Спляшем, Бетси, спляшем! (СИ)

Теперь я готова слетать в Аугсбург к Светлане.

С каноником Фаулзом мы в среду еще раз обсуждаем программу действий фонда. Я бы хотела, чтобы он занялся самой трудной частью работы — трудоустройством родителей. Убедить, что это не представляет угрозы для общества как явление кратковременное — это ему под силу, кроме того, у него блестящие связи в Оксфорде и Лондоне.

— И еще я могу отлично выманивать деньги, — улыбается Фаулз, — в приходе этим занимался в основном я. Мне больше доверяют почему-то.

— У вас исключительно честное и юное лицо, — смеюсь я.

— Слава Господу, я употребляю это преимущество только во благо, — и Фаулз тоже смеется.

— Очень жаль, что мой сын учится в Кембридже и вы не знакомы. У него сегодня работа в клинике допоздна.

— Ваш сын? Сколько же ему лет? Ведь вам не больше тридцати?

— Мне тридцать шесть. А сын у меня приемный, ему девятнадцать и он кончает курс в этом году.

— О, тогда я знаю, кто он. Самый юный студент Кембриджа, русский. Я слышал о нем. Я с удовольствием познакомлюсь с вашим сыном. Давайте вернемся к деньгам. Откуда вы собираетесь получать их регулярно? Пожертвования будут разовыми и не составят достаточную сумму.

— Да, я так и предполагаю. Мы устроим, конечно, несколько аукционов. Еще я отдаю свою новую книгу в фонд, она издается в Англии и во Франции. И еще я снимусь в фильме, меня давно приглашает мой режиссер из Италии. Но у меня появилась еще одна идея. Завтра я улетаю в Аугсбург, чтобы договориться об этом, там живет моя подруга, русская художница. Я думаю, можно продавать здесь картины русских художников, это принесло бы двойную пользу: помогло бы нищим художникам и дало бы нам прибыль. Поверьте, там есть очень большие таланты.

Фаулз задумчиво смотрит на меня.

— Ваша целеустремленность и бескорыстие поражают меня, леди Ферндейл. Я вижу, что основную часть расходов и труд достать новые средства вы берете на себя.

— Знаете, каноник Фаулз, я чувствую себя обязанной сделать это. Богатство досталось мне неожиданно, остальное я заработала сама, и это доставило мне удовольствие. Но я понимаю, что я и мои дети могли бы оказаться там и получить сполна тот же удар судьбы. Мне посчастливилось, и я должна отплатить за это. И потом, те, кому я начала помогать — это мои друзья, как же я могу бросить их? И еще одно соображение. Конечно, каждая детская жизнь бесценна и равнозначна, но эти дети — из семей ученых, это будущее русской интеллигенции. Они с детства получают воспитание и образование, которое позволит им стать потом ядром нации. Потерять их — невосполнимая утрата для общества.

— Да, я понимаю вас. У вас видимо так же существует большая разница между разными слоями общества?

— В воспитании — да, хотя простые семьи бывают удивительно благородны. В образовании у всех равные возможности, но в культуре и навыках впитывать эту культуру и образование — существует пропасть. Но это во всех странах становится проблемой. Молодежь отметает культуру прошлого, а когда вырастает из юношеской поп-культуры, настоящая уже утеряна. Может, так было во все времена и мы напрасно брюзжим? Но мне кажется, что мое поколение было несколько другим. Я чувствую себя старухой.

— Леди Элизабет, вы не представляете, как мне интересно беседовать с вами!

— Зовите меня просто Элизабет. Титул мне нужен только на службе, да вот еще для солидности в фонде.

— Могу ли я надеяться, что вы будете называть меня Мэт? Мое имя Метью. Это доставит мне удовольствие, — он расцветает улыбкой и я улыбаюсь ему в ответ.

— Ну конечно, каноник Фаулз! Мэт!

Утром я лечу в Аугсбург к Светлане. Усевшись в ее мастерской со стаканами легкого мозельского вина, мы, как всегда, рассказываем друг другу о своей жизни.

— Боже мой, Светлана, мне бы твои проблемы! — восклицаю я, когда она жалуется, что никак не может решить, кого из понравившихся мужчин взять в любовники.

— Разве у тебя не из кого выбирать? Ты смотришься обворожительно. И твой фильм! Лиза, это что-то особенное. Ты — кинозвезда! Так что у тебя там случилось?

— У меня ничего не случилось, я одна.

Светлана в изумлении смотрит на меня.

— Что ты так смотришь! Я смертельно устала, из меня выпустили всю кровь, я разучилась радоваться жизни.

— Лиза, что ты говоришь! Ты серьезно?

— Да, так и есть. Пока у меня была надежда, я могла себе позволить проявить слабость. Я знала, что всегда смогу отбросить все ненужное и уйти, когда меня позовут. Он позовет. Но вдруг все кончилось. Знаешь, это можно сравнить вот с чем. Я долго растила сад, цветник. Я украшала его и ухаживала, чтобы жить там с тем, кого люблю, прогнав зашедших полюбоваться цветами. И вдруг приходит тот, для кого я старалась, и говорит — цветами не проживешь, тебе нужно сеять хлеб или картошку. Он пускает по саду трактор и перепахивает все. Он делает это с благими намереньями, а я с ужасом смотрю, как под плугом возникает пустыня. Некому ее засеять и второй год все это стоит голым полем, где даже сорняки не растут! — голос мой звенит слезами, но я давно уже не плачу.

— Лиза, ты еще его любишь?

— Я не знаю. Любовь — это радость, это страсть, даже в страдании это счастье. Но меня перепахали. Только сухие комья земли. Летом две недели он спал со мной, но мы даже не поговорили ни разу, нам не о чем было говорить. Представляешь? Мы стали чужими. И когда он уехал, я поняла, что внутри я вся — мертва. Мне не хочется даже любовника. Раньше в таком состоянии уходили в монастырь. Я отрешилась от всего.

— Мне трудно представить, что мы говорим об одном и том же человеке. Я помню, что он весь горел внутри. Его чувства создавали вокруг него ауру. Особенно после твоего второго приезда. Что тогда случилось?

Меня заливает волна горячей крови.

— Я призналась, что тоже люблю его.

— И как тот безумный влюбленный может уговаривать тебя «сажать картошку»?! Это не укладывается у меня в голове.

— Мы много говорили с ним в юности о разуме и чувствах. Чувства царили пятнадцать лет. Теперь пришла пора разума. Он женился. Хотела бы я посмотреть на его жену…

— А у тебя, разум или чувства?

— У меня пепел. И наш сын. Светлана, я не могу об этом много говорить. Это боль, как от отрезанной руки. Ее уже нет, а все еще болит. Я ведь приехала к тебе не за этим. Помнишь Митю? Ну, того археолога, что был со мной в Таганроге. Так вот, они все с детьми были под Черниговом на раскопках и получили большую дозу радиации. Сейчас они лечатся в Лондоне, я их вызвала к себе, но там есть еще дети. Я организовала Международный фонд помощи детям. И мне пришло в голову, что можно убить сразу двух зайцев: вывозить картины на продажу, помогая ленинградским художникам, и здесь всю прибыль от продажи отчислять в фонд. Как ты считаешь?

— Лиза, ты молодец! Я-то поахала, прочитав газеты, и успокоилась. Я позвоню в Ленинград. Кстати, ты знаешь, что Румянцев открыл художественный салон?

— А разве это можно? И как же Русский музей? — недоумеваю я, — Он что, бросил работу?

— Вроде, теперь можно, а в музее он уже не работает, ты разве не знала? Он и еще один такой же непрактичный талантливый художник арендовали недалеко от Невского полуподвальное помещение, влезли в долги, сделали ремонт и теперь пытаются торговать картинами. Оба ничего не понимают в коммерции. Съездить, что ли, посмотреть на все это? Заодно я бы переговорила с нужными людьми. А Румянцев отлично разбирается в современной живописи.

— Господи, Света, как я тебе завидую! Если бы можно было — я бы пешком пошла домой, — безнадежно вздохнула я, — Дома я вытерпела бы все. Пусть меня бросают, топчут — но я села бы на своем Васильевском острове, поплакала и стала бы жить дальше, заниматься французской филологией — и ничего мне больше не нужно. Как я страдаю здесь. В Риме, в Венеции, в Гранаде, в Лондоне, в Брюсселе — хочу в нашу грязь, в наше разорение, в нашу красоту. Лежу как-то на пляже, давно, еще с Ивом, на греческом острове в Ионическом море, и вдруг так захотелось на Карельский под дождичек — аж сердце сжалось от боли. Нигде не могу забыть Ленинград. А еще — наш северный городок, когда мне было пятнадцать и мы ходили на лыжах в сопки, и Коля учил меня целоваться. Я тогда влюблена была в блондина с голубыми глазами, как Саша теперь. Кстати, я еще должна с тобой поговорить о Саше. А ты скучаешь?