Супергерой для Золушки (СИ)

До боли закусила губу, чувствуя вину за то, что произошло с мамой.

— Все будет хорошо. — Артем погладил меня по руке. — Ты поступила правильно, вызвала к маме проверенного врача из «ваших». Сейчас возьмут анализы, прокапают, приведут в чувство. Все под контролем. А завтра уже будем знать, что с ней такое было. Думаю, здесь она быстро поправится.

— Да.

— А если будет рваться домой?

— Шиш. — Твердо сказала, заметив, что старушки уже расходятся, спеша к бортику. — От моей бабули не сбежишь. К тому же, когда она узнает, что отец жив…

— А потом, что у него теперь новая семья… — Добавил Артем.

У меня сразу неприятно заныло в груди.

— Ох, же бедные, — произнес он, глядя, как божьи одуванчики неуклюже лезут друг за другом вверх по лестнице из бассейна. — Можно, да?

Улыбнулась.

— Ну, мы же надели для чего-то эти тапки. Иди.

И Грин прошлепал в резиновых сланцах прямо к бортику.

— Дамы, — сказал, галантно протягивая руку.

Старушка, стоящая на ступенях, сначала недоверчиво оглядела странного незнакомца, затем улыбнулась и приняла помощь. Так он по очереди помог подняться всем пенсионеркам, пока в воде не остались двое — моя бабуля с Семеновной, смотрящие на него, хмуро сдвинув брови.

— Адриано Челентано, — ахнула бабушкина подружка, отталкивая от себя рукой плавающий в воде большой розовый мяч.

— Я тебе, что? В маразме уже, что ли? — Отозвалась Комарова старшая. — Уткнула руки в бока. — Мы с Адриано в Сан-Ремо вместе были на фестивале в шестьдесят первом. И совсем он не похож. И сейчас Адриано, наверное, тоже больше напоминает рухлядь, чем такого породистого жеребца, как этот.

— Афанасьевна, ну ты и дубина! — Семеновна сделала решительный шаг вперед, встала на лестницу. — Не Челентано, а вылитый Челентано! — Протянула руку и улыбнулась. — Молодой человек. — Благодарно кивнула после того, как Артем помог ей выбраться. — Спаси-и-ибо. — И сверкнула в его сторону подслеповатыми глазками.

— Прасковья Афанасьевна, — вежливо произнес Грин, подавая руку теперь уже оставшейся в бассейне в полном одиночестве моей бабуле.

— Ох, ты ж, ешкин-матрешкин, — воскликнула она и перевела взгляд на меня. — Вареник, скажи, что это ты сюда этого мужика привела.

— Я-я, — отозвалась, робко поднимаясь со скамейки.

— Надеюсь, не коллега? — Сурово поинтересовалась бабуля, подавая Грину ладонь.

— Нет, что вы, — довольно улыбнулся тот и представился: — Меня зовут Артем. Я…

— Слава всевышнему! — Зычно гаркнула она, и ее голос эхом оттолкнулся от стен. Вышла, встала на дорожку и бесцеремонно оглядела его с головы до ног. — Гляди, Семеновна, а я уж думала, что у нее со вкусом не все в порядке. Как вспомню того Шалтая-Балтая, аж рука сама к валокордину тянется. — Обернулась, грозно зыркнув на меня. — Надеюсь, ты не ходила к этой кобре на свадьбу?

Облизнула губы, подошла ближе и, не боясь, промочить одежду, обняла бабушку.

— Ходила. — Оторвалась, поцеловала в обе щеки и поспешила обнять стоящую рядом Семеновну. — Мы с Артемом вместе ходили.

— Хм… — Бабуля довольно улыбнулась, затем покосилась на хохочущую подругу. — Слышь, Семеновна, забыла, что врач тебе сказал, когда протезы ставил? Улыбаться, но не хохотать.

— Ой, — та виновато прикрыла рот рукой. — Точно.

— Ну, и как там эта змея поживает? — Поправляя лямки купальника, спросила бабуля.

— Обвивает Альбертика кольцами все плотнее и плотнее. Скоро начнет глотать и переваривать. — Усмехнулась. — Или ты про Андрея?

— Про него родимого.

— Ну… — Тяжело вздохнула и почувствовала, что Артем взял меня за руку. Заметила, как взгляд бабушки, отметив это, моментально стал по-лисьи хитрым и довольным. — Мне нужно очень много всего тебе рассказать…

— Хорошо, — согласилась она, — пойду, переоденусь, а вы пока кидайте жопы на скамейку в холле и ждите.

И выпрямившись в тростинку, натягивая кончики пальцев ног, бабуля промаршировала в раздевалку. Если бы не морщинистая кожа бывшей синхронистки и не символика дома для престарелых «Белая Лилия» на стенах, мы бы точно подумали, что находимся на соревнованиях, и сейчас нас ждет фееричное парное выступление, ведь Семеновна шла бок о бок с ней точно такой же горделивой походкой юного лебедя.

— Ох, Наташка, Наташка. — Утирая слезы возле палаты медблока, где лежала моя мама, причитала бабуля. — Во что же ты вляпалась, дурочка наша? Говорила я тебе… Но кто ж станет свекровку слушать, да? Моя ты золотая. Вон, какая тощая стала. Всю кровь с тебя выпил этот гад!

Мы стояли, прижав носы к стеклу, и наблюдали, как за ним мерно вздымается грудь спящей. Вверх-вниз, вверх-вниз.

— Не волнуйся, я сделаю все, чтобы вымести этих паразитов из нашего дома. И как можно быстрее. — Погладила ее по спине. — Вернетесь обратно в свой дом. Ты, папа, мама.

Бабуля покачала головой и закрыла глаза. Навалилась лбом на стекло. Она прекрасно понимала, что «как раньше» уже не будет никогда. Той семьи, что была у нас когда-то, уже не вернуть. Нельзя собрать осколки, склеить и забыть, ведь трещины всегда будут напоминать о том, что чаша однажды уже была разбита.

— У меня здесь друзья, работа, — тихо произнесла она.

— Семеновну мы заберем себе, тебе не придется ее бросать. — Заверила я.

Она дрожащей рукой вытерла слезу с морщинистой щеки, убрала за ухо прядь седых волос. Врач, давший ей успокоительное полчаса назад после нашего разговора, просил меня не усугублять, но в данной ситуации это было почти невозможно.

— Поживем-увидим. — Прошептала бабуля.

— Ты звони, как она придет в себя, хорошо?

— Обязательно.

— Если будет рваться домой, расскажи про психушку и… про отца.

Бабуля зажмурилась, словно ей было тяжело глотать.

— Угу, — промычала, доставая из кармана платок и прикладывая к лицу.

— Мне сказали, ее поместят в соседнюю с тобой комнату. Я посмотрела, вроде там достаточно уютно. Даже телевизор есть.

— И вай-фай. — Кивнула она. — Правда, через стенку живет Захаровна. Мало того, что глухая, так у нее еще и Альцгеймер. Она часто возвращается в возраст, где ей лет двадцать. Флиртует со всеми напропалую, водит к себе женихов. Они это… — Посмотрела, едва слышно хрюкнув от смеха, на Грина. — «Кость варят».

— Чего делают? — Переспросил тот, сводя брови на переносице.

— Ну… Кость варят… — Бабуля закатила глаза. — Как это сейчас по-вашему называется? По молодежному? Тр… В общем, сношаются. Громко очень. А потом так же громко рассказывают друг другу, как им было хорошо.

— О-о, — рассмеялся он, краснея.

— У нас тут весело. Ага. Бывает, дед Еремей перед танцами забьет трубку чем покрепче…

— Бабуль! — Взмолилась я.

Она недовольно сморщилась.

— Забыла, что ты у нас недотрога. И в кого только?

Да уж, пожалуй, Ника и та больше походила на ее внучку, чем я.

Пожала плечами, предположив:

— В отца?

И тут же спохватилась, потому что старушку от этих слов опять словно провернули через мясорубку. Она сделалась такой жалкой, растерянной и, задрожав, уставилась куда-то мимо нас.

— Скоро. Совсем скоро ты сможешь его повидать. — Пообещала я. Мы с Артемом подошли и обняли ее вместе. Крепко-крепко. — Я сделаю все возможное, чтобы эта встреча состоялась в ближайшие дни.

— Рада, что вообще дожила до того момента, как узнала, что мой сын жив. Спасибо вам, деточки. Варя, — поцеловала меня в щеку, — Артем, — чмокнула Грина и промокнула влажное от слез лицо в его рубашку.

И мы улыбнулись друг другу. Напряженно, растерянно, ведь нам еще предстояло выполнить данное обещание, но все же улыбнулись.

Девушка сидела, испуганно скрестив руки на груди, и внимательно смотрела на нас с Артемом. Большие синие глаза, спутанные светлые волосы. Худая донельзя, бледная, напряженная, с дергающимся уголком рта. Она моргала слишком часто для здорового человека и время от времени подергивала плечом так, словно бы ее кто-то тыкал пальцем в бок.