Пленница былой любви

Муди считал, что Махтаб должна почувствовать кровное родство с его племянником. Он пытался заставить ее проводить больше времени с Маммалем, но Махтаб реагировала на неряшливого иранца так же, как и я.

– Оставь ее в покое, – вмешивалась я. – Махтаб нельзя принудить к дружбе. Она вот такая, и ты об этом знаешь. Не обращай на нее внимания. В свое время она сама поймет.

Муди не слушал меня и несколько раз отчитывал Махтаб за то, что она испуганно убегала от Маммаля.

На протяжении недели Муди звонил Маммалю из Детройта каждый вечер. Они часами разговаривали по-персидски, и вскоре я поняла, что он использует Маммаля для контроля за мной. Однажды вечером Маммаль вдруг подал мне телефонную трубку, сказав, что Муди хочет со мной поговорить. Муди был взбешен: почему я позволяю Махтаб смотреть некоторые программы по телевизору вопреки его запрету?

Наши приятные выходные остались в прошлом. Муди приезжал сейчас в Альпену, чтобы субботу и воскресенье провести с Маммалем.

Они разговаривали главным образом о проблемах в их семье, рассуждали об аятолле Хомейни, возмущались Западом, особенно американскими обычаями и моралью.

Что мне было делать? На моих глазах мой муж, живущий в Америке уже более двадцати лет, шаг за шагом все больше становился иранцем. Пока Маммаль был с нами, моя любовь к мужу подверглась тяжелому испытанию. Я вышла замуж за Муди-американца; а Муди-иранец был нежеланным иностранцем. И более того, они с Маммалем строили планы, как бы увезти Махтаб и меня в Иран навестить родственников в Тегеране.

Они постоянно закрывались и вели долгие, оживленные и непонятные для меня дискуссии. Даже говоря по-персидски, они приглушали голоса, как только я входила в комнату.

– Как скоро он уедет? – спросила я однажды.

– Когда разрешат врачи, – ответил Муди.

Два события ускорили катастрофу. Во-первых, банк нашел покупателя на арендованный нами дом, поэтому мы вынуждены были выселиться. Во-вторых, почти в то же время я потеряла работу. В этой ситуации Муди заявил, что пришло время, чтобы мы снова стали семьей в полном смысле этого слова.

Мне не хотелось уезжать в Детройт. Я не была уверена, что готова отказаться от своей независимости. Я знала, что Маммаль скоро покинет Америку, и надеялась, что мы сумеем вернуться к прежнему образу жизни, красивому и удобному. Но требования Муди становились все более настойчивыми. И хотя мы об этом не говорили, я чувствовала, что выходом из ситуации был только развод. Итак, я согласилась переехать в Детройт.

Самое худшее, думала я, уже позади. Я верила в это, я молилась об этом. Я должна и, конечно, попытаюсь восстановить нашу семью.

Несмотря на это, я предприняла некоторые предосторожности. Неуверенная в будущем, я боялась забеременеть. За неделю до переезда я пошла к врачу и попросила поставить мне противозачаточную спираль.

Муди жил все время в маленькой квартирке, и поэтому мы отправились на поиски жилья. Я считала, что мы должны купить дом, но Муди настаивал на временной аренде какой-нибудь квартиры. А затем без спешки мы поищем красивый район с землей и построим дом нашей мечты. Все произошло так быстро, что я не успела опомниться. Муди уже полностью подчинил меня себе. Пока я поняла суть происходящего, мы уже сняли дом и переехали в него все: я, Муди, Джо, Джон, Махтаб и… Маммаль.

Я записала Махтаб в школу, находящуюся недалеко от Бирмингема.

Муди купил мне новую машину. Почти ежедневно я возила Маммаля на экскурсии или за покупками, на которые Муди давал ему деньги без ограничения. Маммаль вел себя по-прежнему снисходительно-вызывающе. А я не могла дождаться дня, когда он уедет в Иран.

Маммаль оставался у нас до половины июля и с каждым днем все настойчивее настаивал, чтобы Муди, Махтаб и я навестили родственников в Тегеране. К моему глубокому удивлению, Муди согласился, сказав, что мы приедем в августе на две недели. Джо и Джон поживут это время у своего отца.

Так вот что означали эти тайные перешептывания Муди с Маммалем до поздней ночи! Несколько дней перед отъездом Маммаля Муди проводил с ним каждую свободную минуту. Неужели они что-то затевают?

Однажды я открыто заявила Муди о своих недобрых предчувствиях.

– Каковы ваши планы? – спросила я. – Собираетесь забрать Махтаб и вывезти ее в Тегеран?

– Не смеши, – ответил он. – Если сошла с ума, то обратись к психиатру.

– Я не настолько выжила из ума, чтобы ехать в Иран, а ты поезжай. Мы с детьми останемся здесь.

– Ты с Махтаб поедешь со мной. У тебя нет выхода, – ответил он.

У меня, конечно, был выход. Этот выход, хотя и неприятный, был у меня в резерве. Но я все-таки по-прежнему питала надежду, что мне удастся сохранить нашу семью, если только уедет Маммаль. Мне хотелось оградить детей и себя от обид, какие несет с собой развод, но в то же время я не желала ехать в Иран.

Муди несколько смягчился, пытаясь меня убедить.

– Почему ты не хочешь ехать? – спросил он.

– Потому что знаю: если я поеду с тобой, а ты решишь остаться там, то я не смогу вернуться домой.

– Значит, в этом причина, – нежно сказал он. – Я никогда бы ничего подобного не сделал, потому что люблю тебя.

Потом неожиданно он попросил:

– Принеси мне Коран.

Я достала с полки святую книгу ислама и подала мужу. Он положил ладонь на обложку и произнес:

– Клянусь на Коране, что никогда не заставлю тебя остаться в Иране. Клянусь на Коране, что никогда не заставлю тебя остаться в каком-либо месте вопреки твоей воле.

Маммаль присоединился к этим клятвам.

– Ничего такого не может случиться, – заверил он. – Наша семья никогда бы этого не позволила. Обещаю, что, если нечто подобное произойдет, наша семья защитит тебя.

В тот момент я почувствовала облегчение.

– Хорошо, поедем, – согласилась я.

Муди купил билеты. Первое августа приближалось быстрее, чем я этого желала. Несмотря на торжественную и в то же время драматическую присягу моего мужа на Коране, меня охватывала все возрастающая тревога. И сам Муди все больше возбуждался, часами поглощая любую информацию из Ирана. С нежностью он рассказывал о своих родственниках, особенно об Амми Бозорг. Начал молиться. В очередной раз с ним происходила метаморфоза.

Я тайно встретилась с адвокатом.

– Я должна или ехать, или разводиться, – объясняла я. – Я не хочу ехать в Иран. Боюсь, что он не позволит мне вернуться.

Мы начали обсуждать различные возможности и обнаружили одну опасность. При разводе Муди вычеркнет меня из своей жизни. Но иначе обстояло дело с Махтаб. Если он заберет ее в Иран, я потеряю дочь навсегда.

– У него останется право навещать ее? Нельзя ли убедить судью в опасности со стороны Муди и склонить к тому, чтобы он не позволил встречаться Муди с Махтаб? – спрашивала я.

Адвокат объяснил мне, что американский закон не допускает наказания до совершения преступления.

– Он еще не нарушил закон и нет такой статьи, по которой вы могли бы запретить ему навещать дочь. Мне не очень нравится, что вы едете в Иран, – продолжал он, – но я не вижу в этом ничего страшного. К тому же, возможно, Муди нужна эта поездка. Навестив родственников, он получит приток энергии и тогда вернется, чтобы начать жизнь сначала. Мне кажется, поездка пойдет ему на пользу.

Разговор с адвокатом привел меня в еще большее замешательство. В глубине души я знала, что, если я подам на развод, Муди заберет Махтаб, обрекая ее на жалкое существование в своей стране. У меня не было выбора. Я могла лишь рассчитывать на то, что он не сможет прижиться в Иране. В то время я могла только предполагать, какую печальную жизнь мы будем вести в Тегеране, и все-таки решила рискнуть в надежде, что двух недель Муди будет достаточно.

Единственной причиной, по которой я взяла Махтаб в Иран, была альтернатива: на меня падет проклятие, если я это сделаю, но я потеряю Махтаб, если не сделаю этого.

Этот день наступил. Мы с Махтаб взяли немного вещей, оставляя место в багаже для подарков родственникам в Иране. У Муди было несколько чемоданов, в том числе с лекарствами, которые, как он говорил, он хочет подарить Обществу врачей в Тегеране.