Темный ангел

Он откинулся на расшатанной кровати с дешевыми покрывалами, подложив руки под голову. Дженна раздевалась медленнее, думая, что Окленд наблюдает за ней. Но, хотя его лицо было повернуто в ее сторону, едва ли он видел ее. «Я военнопленный, – думал он про себя, – я в плену у этой войны». Если с кем-то можно было бы поделиться впечатлениями о войне, в этом случае с Дженной, то, возможно, он мог бы освободиться. Но только можно ли делиться таким? Это все равно что заразить кого-то сознательно и с умыслом.

– Меня теперь должны отправить в Амьен, – сказал он. – Ходят такие слухи, по крайней мере.

– Амьен? – Дженна сняла с себя комбинацию. – Где это?

– Севернее того места, где я был раньше. Возле реки Соммы. Какая разница, просто новое место.

Дженна не ответила. Она сняла оставшееся белье. Затем, голая, села рядом с ним на кровать. Окленд отвел глаза в сторону. Он вспомнил о борделях во Франции: в одной офицеры, в другой – штатские. Внутри, за хлипкими перегородками, обычно просто за занавесками, вздохи и стоны солдат. Угрюмые, но жадные женщины сразу брались за дело, не теряя времени попусту. Так они успевали зарабатывать больше.

«Нет целоваться, – сказала ему одна из девушек с нечесаными, распущенными волосами; неясный свет и черные волосы делали ее похожей на Констанцу. – Да совокупляться». Видимо, она знала по-английски только эти фразы.

Дженна склонилась к нему, ее тело двигалось сверху, поднималось, опускалось, ее глаза были закрыты, на лице застыло отсутствующее выражение. Если это и было удовольствием, то оно промелькнуло быстро, как вспышка света. Когда она прошла, Дженна первой встала, не говоря ни слова.

Окленд слышал, как льется вода в умывальнике.

– Все будет в порядке? – спросил Окленд, будто откуда-то очень издалека.

– Конечно. Я берегусь. Считаю дни.

– Жаль, что все так вышло. – Окленд сел на кровати. – Извини, Дженна.

– Не извиняйся. Мы не дети. Берем, что можем, даем, что есть.

Она колебалась, и Окленд заметил, как что-то промелькнуло на ее лице. Он вдруг испугался, что она захочет его обнять. Но Дженна, заметив, должно быть, как он инстинктивно сжался, отпрянула.

– Я по-прежнему люблю тебя, – осторожно начала она. – Хотела бы, чтобы все прошло, но не проходит. Я знаю, что ты меня не любишь. И не вернешься ко мне больше. Так что уж лучше так, чем никак.

Она взяла белье и вдруг отвернулась.

– Похоже, скоро все закончится, так?

– Наверное, да. Лучше, если да.

– Тогда это последняя наша встреча? – по-детски прямодушно спросила она, все еще сжимая в руках комбинацию.

– Наверное.

– Ну что ж. Давай я помогу застегнуть тебе рубашку.

Ни жалоб, ни упреков. Окленд почувствовал облегчение, но в то же время что-то как будто оборвалось.

Когда они оделись, Дженна обернулась и обвела взглядом уродливую комнату. Где-то за окном послышался паровозный свисток. Окленд засунул руку в карман и, вытянув визитную карточку Соломонса, протянул ее Дженне. Если что-то случится с ним, пояснил он, ей следует немедленно отправиться по этому адресу, этот человек обо всем позаботится.

– Мне не нужно от тебя никаких денег, – ответила Дженна, не отрывая взгляда от куска картона.

– Я знаю, Дженна. Тем не менее, – он неловко развел руками. – Мне просто нечего больше дать.

– Я в это не верю, – впервые в ее голосе послышалось чувство. – Только не мне. Может быть, другим. Но я не забыла, Окленд, каким ты был прежде. Когда мы были счастливы…

– Тогда все было намного проще. Но я, кажется, утратил этот дар – счастья.

Он улыбнулся. Для Дженны, которая привыкла к его безразличию, видеть эту улыбку было невыносимо.

– Береги себя, – она распахнула дверь. – Я пойду первой. Будет лучше, если мы уйдем по отдельности.

Конечно, так лучше. Окленд задержался ненадолго в убогой комнате, прислушиваясь к движению поездов вдалеке. Он не исцелился. Впрочем, он и не ожидал чуда – исцеление от любовных утех всегда временное. Он выкурил сигарету и вышел.

Он шел домой по тихим улицам, избегая суматохи центра, и добрался до Парк-стрит сразу после одиннадцати. К этому времени все уже должны были вернуться из оперы. Но дома их не было. Они перезвонили, услышал Окленд от матери, и сообщили, что отправляются на ужин к Мод.

Ужин после оперы у Мод всегда носил неофициальный характер. Она и Штерн сами проводили своих молодых гостей. Слуги уже были отпущены. Мод просто махнула рукой в сторону буфета, где были выставлены блюда с закусками. Векстон, вечно голодный, впился в них взглядом. К удивлению Стини, он отказался от черной икры, которую, по его словам, никогда не пробовал, и положил себе три порции омлета.

Мод, зная, что на подобных вечеринках Джейн остается без внимания, сосредоточилась на ней. Она начала с расспросов о ее работе в госпитале не потому, что ей было это интересно, – сама тема казалась ей угнетающей, но она понимала, что так быстрее сможет сломать барьер застенчивости Джейн. Опытная хозяйка, она внимательно и с большим интересом выслушивала Джейн, не теряя из виду остальных гостей. Она заметила, к примеру, какие взгляды бросал Стини на своего молодого американского друга Векстона, и решила, что лучше не упоминать об этом при Гвен. Видела, как Фредди, словно неприкаянный, слоняется от одной группы к другой. Наблюдала и за тем, как ее Штерн, учтивый, как всегда, старается разговорить немногословную Констанцу.

Штерн стоял у горевшего очага, облокотившись на каминную полку. Он был одет в вечерний костюм. Мод, поглядывавшая на него, еще раз с восхищением отметила, насколько незаурядна внешность ее друга. Отсутствие суетливости, умение сосредоточиться – вот что ей нравилось в нем. Вот и теперь, хотя Мод знала, что беседа с Констанцей едва ли оказывалась интересной для Штерна, все же на его лице было написано величайшее внимание. Штерн задал несколько вопросов, на которые Констанца ответила без видимого оживления.

К величайшему облегчению уставшей Мод, гости не стали задерживаться надолго.

Они остались вдвоем: Штерн, стоявший в задумчивости у камина, и сама Мод. Она очень любила завершение подобных вечеринок – тогда они со Штерном садились и подолгу молча смотрели на угли, тлевшие в камине. Тишина располагала к задушевности и откровенному обмену впечатлениями. Мод принесла им обоим по бокалу вина. Штерн закурил.

– Констанца забавная, ты не находишь? – принялась Мод за свой разбор увиденного и услышанного, намереваясь подвести разговор к интересной теме о Стини. – Такая чудачка! И этот вопрос о Верди. Временами она ведет себя совсем по-детски, а бывает… – Мод зевнула. – Впрочем, она уже взрослая. Скоро ее бал. Думаю, будет полный успех. Мы должны найти ей мужа, Монти.

– Прямо сейчас? Раз – и готово? – улыбнулся Штерн.

– Как можно скорее. Ты обещал подумать. Как насчет этого русского?..

– Который вьется вокруг леди Кьюнард? Нет. Думаю, нет. У него долги, а он сам альфонс, как я слышал.

– В самом деле? – Мод удивленно подняла брови. – Ну, тогда как насчет американца? Это твой приятель, ты сам говорил, и у него денег куры не клюют. Он прислал Констанце две сотни красных роз.

– Ну и что из этого?

– По-твоему, он не подходит? – Мод поморщила лоб. – Не вижу почему. По-моему, он душка. По крайней мере, не изображает из себя невесть что. Кто же в таком случае?

– Моя дорогая, – Штерн склонился и поцеловал ее в лоб. – Я не вижу ни одного подходящего кандидата. Жену-ребенка захочет иметь не каждый. Ответственность слишком велика. В особенности жену такого типа. Из Констанцы вырастет крушительница сердец, а я не могу подсунуть такое моим друзьям, даже не проси. А теперь – я вижу, ты вошла в роль свахи, и у тебя это получится – я должен тебя покинуть, к сожалению. У меня еще есть работа.

– О, Монти, ты не останешься?

– Моя дорогая, для меня нет большего удовольствия, ты же знаешь. Но завтра утром я должен быть в министерстве обороны, а после этого – заседание правления банка. До завтра?