Любовь на первой полосе

Однажды утром Чарли разбудил ее очень рано, посадил в свой темно-синий «роллс-ройс» и безо всяких объяснений отвез домой. Проводив ее в кухню, он вдруг сам начал готовить кофе.

— Так, — раздраженно сказала Кейт, — может, ты объяснишь, что все это значит? Если ты хочешь от меня избавиться, то разве нельзя было найти для прощания другое время?

— Я не собираюсь от тебя избавляться, Кейт. Я намерен упорядочить нашу жизнь.

— Переходи к делу, — перебила она. — Я уже проснулась.

— О'кей, ты сама меня об этом попросила. Короче, я хочу, чтобы ты переехала ко мне. Окончательно.

Кейт приоткрыла от изумления рот. Увидев выражение ее лица, Чарли обнял ее.

— Я не прошу тебя выходить за меня замуж. Пока. Но этой цыганской жизни пора положить конец. Давай вести себя как взрослые люди. Все уже давно знают, что мы живем вместе. И Петерсоны. И твои сотрудники, и мои. Даже твой экс-дружок, черт возьми.

— Ну, раз ты приводишь такие аргументы, то пожалуй, — задумчиво произнесла Кейт и тут же добавила: — Но этот дом я оставлю за собой и часть вещей здесь, на тот случай, если кто-нибудь из нас передумает. Мне будет куда вернуться.

Чарли хлопнул ладонью по ноге.

— Еще не переехала, а уже говоришь о возвращении. Извини, дорогая, я предложил так неожиданно, без подготовки. Наверное, мне следовало прежде сказать, что я люблю тебя и хочу всегда быть с тобой. Каждые пять минут ты убегаешь к себе, то за феном, то за трусиками. Меня это раздражает.

Кейт с облегчением вздохнула, поставила чашку с кофе и взяла Чарли за руку.

— Иди за мной, — сказала она, ведя его в свою спальню, где в углу стояли чемоданы, которые она привезла из Нью-Йорка. — Если ты поможешь отнести все это вниз, я сейчас же начну укладываться.

— Почему ты столь быстро изменила свое мнение, любовь моя? — удивился Чарли.

— По одной маленькой причине. Иначе бы я не двинулась с места.

— Не понял?

— Значит, ты не слышишь, что говоришь? Или не понимаешь слов, Чарли Гамильтон? Ты сказал, что любишь меня. Полгода я торчала у твоей кухонной плиты в надежде услышать эти слова, и наконец ты их произнес.

Он заключил ее в объятия, нежно опустил на узкую складную кровать и стал медленно раздевать. Потом они занялись любовью.

Ей казалось, что прошло несколько часов. Совершенно обессилев, она молча лежала на кровати. Первым заговорил Чарли:

— Тебе не обязательно каждый раз говорить о своих желаниях. Я и сам знаю.

Чарли почему-то никогда не говорил ей об этой девушке. Фотография в серебряной рамке стояла на пианино в гостиной. Другую — она видела в кухне на шкафу. И в альбоме. Высокая, стройная, с темными волосами и взглядом английской аристократки.

Кейт подозревала, что это последнее увлечение Чарли, но она сама не заговаривала на эту тему. Войдя однажды в гостиную и заметив, как грустно Чарли смотрит на фотографию, она решила, что хватит отмалчиваться.

— Кто это? — спросила она и, не получив ответа, раздраженно сказала: — Мне все ясно. Ты ее когда-то любил, так что скажи прямо, кто она. Чтобы я успокоилась.

— Я ее до сих пор люблю. И, наверное, всегда буду любить.

«Значит, все хуже, чем я думала».

— Назови хотя бы ее имя. Расскажи, откуда ты ее знаешь, а потом решим, как мне к этому относиться.

— Не волнуйся, дорогая, она тебе не соперница. Беда в том, что она вообще никому не соперница. Если бы в свое время о ней как следует заботились, не возникли бы и эти проблемы.

— Ты еще не сказал, кто она такая.

— Ее зовут Мария. Мария Гамильтон. Моя дочь.

— Чарли, я не знала, что у тебя есть ребенок. Почему ты не говорил мне о ней раньше?

— А зачем? Она далеко отсюда. В хороших руках, как принято говорить. Впрочем, теперь я не уверен…

— Где она, черт возьми? Почему ты вообще отправил ее куда-то из дома? Ты же сказал, что любишь ее.

— Люблю, но я бы все равно с ней не справился. У Марии очень серьезные проблемы, я не хотел рисковать и послал ее учиться в Швейцарию. Два года назад.

— А теперь что-то случилось. Я права?

— Да, Кейт, — вздохнул он. — И я ума не приложу, что делать.

— Расскажи мне о ней. Все. Не скрывай ничего. Тогда, возможно, я помогу тебе разобраться. Я не такой уж большой специалист по девочкам-подросткам, но ведь когда-то я сама была такой.

— Ты действительно хочешь, дорогая? История малоприятная.

— Да, хочу.

Рассказ оказался долгим, но Кейт ни разу не прервала его, оба даже не вспомнили об ужине.

Мария имела несчастье родиться девочкой. А Файона очень хотела сына, и, когда Господь не внял ее молитвам, она страшно расстроилась.

Матери, как правило, любят своих детей независимо от их пола. Но Файона была другой. Спокойная и покладистая, она предоставляла другим распоряжаться ее жизнью. Сначала решения за нее принимал отец, а потом Чарли. Зато в домашних делах она стала полновластной хозяйкой. Именно она решала, какой ситец пойдет на занавески, а каким следует обить диваны. Она утверждала меню завтраков, обедов и ужинов. И когда речь шла о детях, слово Файоны было законом.

Таким образом, Мария имела наглость пойти наперекор желаниям матери. Но кроме пола у нее оказалось и много других проблем. Например, внешность. Когда девочка чуть подросла, всем стало ясно, что она не похожа на мать. Ни женственной грации, ни изящества. Мария была крепеньким ребенком с сильными ручками и ножками, а громким голосом она могла поднять даже мертвого.

Когда Мария по ночам плакала, она будила не только няню, экономку и повариху. Она будила Файону и своего отца Чарли, который умолял жену успокоить младенца, но та неизменно отвечала, что если дети кричат, успокаивать их должны няни. Это всем известно.

К сожалению, Мария об этом не знала и проплакала все детство. Что бы она ни делала, как бы ни старалась, ей ни разу не удалось порадовать Файону.

Составление букетов, вышивание гобеленов и танцы ей не давались. Она была слишком большой и неуклюжей для подобных занятий.

Нет, она многое умела, просто все это было не то, чего от нее требовала мать. Мария пошла в отца не только внешне. Она любила математику и химию, отлично плавала, играла в теннис, легко отрывалась от преследователей на хоккейной площадке.

Если мать лишь хмурилась при упоминании этих достижений, то отец радовался от всего сердца. Чарли гордился своей дочерью и не скрывал этого. Но Мария с ранних лет поставила перед собой невыполнимую цель: она хотела, чтобы мама ее полюбила. И она решила ни перед чем не останавливаться.

Когда детство сменилось отрочеством, Мария поняла, что должна выглядеть как мама. С волосами ничего не поделаешь. У нее темные, а у Файоны светлые. То же самое и с лицом. В двенадцать лет еще рано делать пластическую операцию. Но одна вещь ей по силам. Она может стать тоненькой. И Мария перестала есть.

Уже через три месяца она при росте пять футов шесть дюймов весила шесть стоунов [12]. Мать наконец обратила на нее внимание, но не так, как хотелось бы Марии. Ее отправили к врачу на Харли-стрит, назвали сумасшедшей и приказали есть.

При весе в пять стоунов ее положили в больницу, и следующие два года Мария оттуда практически не выходила. Ее кормили насильно, чтобы она вернула прежнюю форму, но когда ее выписывали, она снова начинала голодать.

По иронии судьбы она выжила только благодаря смерти матери. Ибо когда Файоны не стало, исчезли сразу две проблемы. Марии уже не надо было добиваться, чтобы мать ее заметила, а следовательно, не требовалось и морить себя голодом. Теперь ее окружали другие люди: инструктор тренажерного зала, бабушка и актриса, с которой у отца завязался роман. К счастью для Марии, ни одна из этих женщин не была худенькой.

Когда мать Чарли предложила отдать девочку в швейцарскую школу, тот вздохнул с облегчением. За здоровье дочери больше можно не опасаться. В Швейцарии она, возможно, научится быть женственной и грациозной.