Горькая сладость

Огромная часть его жизни прошла рядом с этой женщиной.

Он посмотрел ей в лицо.

— Нэнси, лучше сядь, нам надо поговорить.

— «Лучше сядь», «сначала поешь», — взъелась она на него. — Что еще прикажешь сделать? Говори, чтобы я смогла выполнить твои желания.

Эрик прошел в комнату и отодвинул от стола два стула.

— Пожалуйста, иди сюда и садись, — сказал он.

Когда она уселась, приняв напряженно-выжидательную позу, Эрик сел напротив и, положив ладони на стол, какое-то время изучал деревянные фрукты, которые так его раздражали.

— Для того, что я хочу тебе сказать, нет подходящего момента ни до еды, ни после, как бы ты ни огрызалась... А-а, черт. — Он сцепил пальцы, поднял глаза и, встретив ее взгляд, спокойно закончил: — Нэнси, я хочу развестись.

Она побледнела, широко открыв глаза, и злобно выкрикнула:

— Кто она?

— Я знал, что ты спросишь об этом.

— Кто? — взвизгнула Нэнси, ударяя кулаком по столу. — Только не вздумай сказать, что никого нет, потому что в течение этой недели я дважды звонила домой в одиннадцать вечера и не заставала тебя. Ты был у нее. Кто она?

— Это наше личное дело, оно касается меня и тебя, и больше никого.

— Можешь не говорить: я знаю! Это твоя школьная подружка, правда? — Нэнси с вызовом тряхнула головой. — Она?

Он вздохнул и машинально ущипнул себя за переносицу.

— Она, я знаю. Миллионерша-вдова. Ты ее уже оттрахал, Эрик?

Он медленно перевел взгляд на жену.

— Побойся Бога, Нэнси!..

— Трахаетесь! Ты трахал ее еще в школе, трахаешь и теперь! Я знала, что так будет, как только она объявилась у нас в городе. Ей потребовалось постоять не более пяти минут на ступеньках церкви, чтобы вздыбить твои штаны. И нечего говорить мне про наше личное дело, которое никого не касается! Где ты был в среду в одиннадцать ночи? — И она снова грохнула кулаком по столу. — Где?

Эрик сдержался.

— А прошлую ночь?

Он не хотел отвечать той же монетой, это бы только сильнее разожгло ее гнев.

— Сукин ты сын, — вскрикнула Нэнси и, перегнувшись через стол, отвесила ему пощечину. Злую и тяжелую. Настолько тяжелую, что он чуть было не упал со стула. — Черт бы тебя побрал!

Она обогнула стол и размахнулась для второго удара, но Эрик перехватил ее руку, и она лишь ногтями проехалась по его щеке.

— Прекрати, Нэнси!

— Ты трахаешь ее, трахаешь! Признавайся!

Он держал ее руки, но она вырывалась, билась об стол, отчего расплескался суп, а деревянные персики скатились на пол. Поцарапанная щека начала кровоточить.

— Прекрати, говорю тебе! Прекрати сейчас же. — Он все еще сидел и удерживал ее руки.

— Ты ночуешь у нее, я знаю! — плача кричала Нэнси. — И не только последнюю неделю, но и раньше. Я и раньше звонила и не заставала тебя!

— Нэнси, прекрати кричать!

Капля крови капнула на рубашку.

Крепко обхватив ее руками, Эрик ждал, когда к ней вернется самообладание. Заливаясь слезами, она опустилась на свой стул и уставилась на него. Эрик поднялся, принес кухонную тряпку и стал вытирать пролитый суп. Ее взгляд следовал за ним от стола к мойке и обратно. А когда он, наконец, снова сел напротив, она сказала:

— Я этого не заслужила. Я была тебе верной женой.

— Это не вопрос верности или неверности. Просто мы не те люди, которые могут вместе взрослеть и стариться.

— В какой газетенке ты вычитал эту пошлость?

— Посмотри сама. — Он прижал сложенный носовой платок к щеке, взглянул на впитавшуюся в него кровь и продолжил: — Что общего осталось между нами? Пять дней в неделю мы вообще не видим друг друга, а остальные два — это два дня несчастья.

— Они не были такими, пока не появилась эта баба.

— Оставь ее в покое. Все началось задолго до ее приезда в Рыбачью бухту. И ты знаешь об этом.

— Ты врешь!

— Нет, не вру. Мы стали чужими уже много лет назад.

И вдруг, к своему удивлению, он заметил, что ее злость превратилась в страх.

— Ты о моей работе? Я же сказала, что попрошу вдвое сократить свой объем.

— Ты, правда, этого хочешь, не врешь?

— Конечно, хочу.

Она не хотела. И он не обольщался на этот счет.

— Но разве ты станешь от этого счастливей? Не думаю. Ты счастлива, делая то, что делаешь, даже я наконец понял это.

Она посерьезнела и наклонилась к нему.

— Тогда почему же ты не хочешь позволить мне это?

Эрик тяжело вздохнул, чувствуя, что они начинают ходить по кругу.

— Зачем ты вообще выходила за меня замуж? Что тебе это дало?

— Это ты считаешь наше супружество ошибкой, я же думаю, что за него еще стоит побороться.

— Опомнись, Нэнси. Открой глаза и взгляни на вещи прямо. С того момента, как ты стала путешествовать, наша семейная жизнь начала рушиться. Мы храним нажитое в одном доме, спим в одной спальне — и это все, что у нас есть общего. Скажи, что еще? Общие друзья? Да, у меня они есть, но не у нас. Не сразу, но я понял, что мы не можем ни с кем подружиться, потому что это требует усилий и времени, которого тебе всегда не хватает. Мы не приглашали гостей, потому что ты слишком устаешь и субботние вечера для тебя — это единственный день отдыха за всю неделю. Мы не ходим в церковь по воскресеньям, потому что это твой единственный свободный день. Мы не заходим попить пивка к соседям — ты считаешь это дурным тоном. Мы не завели детей, не участвуем в лотереях, не посещаем детские праздники и игры в Лиге Малышей. А мне именно этого хотелось, Нэнси.

— Но тогда почему ты... — начала Нэнси и замолчала.

— Почему, что?

Ответ они знали оба.

— Но у нас есть друзья в Чикаго.

— Да, это правда, в начале семейной жизни у нас были друзья. Но не потом, когда ты стала работать в торговле.

— Но у меня не осталось времени ни на что другое.

— Это я и пытаюсь сказать. В твоем желании работать нет ничего постыдного, как нет ничего постыдного и в том, чего хочу я. Просто наши желания не совпадают и мешают нам обоим. А как мы проводим время? Ты — работаешь, я — а, черт, ты всегда считала мои занятия слишком низменными для себя. Поездки на снегоходе портят прическу. Рыбалка? — не тот уровень для отчета в «Орлэйне». А прогулки по лесу ты расцениваешь как наказание. Что между нами осталось общего, Нэнси?

— Начиная нашу жизнь, мы хотели одного и того же, это ты изменился, а не я.

Он задумался и вынужден был согласиться.

— Да, ты, наверное, права. Возможно, изменился я, а не ты. Я честно пытался втянуться в городскую жизнь с ее картинными галереями и концертными залами, но мне больше по душе радоваться живому, а не нарисованному цветку. И мне кажется, что в храме Риджес Нейчер музыки больше, чем во всех концертных залах мира, вместе взятых. Пытаясь стать горожанином, я стал несчастным.

— Поэтому ты заставил меня переехать сюда. А обо мне ты подумал? Как насчет моих нужд и желаний, а? Я люблю эти галереи и концертные залы, люблю!

— Ты говоришь то же самое, что и я. Наши потребности, наши стремления слишком различны, чтобы сложиться в нормальную семейную жизнь, и настало время в этом честно признаться.

Она оперлась лбом на пальцы, уставясь в тарелку супа.

— Люди меняются, — продолжал Эрик. — Я изменился. Ты изменилась. Раньше ты не была торговым агентом, рекламировала модную одежду, а я еще не знал, что отец умрет, а Майк попросит меня вернуться и помочь ему продолжить семейное дело. Я тогда мечтал стать служащим крупной корпорации, и потребовалось несколько лет, чтобы понять: это совсем не то, что мне надо. Мы изменились, Нэнси, просто мы стали другими.

Она заплакала. Ему было тяжело видеть ее слезы, и он отвернулся. Наконец Нэнси прервала затянувшееся молчание.

— Я же сказала, что начала подумывать о ребенке.

— Слишком поздно, — ответил Эрик.

— Почему? — Она перегнулась через стол и накрыла его руку своей ладонью.

Он не сделал попытки освободиться.

— Потому что это будет актом отчаянья, и совсем не дело заводить ребенка только для того, чтобы вновь сойтись. То, что я натворил в эту злосчастную ночь, — непростительная глупость, я прошу у тебя прощения.