Револьвер

С Джанмария мы сидели во главе стола. Он в черном костюме. Косой пробор. Ослепительно-белая рубашка, воротничок, галстук. Он целовал меня в щечку. Я очень сильно к нему прижималась. Тогда, когда чувствовала, что он для меня немного чужой. Прохожий с зонтиком под дождем. Без тебя я могу промокнуть. Так холодно. Пусти меня под зонтик. В супнице в середине стола куриный бульон. Приглашенные с удовольствием вдыхали его запах, издавая шум ручейка, осушенного насекомыми. Я ненавижу курицу, она напоминала мне тетю, в заключении с которой я находилась. Охватывавшее меня по воскресеньям наваждение, когда я вонзала в нее зубы. Я была вынуждена готовить ее. Курятина меня преследовала всегда. Появилась эта свекровь, чтобы продолжить мыльную оперу с птицей на столе. Я помню эту сцену, пунктуально повторявшуюся каждые шесть дней. Она, сидя на кресле, смотрит мессу по телевизору. Я склонилась над горелками, чтобы сделать съедобным труп. Сдохшая курица прибывала в предыдущий день. Рассыльный мясника вручал ее нам. Тетя открывала дверь, визжа от возбуждения. Она спрашивала, на этот раз она свежая. В прошлый раз казалась мраморной. Такой жесткой, что сломался зубной протез. Отнеси ее Анджелике. С рассыльным я болтала. О всякой ерунде. Совсем бесполезной. Мы разговаривали, пока я разделывала птицу. Отрубала голову. Отрезала ножки. Беззащитная жертва преступления. В этом ритуале было что-то извращенное, завершившееся потом… Сначала я использовала курицу, а потом его член. Я его вытаскивала перемазанными курицей руками. Мясо я презирала. Выпустить кровь и извергнуть семя. Чувствовать, что можешь решить ее судьбу. Засунуть птицу в кастрюлю. Засунуть птицу в горло. Как я наслаждалась, когда он извергал семя на пол. Я как бы убивала его. Заставить его плакать. Присутствовать при представлении моего настоящего. Задушенное отчаяние капает на землю. Когда он уходил, я скользила по его сперме. Каталась и напевала. Пока приглашенные обжирались, я иногда это делала. Повсюду пожарники. Горячая сперма падает на плитки. Скользить по ней, напевая. Я хватала моего мужа за руки, чтобы успокоиться. Я ему шептала, как я счастлива, золотце, что завтра мы отправимся в свадебное путешествие. Меня умиляло то, что он по-своему меня любит. От него меня немного тошнило. Никаких порывов. Исступление. Мощь. Он любил меня скромно. С помощью любви ему не удавалось даже преодолеть себя. Он оставался в западне посредственности своего существа. Приговор. Мы отправились в свадебное путешествие в город, наполненный памятниками. Неделя прогулок с туристическим путеводителем. Путешествия я не помню. Я его стерла из памяти. Выкинула. Зачеркнула. Не спрашивай меня ни о чем. Если мне нужно выбрать момент свадьбы, который нужно запомнить, даже если он и неприятный, я выбираю этот. Его образ наиболее подлинный среди всего неясного или слишком ясного. Я перед алтарем. Джанмария справа от меня. За нами люди в кружевах. Перед нами священник с обслюнявленными губами. У меня горит клитор. Я чувствую необходимость отрезать его. Отрезать его ножницами. Выхолостить эрекции моих убийственных сериальных снов.

В этих снах мне снились только удлиняющиеся члены. Разглядев в пыли что-то очень красивое, они его насиловали. У меня они были на кончике клитора. Им удавалось видеть даже в тумане. У них вытягивающиеся глаза, которые улучшают зрение. Всегда в неумолимом поиске детальки-желания. Мне хотелось отрезать его ножницами. Утопить их в моей крови. Это они привели меня к ошибке. Они все стояли и поджидали меня. А потом, даже если я не хотела, шли в наступление. Знаешь, они питаются тоном напряжения. Все они хотят сбросить меня вниз головой. В бассейны без воды. Забросить в небеса без кислорода. Они ищут предлога, чтобы существовать во мне самой. Знают, что я хотела бы этого. Что хотела бы выбросить их. Убрать с поверхности земли. Для того чтобы их не было. Потому что, если бы их не было, я смогла бы успокоиться. Спокойно растянуться. И мне переход не показался бы таким ужасным. Они меня пробуждают. Ты понимаешь, что они делают. Они мне говорят. Ты понимаешь, насколько это нелепо. Если бы они были послабее. Или хотя бы поменьше. Их можно было обезоружить. Но нет. Они дозорные сверкающих снов. Напоминают мне, как должно быть. Как я могла бы жить. Все они стоят на клиторе. И я хотела бы отрезать его. Хотела бы отрезать его ножницами и выхолостить себя. Выхолостить из себя все эрекции этих убийственных сериальных снов.

По вторникам около полудня мать Джанмария давала мне уроки кулинарии. Хорошая жена всегда должна упражняться. Она прибывала и превращалась в учительницу. Волосы удерживают шпильки. Я надеялась, что ее поразит крапивница. Сифилис. Истерическая беременность. Чтобы хоть что ее остановило. С тетей это случилось, когда мне было двадцать два года. Меня уволили из сувенирного магазина. Три года назад. А от тети ушла прислуга, и я должна была ей помогать. Ухаживать за ней весь день. Я курила сигареты и пролистывала журналы, а она сидела у окна с черной лялькой на руках. Так в один прекрасный день она родила этого ребятенка. Вытащив его из коробки с вещами своего детства. Я давала ей успокаивающие пилюли, иначе она бредила, распевая колыбельные. Она бесконечно его убаюкивала, а потом трясла. Я помню ее голову. Она мгновенно склонялась, когда тетя принимала успокаивающее. Иногда я приклеивала ее череп к телевизору красно-белой изоляционной лентой. Из тех, что применяют на стройках, мне ее подарил плотник с нижнего этажа. Низенький человечек, у него был больной сын, у которого всегда был высунут язык. Мне очень хотелось, чтобы и у свекрови была бы подобная беременность. Мысленно я говорила ей, грязная тварь, какого черта ты путаешься у меня под ногами. Она резала картошку, и я молча говорила ей это. Эти слова были написаны у меня на лбу. Проведя одиннадцать месяцев с ней и ее сыном, я начала ненавидеть себя. Как домохозяйка, я пропускала удары. От домашних чистящих средств у меня началась аллергия. От стиральных порошков чесались даже яйца. Мне приходилось намазываться кортизоном, чтобы не содрать кожу ногтями. У меня выпадали волосы. У меня пропал аппетит. Постепенно я заметила, что отвергаю эту обстановку. Я выложилась полностью, чтобы создать не лишающий меня надежд домашний очаг. Я придала нежность даже его матери и старалась понравиться ей. Смертельные прыжки без страховки и поведение первой ученицы. Никогда никакого нытья. Все сияло чистотой, и я приручала свои тоску и томление. Было бесполезно. Он оставался запертым в своей раковине, опутанный своими привычками. Она не уставала преследовать меня. Нападать на меня. Я смотрела, как она возилась среди ножей. Говорит мне, посмотри, как я это делаю. Как забрасываю все в кастрюлю. Наливаю масло, а потом кладу зелень. Постарайся подражать мне. Она готовила густой суп для сына. Он любил суп из риса и овощей почти так же, как и ресторан. Я должна была готовить его из очень свежих овощей четыре раза в неделю. Если я его не готовила, то для него наступал пост. Он становился печальным. Если хочешь, чтобы он был счастлив, прибавь порезанные артишоки. Добавь обжаренные кусочки морковки. Готовь все на медленном огне. Время от времени помешивай суп то направо, то налево. Смотри и хорошенько запомни все раз и навсегда. В документальном фильме я видела, что его ест даже президент. Как ты надела фартук. Поправь его. И она и я надевали прямоугольник из цветастой ткани с лямками на шее. На ее груди он раздувался. Огромные, как биллиардные шары, груди. Она толкала меня ими, беря базилик. Как бы мне было приятно, если бы ее изнасиловал конь. Я уставала. Задыхалась. Вытирая пыль, я поджидала его возвращения. Он открывал дверь, как всегда. Бросался в душ. По вторникам приносил мне букетик фиалок. Клал их на стол. Рассказывал мне о своих телефонных разговорах с людьми. Жаловался на сигаретный дым. Мне приходилось курить на террасе. Я надевала шлепанцы. Он млел от телераспродаж. Мы ужинали молча, ведь телевизор был включен. Я пыталась внести в эту атмосферу что-то более живое. Полусвет. В середине тарелок свечи. Язычки пламени раздражали его глаза. Он плохо видел экран. Матрасы из мериносовой шерсти. Пылесосы. Время от времени он разливался монологом, рассказывая, что он столп конторы. Без него адвокат умер бы. На самом деле я немного ему завидовала. Он ничего не чувствовал. Бесчувственный до мозга костей. В этом году мы не сможем позволить себе отдых. Нам придется затянуть пояс. Как будто бы мы уже куда-то ездили. Хотя бы на субботу и воскресенье. После еды он приглашал меня на диван. Я превращалась в подушку, на которой спят. Если он не очень сильно уставал, то ложился на меня. Входил в меня, как в надувную куклу. Без плоти. С воздухом внутри. Как деталь интерьера. Извергнув семя на мои ноги, шептал «я тебя люблю» так, что это звучало, не беспокойся, все в порядке, мы скользим как по маслу. Затем в программе была постель. Быстренько спать. Проснуться с петухами. Как только я слышала его спокойное дыхание, осторожно перебиралась в гостиную. Звонила Веронике, сказочной попке. В шкафу она принялась изучать английский язык. С фонариком читала книги. Слушала кассеты. Я слышала мужской голос с британским акцентом. Я говорила ей, убегай, ужасно столько времени проводить среди одежды. Я чувствовала бессилие, но пыталась помочь ей. Мы казались двумя политическими изгнанницами, скрывшимися в посольстве от террора вне его.