One for My Baby, или За мою любимую

Она храбрая. Очень. Вот она какая. Джеки — храбрая женщина.

«Да, — думаю я про себя. — Это могла бы быть она».

34

Иногда мне кажется, что умершие люди живут в наших снах. Рай, следующее перевоплощение, загробный мир — как ни назови, это все можно прочувствовать, только когда спишь.

После того как Роуз погибла, я видел ее во сне. Не часто. Всего несколько раз. Но эти сны являлись так отчетливо, как наяву, и я никогда не забуду их. Они были для меня такими же реальными, как, например, день нашей свадьбы или знакомства или тот трагический день, когда она умерла.

И я до сих пор не знаю, как мне следует воспринимать эти сны. Может быть, они стали всего лишь результатом моих переживаний, моей потери и разыгравшегося от горя воображения? Или это действительно была она? Ведь то, что я видел, когда спал, совсем не походило на то, что я иногда придумывал сам.

В том сне, который потряс меня больше всех остальных, Роуз прогуливалась возле футбольного поля, расположенного в тех местах, где она родилась и росла. Все было таким же, как в жизни: и сама Роуз, и это поле, и ряд магазинчиков рядом с ним. Но кое-что показалось мне странным. Между нами как будто возникла некая стеклянная стена, доходящая до самого неба. Впрочем, Роуз она совершенно не беспокоила. Да и меня, кстати, тоже. Но тем не менее стена разделяла нас, и, когда я спросил Роуз, не может ли она остаться со мной, ее лицо сморщилось и она заплакала, отрицательно мотая при этом головой.

Она казалась мне вполне счастливой. Но не могла оставаться со мной. И от этого печалилась. И вот этот сон окончательно заставил меня поверить в то, что умершие люди живут в наших снах.

Возьмем, например, Фрэнка Синатру. Если вам захочется посетить его могилу, вам придется отправиться в Калифорнию, в Палм-Спрингс. Там вы должны будете найти мемориальное кладбище, где вам подскажут, что Фрэнк похоронен в секторе Б-8, на участке 151.

Я лично там ни разу не был. И вообще не люблю ходить на кладбища. Я, кстати, не был на кладбище у Роуз со дня ее похорон. Нет, я, конечно, не расстроюсь, если проведу некоторое время возле ее могилы. Наоборот, меня это, должно быть, успокоит. Особенно если потом я зайду в маленькую церквушку на вершине холма, откуда хорошо видно все окрестности, все те места, где выросла Роуз. Я не хожу туда вовсе не потому, что не хочу грустить, и не потому, что мне все равно. Просто считаю, что самой Роуз там нет. Точно так же я уверен в том, что Синатра — его сущность, искра, то, что делало его именно тем человеком, которым он был при жизни, — находится вовсе не в Калифорнии, не в Палм-Спрингс на мемориальном кладбище. Синатра находится где-то в совершенно другом месте. И Роуз тоже.

Если вам хочется вспомнить умерших, вернее, если вам хочется увидеть их, вы мечтаете встретиться с ними, увидеть, как они улыбаются, тогда вам нужно заглянуть в себя. Вот где живут ушедшие от нас люди.

Моя бабушка стала видеть умерших. Что меня пугает, так это то, что иногда она при этом не спит, а видит их как бы наяву. Ей не надо засыпать для того, чтобы встретить мертвых.

Чтобы ей было удобнее пользоваться телефоном, я купил бабуле маленький беспроводной аппарат и внес в него самые любимые ее номера: моей мамы, моего отца, Изюмки, свой собственный, нескольких ее подруг-старушек и приемной врача. А буквально на следующий день она мне заявляет, что ее муж запрограммировал ей новый телефон и как это здорово! Мой дедушка, который вот уже двенадцать лет как умер.

Я даже не знаю, как на это реагировать. Может, перевести все в шутку? Или осторожно намекнуть ей на то, что ее мужа уже давным-давно нет в живых? Я теряюсь, но и оставить без внимания тоже не могу. Мне становится страшно даже представить себе, что она в скором времени попросту сойдет с ума, если уже сейчас не может отличить меня от своего покойного супруга.

— Бабуль, — осторожно начинаю я, — ты разве ничего не помнишь? Ведь это я внес все нужные номера в новый телефон. Это ведь был не дедушка, а я.

Она долгое время молча смотрит на меня. Затем будто в глубине ее мозга включается какая-то лампочка, и она только недовольно качает головой. Но я не уверен в том, дошло ли до нее, что это именно она ошиблась, а не я.

Изюмке тоже становится все сложнее находиться рядом с моей бабушкой. Та без конца болтает о братьях, которые уже давно умерли, вспоминает деда, который якобы частенько забегает навестить ее. Дальше — хуже. Разговор уже идет о ее собственных родителях, потом о ее маленькой дочке, сестре моего отца, которая умерла от пневмонии еще во младенчестве. Кстати, именно это свое эмоциональное потрясение отец позже описал в первой главе книги «Апельсины к Рождеству».

Моя бабушка говорит об умерших так, будто все они живы до сих пор и находятся где-то поблизости. А ведь Изюмке еще не исполнилось и тринадцати. Жизнь ее только начинается, она ничего не знает о смерти, а потому не понимает, как ей нужно реагировать на бабушкины рассказы. Я испытываю примерно те же чувства, что и Изюмка.

— Я скоро чокнусь, Элфи, — признается мне девочка. — Она говорит обо всех них так, будто они живые.

— А может, так оно и есть, Изюмка? Во всяком случае, для нее.

Изюмка отправляется на вокзал, чтобы успеть на последний поезд и попасть домой в Банстед, а я остаюсь сидеть с бабулей. Хотя в последнее время она может заснуть и среди дня, а может не спать целые сутки. День и ночь начинают терять для нее свой прежний смысл.

Мы слушаем старые песни Синатры. Они полны жизни и любви, эти гимны пятидесятых. Они пронизаны надеждой и радостью, и призраки тихо собираются у кровати моей бабушки. Ее умершие братья, муж, ребенок, ее мать и отец, старые друзья и подруги, которых давно нет на этом свете, и постепенно все они становятся более реальными, чем живые люди.

К своему удивлению, я вдруг обнаруживаю, что в страхе ожидаю наступления того дня, когда Джеки нужно будет сдавать экзамен по английской литера туре для зачисления в университет. Поначалу кажется, что это происходит потому, что она сумела пробудить во мне заснувшую страсть к обучению других. Но дело даже не в этом. Она пробудила во мне еще и способность получать тихое удовольствие от общения со знакомым и приятным тебе человеком.

Мы подолгу сидим, разбирая книги, иногда разговариваем, иногда просто молчим. Мы часто спорим, причем так горячо, будто писатели и их произведения являются самой важной составляющей этого мира. И понемногу до меня начинает доходить, что я дорожу каждой секундой, проведенной в обществе Джеки. Я вспоминаю, как раньше мне нравилось подобное состояние души. Сознавать, что я не один. Что мы вместе.

Джеки — самая лучшая моя ученица. Умная, любознательная, все схватывающая на лету. Она усердно занимается, тщательно выполняет домашние задания и активно работает вместе со мной. И хотя она уходит из дома на работу рано, а возвращается очень поздно, она тем не менее всегда успевает вовремя выполнить все мои задания, написать сочинения и рефераты.

Но Джеки становится первой ученицей (с тех пор как я уволился из школы фонда принцессы Дианы), которая является ко мне на урок с подбитым глазом.

— Что с тобой случилось?

— Я врезалось в нечто очень жесткое и неподатливое.

— Дверной косяк?

— Нет, мой собственный бывший муженек.

— Боже мой, Джеки! Тебе нужно немедленно обратиться в полицию!

— Из-за обычной бытовой драки? Ты, наверное, шутишь. Полицию не интересуют семейные ссоры.

— Это не семейное дело. Да и как ты можешь называть эту стычку семейной? Ты уже не замужем за ним.

— Но до Джеми, кажется, это до сих пор не дошло. Он постоянно ошивается где-нибудь рядом с моим домом. Он преследует меня. Ну никак не хочет оставить в покое.

— Он видится с Изюмкой?

— Иногда она попадается ему на пути. Но его больше привлекает тот, кто, по его мнению, спит со мной. Моя дочь ему уже не интересна. Вернее, наша дочь. Я пыталась объяснить ему, что со мной никто не спит. Но он не верит.