Девять месяцев из жизни

– Я не хочу детей, – рыдает Стейси. – Я вообще не люблю детей, и никакой компромисс здесь невозможен. И это ужасно, потому что я действительно думала, что могу за него выйти.

Согласна, ужасно. Наверное, надо попробовать ее отговорить.

– Но ребенок не все время у него живет. И вообще, это не твой ребенок.

– Нет, Лара. Я не хочу стать злой мачехой, а именно этим дело и закончится, ты же меня знаешь. И пусть он там не все время живет, зато я там собиралась жить все время, и моя жизнь уже начинала крутиться вокруг него. А мы ведь еще не женаты, а только встречаемся, – всхлипывает. – Встречались. Надо здраво смотреть на вещи.

Я хочу ей сказать, что она поступает глупо, отказываясь от лучшего, что у нее было в жизни, но не могу. Она права. Я знаю, что она права. И я совершенно потрясена ее решимостью. Даже немного завидую, увы.

– Ну что ж, значит, ты правильно поступила, – говорю я.

Она хлюпает носом:

– Ты правда так считаешь?

– Правда, Стейси. Я восхищаюсь тобой. Ты, конечно, сука, каких свет не видывал, но ты, по крайней мере, не врешь ни людям, ни себе. Немного людей могут этим похвастаться. – Включая меня.

Она делает глубокий вдох и пытается взять себя в руки.

– Ладно. Мне надо идти, работы куча. Извини за такой звонок.

Вы, наверное, видели фантастические фильмы, в которых герои обнаруживают какую-нибудь пространственно-временную дырку, которая ведет в параллельную вселенную? Которая открывается раз в двадцать пять миллионов лет, и у них есть несколько секунд-минут-часов, чтобы запрыгнуть туда, все исследовать и выпрыгнуть обратно? Примерно так я себя сейчас и чувствую. У меня было десять минут для изучения Стейсиной уязвимости, и теперь эта дырка закрывается на веки вечные.

Я уже несу трубку к базе, когда слышу, как оттуда доносится мое имя:

– Лар?

– Да, – говорю я, прижимая трубку обратно к уху. – Я здесь.

Она медлит.

– Давай считать, что я ничего не говорила. Созвонимся, – Она быстро вешает трубку.

Да-а-а. Такое бывает раз в жизни.

Через два часа я его отлавливаю.

– Нью-Йоркский университет, Эд Желлет.

Ну, наконец-то. На шестнадцатый звонок. При этом я, разумеется, стараюсь говорить как ни в чем не бывало.

– Привет, Эд. Это Лара.

С той стороны раздается сердитое фырканье.

– Это ты мне весь день звонила и вешала трубку?

– Что? – говорю я, изображая, что понятия не имею, о чем он говорит.

– Я только трем консультантам сказал, что решения будут готовы сегодня, и кто-то сегодня утром звонил пятнадцать раз. Кретин, трудно, что ли, сообщение оставить?

Упс.

– Нет, дорогой, это не я, – вру я. – Если человек звонит пятнадцать раз, значит, у него есть на это время, чем я похвастаться никак не могу.

– Да я понимаю, – говорит Эд. – Но, как видишь, для некоторых это несложно. Бог с ними, сама-то ты как? Еще не лопнула?

– Ты даже не представляешь, насколько ты близок к правде. Я на самом деле рада, что ты не здесь, потому что, если бы ты увидел, какая я огромная, мой имидж сильно пошатнулся бы в твоих глазах.

– Ну, тогда я тоже рад, что я не там, – говорит он. – Потому что твой имидж, детка, – это все, что у тебя есть.

Я смеюсь:

– Спасибо, друг. Хорошо сказано. Ладно. Ты знаешь, зачем я звоню. Таких длинных двух недель у меня еще не было. Будь уж так любезен, скажи мне что-нибудь хорошее.

Эд переходит на свой рабочий голос:

– Я тебе уже говорил, что у нас перебор четырнадцать процентов, и абитуриенты в этом году сильные как никогда. А так как мы в прошлом году набрали слишком большой первый курс, теперь есть указание набирать меньше нормы. У нас сейчас в листе ожидания куча детей, которые в другой год спокойно поступили бы. Очень непростой год.

Ой-ой-ой, не нравятся мне такие разговоры. Перед хорошими новостями такое не рассказывают. Я скрещиваю пальцы.

– Одним словом, мы берем Марка Купера – что, кстати, можешь расценивать как подарок, он был очень близок к тому, чтобы оказаться в листе ожидания, – но, к сожалению, мы вынуждены отказать Виктории Гарднер.

Я в панике зажмуриваюсь. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет.

– Эд, послушай, я тебя умоляю. Можно хоть что-нибудь сделать?

– Я ничего сделать не могу. Еще на одного ребенка у нас места нет. Честно.

Я медлю, а потом говорю, то, чего я никогда раньше не говорила. То, что я обещала себе никогда не говорить.

– Эд, я прошу о личном одолжении. Почти минуту тянется тишина.

– Хорошо, – говорит он, и чувствуется, что ему самому неловко. – Давай договоримся. Первый курс заполнен по горлышко. Буквально. Нам дали указание набрать семь тысяч триста семь детей, ровно столько мы и набрали. Один из них из школы Бэль-Эйр. Если для тебя это важно, – он замолкает на несколько секунд, – я еще могу изменить решение. Можно отказать Марку и взять Викторию. Тебе выбирать.

Я чувствую себя как в дурацком ремейке «Выбора Софи». Ну как я могу выбирать между Марком и Тик? Я их обоих люблю. Я хочу, чтобы они оба попали. Обоих нельзя. Эд сказал, что они не могут. Либо один, либо другой. Я начинаю взвешивать опции.

Если я выберу Тик, у меня на будущий год будет неполная рабочая неделя. Я буду проводить время с ребенком, и меня не будут мучить угрызения совести, что я бросаю его на чужих людей. Мы сможем ходить на занятия в эту «Мама и я», будем гулять в парке, ходить на детскую площадку с другими мамашками, с которыми все равно придется знакомиться. И давайте не забывать обо мне. Я буду выходить на работу по крайней мере два дня в неделю, что спасет меня от судьбы жопастой представительницы «какого-то-там-процента-женщин-не-вернувших-свой-вес-до-беременности-в-течение-первого-года». Ну и, разумеется, Тик – она попадет туда, куда мечтала. Свалит из Лос-Анджелеса, свалит от родителей, займется музыкой. Для нее это будет очень хорошо. А Марка, насколько я понимаю, берут в Бостон, Бостон у него был из первых в списке. Ему там понравится...

Но если я выберу Марка, я буду работать полную рабочую неделю. Что означает – постоянные угрызения совести. Что означает – няня пять дней в неделю. Что, в свою очередь, означает грызню с упомянутой няней, а первое слово, которое произнесет мой ребенок, будет «мучачо» или «эль корасон», а я буду до конца своих дней думать, не испортила ли я жизнь своему ребенку, оставив его без материнской заботы в самый важный и критический первый год жизни. А также это значит, что Тик не попадет в Нью-Йоркский, не уедет из Лос-Анджелеса, не свалит от родителей, вернется к Маркусу или найдет еще чего похуже. К тому же, отдавая это место Марку, я даже не уверена, хочет ли он в Нью-Йоркский. Он мог уже решить, что пойдет в Бостонский, я ведь не в курсе его предпочтений, знаю только, что Нью-Йоркский и Бостонский в его списке идут первыми...

Ну что ж, тогда все понятно. Надо выбирать Тик. Как я могу не выбрать Тик? Самый логичный вариант. От этого выиграют все.

– О’кей, – говорю я Эду. – Спасибо, что предложил мне выбор. Я думаю...

Но тут я действительно начинаю думать. Как я могу выбрать Тик? Она этого не заслуживает. У нее отвратительные оценки, и она давно забила на школу. И это несправедливо по отношению к Марку. А главное, если я выберу ее, я окажусь такой же, как все. Я стану еще одним человеком, который пустит ее по легкой дорожке, думая не о ней, а только о том, чья она дочь и что ее отец может для меня сделать. Я окажусь натуральным эгоистом, а она будет и дальше считать, что может иметь все, что захочет, не прилагая к этому никаких усилий. Если я выберу ее, получится, что я ее использую. А это совсем не то, чего она от меня ждет. Ей нужно, чтобы кто-нибудь преподал ей жесткий урок. Вот что ей на самом деле нужно. Я вздыхаю.

–...Оставляй все как есть. Пусть будет Марк.

– Ты уверена? – В голосе Эда звучит удивление.

– Уверена, – говорю я. – Но все равно, спасибо, что дал мне выбор. Это для меня много значит.