Дочь роскоши

Когда он был ребенком, она любовалась им и потихоньку оплакивала собственного ребенка. Она не хотела жить. Когда же Луи вырос в неприятнейшего молодого человека, несправедливость этого сделала ее злобной. Луи был сыном немца, поэтому неудивительно, что он стал такой свиньей. Ее ребенок был бы молодым Ники. Он всегда стоял у нее в глазах – до того, как война лишила его мужества, – молодым, сильным, красивым, обладающим властью, которая умела превращать ее в сгусток желания. Никто другой так не умел. Но из-за какой-то чудовищной иронии судьбы презренный Луи был жив, а ее собственный ребенок, ребенок Ники, мертв. Каждый раз при этой мысли Вив сотрясал гнев, и с течением времени, когда он безжалостно разрушал их жизнь, она все больше проникалась к нему ненавистью.

И даже сейчас, двадцать лет спустя, в ней все еще оставалось эхо той ненависти, и ею овладевала радость, когда она вспомнила, что он, так же, как и ее ребенок, теперь мертв. Из-за чересчур общительного характера Вив лишь несколько человек могли понять, на какие глубокие переживания она способна. Только Поль время от времени мог заглядывать в глубины ее души, но, копируя страусиные повадки своего отца, предпочитал не замечать этого.

Было, однако, нечто такое, что он не мог не замечать. Чем старше становилась Вив, тем больше, казалось, ее тянуло к Ники. По большому счету Поль находил это весьма обидным для себя, но ничего не мог с этим поделать. Когда Вив хотела поговорить о Ники, ее нельзя было ничем остановить, – а сейчас она как раз хотела поговорить о нем.

– Наверное, для нас это было не так-то плохо, – сказала Вив, проводя по губам ярко накрашенными алыми ногтями, – но как насчет Ники? Жизнь не слишком-то была справедлива к нему, да? Он был так изувечен, умер, не дожив до двадцати пяти лет; Боже, Поль, чем он заслужил такое?

Поль встал. На сегодня ему на самом деле достаточно.

– Пошли, Вив, пора спать. – Он забрал стакан у нее из рук и поднял ее на ноги. Она позволила себя повести, ибо была слишком погружена в тоску, чтобы сопротивляться. На лестнице она оступилась, Поль поддержал ее. По крайней мере мы все еще вместе, подумал он. Несмотря ни на что, после всех этих лет мы все еще вместе.

– Ты можешь сама раздеться? – спросил он. Она кивнула.

– Я вернусь через минуту, – сказал он. – Пойду выключу свет.

Когда он вернулся, Вив стояла посредине комнаты. Она расстегнула платье и шагнула из него. Она была такой удивительно незащищенной в своей шелковой комбинации.

– Я убила его, – сказала она.

– Кого убила, Вив?

– Ники, разумеется. – Она хохотнула. – А ты думал, что я имела в виду?

– Пошли, Вив. В кровать.

– О Поль, почему все гак мерзко?

– Да пег же, Вив. Мы пережили все это. А сейчас иди спать.

– Я не могу. Они здесь. Все они…

– Иди спать, говорю тебе. Я не хочу копаться в прошлом, как ты.

Но, когда он оставил ее, закрыв за собой дверь и направившись в свою комнату, Поль подумал, что не так-то легко забыть прошлое, даже если хочешь этого. Вив была права. Есть вещи, которые забыть невозможно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Джерси и Сюррей, Англия, 1943–1945

Несмотря на до сих пор испытываемый стыд за то, что произошло между ним и Вив, Поль не мог больше откладывать встречу с Ники и после побега в Англию на старой шлюпке отца, первое, что он сделал, – попытался узнать, где находится его брат. Все, что он знал: Ники был ранен во Франции, его перевезли в госпиталь в Веймауте, а потом еще куда-то. Но кроме первых писем от него больше ничего не было. Линии связи были прерваны, и Поль понятия не имел, где сейчас Ники и как его разыскать. Конечно, возможно, что он полностью излечился и вернулся назад в свою роту. В таком случае он мог быть где угодно, а может быть – прямо здесь, в Англии.

Поль начал проверять. Власти Англии были больше заняты ходом военных действий, чем необходимостью отвечать на его вопросы, но он случайно узнал то, что ему было нужно: Ники выхаживают в санатории в глубинке, недалеко от Сюррея. Поль был озадачен. Прошло почти три года с Дюнкерка. Что Ники до сих пор делал в санатории все это время?

Поль не стал писать или звонить, чтобы сообщить Ники о своем приезде. С мальчишеским ликованием он решил преподнести ему сюрприз – в конце концов Ники знает, что Ченел-Айлендс все еще оккупирован, ему и в голову не придет, что его брат сумеет удрать.

– Я приеду в пятницу в полдень, – сказал он старшей сестре госпиталя по телефону. – Но, пожалуйста, не говорите Ники, что я приезжаю. Я могу не приехать и не хочу разочаровывать его.

– Вы знаете ситуацию, не правда ли?

Ее серьезный тон должен был бы предупредить Поля, но он был слишком взволнован перспективой снова увидеть Ники, чтобы поинтересоваться, в чем дело.

– Я знаю все, что мне надо: адрес и как туда добраться.

– Очень хорошо. Когда приедете, подходите к регистратуре, и мы вас проводим.

Поль прибыл в санаторий рано, в полдень. Это было огромное здание, которое могло бы в мирное время быть государственной лечебницей, с акрами земли, окружающими ее, с подстриженными лужайками, розарием и высокой лестницей с каменными львами по обеим сторонам. Лестница вела к внушительной парадной двери. В спешке Поль не заметил пандус, идущий вдоль ступенек. Он перепрыгивал через две подряд и влетел в просторный холл. К нему подошла хорошенькая молодая сестра милосердия.

– Могу ли я вам помочь?

– Я – Поль Картре. Я приехал навестить моего брата Никола.

– О, Ники, да? Он обрадуется! Я думала, вся его семья на Джерси и никто не может связаться с ним.

– Ну этот-то больше не на Джерси, – весело сказал Поль.

Сестра привела Поля в большую уютную комнату, оборудованную удобными стульями, большим столом и радиоприемником. В открытом камине горел огонь, на столе лежала почти законченная огромная картина-загадка. В гостиной находились три молодых человека. В ожидании Ники Поль перекинулся парой фраз с двумя из них, они играли в шашки, но не мог заставить себя заговорить с третьим, сидевшим в совершенном одиночестве. Лицо его было почти все перевязано. К своему стыду, Поль понял, что просто не знает, что ему сказать. Он взял журнал, пролистал его и, когда открылась дверь, стал жадно всматриваться Ники? Нет. Няня везла каталку. Поль снова поглядел на журнал, потом снова на дверь. Этот парень в кресле-каталке… это был Ники!

Какой-то миг он не отрываясь смотрел на брата, совершенно ошеломленный, обескураженный. Он совсем не изменился, может, стал чуть старше, но… что он делал в кресле-каталке?

– Поль! Это правда ты? Какого черта ты здесь делаешь? – воскликнул Ники. Голос его срывался от радости, и Поль подбежал к нему, упал на колени возле кресла-каталки брата.

– Почему ты в этой штуке? – спросил он, когда они закончили обниматься. – Ты сломал ногу или что там еще?

Ники хмыкнул.

– Что-то вроде того. Расскажи мне о себе. Как ты сюда попал? Я думал, что Джерси…

– Да. Я выбрался на папиной шлюпке.

– Папа тоже приехал?

– Нет. – Поль потер рукой лицо. Он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел, что он плачет. – Что ты сделал со своими ногами, Ники? С тобой все будет в порядке, да? Это не серьезно?

И тогда Ники рассказал ему, и после первых же предложений Поль слышал только рев в ушах. Дело было не во временной проблеме с ногами. В результате ранения вся нижняя часть его тела была парализована. Не было никакой надежды, что он когда-либо поправится.

Впоследствии оказалось, что Поль очень мало запомнил о том первом визите. Он был настолько потрясен, когда увидел Ники в инвалидном кресле и узнал, что брат никогда не сможет больше ходить, что лишился способности ясно соображать. Только позже, в деревенском пабе, где он заказал себе койку и завтрак, голова его снова начала работать. Но он все еще едва мог поверить в это – его брат, его герой, с которым он разделял столько шалостей и приключений, – полный инвалид! Это не могло быть правдой!