Выбор Артура (СИ)

Я видел, как Костя сжал кулаки. Я испугался, Светка, по-видимому, тоже: что он сейчас ударит Ольгу. Мы со Светкой  с обоих сторон схватили его за руки.

Костя выдернул руки, разлил горилку, мне и себе.

– Олеж, давай на брудершафт. Мне не западло выпить с моим лучшим другом, пусть он хоть черта лысого любит. Поняла? А вот то, что твоя любимая сестричка  жизни чужие, как спички ломает, по-твоему, нормально?

Светка, не выдержав, разревелась:

– Дура я, ненавижу себя. Если Софья не отойдет, никогда не прощу себе этого.

Я ее приобнял, и сам не знаю зачем, сказал, что Артур выгнал меня из больницы,  что он не хочет меня больше видеть.

Она подняла на меня заплаканные глаза:

–Ты что, действительно его любишь?

У меня ком в горле встал, я понимал, что своим ответом раню ее, но не сказать не мог:

– Никого так не любил, как его. Прости, Светик.

За столом повисло тяжелое молчание. Костя разлил остатки «Горилки», и достал  самогон.

Утром я позвонил Артуру. Телефон всё еще был отключен. Наверное, он у него сел, а зарядки нет. И голодом в больнице сидит, поди… Я купил продукты, соку. Взял его запасной зарядник, полотенце, мыло. И на свой страх и риск пошел в больницу.

Он спал на соседней кровати, свернувшись калачиком на голом клеенчатом матрасе. У меня сжалось сердце. Софья Владимировна лежала под капельницей. Глаза закрыты, кожа мертвенно-бледная, одна половина лица как будто выдвинута, вокруг губ синева.

Медсестра подошла ко мне  и, молча тронув за рукав, поманила за собой.

– Вы родственник?

Я замялся, не зная, что сказать.

– Не близкий, но родственник.

– Не переживайте, она поправится, все будет хорошо. Она уже разговаривать начала. Правда плохо ещё, но будем надеяться, речь выправится. А ходить пока с палочкой придётся, но дай бог отойдет. Вы её сейчас покормите. Артура можете не будить, он уже вторые сутки без сна, пусть  поспит. Я вам сейчас одеяло дам, укроете его.

Софья Владимировна внимательно, молча, смотрела на меня, пока я ее кормил с ложечки бульоном. Я был ей благодарен, что она позволяла мне это делать. Когда я поправил ей подушки, она слабо сжала мою руку. Ее губы с трудом выдавили:

– Это ты?

Я кивнул, и поцеловал ей руку. Уголки её губ дернулись:

– Умеешь подмазаться.

Она говорила вполне понятно. Потом тихонько погладила меня по руке:

– Не обижай его. Он мой единственный, все, что есть.

– Мой тоже. Я никогда его не обижу.

Она тяжело вздохнула. В её глазах было столько боли и осуждения, что мне хотелось взвыть.

– Мама  - я и не заметил, как  Артур проснулся. Он  опустился на колени перед койкой, и уткнувшись в мать, заплакал навзрыд.

Плакал и приговаривал  -  “Не пугай меня так больше, никогда так не пугай”

Через две  недели мы забрали её из больницы. Я жил у Артура. Взял отпуск, не позволив бросить ему учебу, а Софья Владимировна меня поддержала. Еще пошутила:

– Артур, не лишай мать внимания молодого человека. За мной сто лет, так никто не ухаживал.

Ещё  через два месяца,  мать Артура вышла на работу. И гордо заявила сотрудникам, что  чихать она хотела, на общественное мнение. Главное её сын счастлив, а с кем - это уже его дело.

Да хоть бы и с бывшим Светкиным мужем. Сколько баб - вон его от Светки отбивало, и отбить не могли. А  Артуру  и отбивать не пришлось, сам отбился.

Светка  отшутилась, что  два брошенных ею  мужика, нашли неординарный способ утешения..

Они помирились, и она часто передавала Артуру какую-нибудь  работёнку,   через мать. Когда мама Артура поправилась окончательно, мы  с Артуром переехали ко мне.

Часть 2. Первый снег.

Сегодня выпал первый снег. Это первая наша общая зима. Артур радуется этому первому снегопаду как маленький. Подставил лицо под летающие, серебристые от лунного света, снежинки, и они, как брильянтовая крошка, переливаются в его волосах. Тают на горячих губах, дрожат на длинных ресницах . Боже, как же это сексуально! Я даже представить раньше не мог, что простые снежинки могут так украшать.

А он кружится, смеется,  ловит  их языком. Я валю его на  это белоснежное девственное покрывало. Его губы такие горячие, а щеки холодные и раскрасневшиеся.  Целую жаркие губы, зарываюсь рукой в его волосы. Но он выворачивается из-под меня, и вот уже я в сугробе, а он верхом на мне. Я только хотел возмутиться, а он уже накормил меня снегом.

Снег везде: за шиворотом, в рукавах, в волосах, во рту, на лице.  Наконец мне удалось поменяться ролями, и теперь он весь в снегу. Я подал ему руку, приводя в вертикальное положение. Обнял и крепко прижал к себе. Он тяжело дышит, весь как ледышка, холодный. Я накрываю его руки  своими, дышу на них, пытаясь согреть.

Целую каждый его палец, и ловлю его взгляд. Он смотрит на меня с такой безграничной нежностью, что я таю, как снеговик под лучами солнца. Осыпаю его лицо поцелуями,  губами прихватываю его пушистые ресницы, и он все теснее прижимается ко мне.

– Боже, как я люблю тебя. Как же я жил без тебя всё это время?

Он прижимает свои губы к моему уху и шепчет:

– Пойдем в дом, покажешь, как ты меня любишь.

Мы с ним на Костиной даче. Они завтра должны приехать сюда с ребятишками, и мы топим печку, прогревая дом. Завтра к их приезду затопим баню. В прихожей я срываю с него и с себя мокрую одежду. Снега мы нанесли в дом – сейчас лужи потекут, но нам не до этого.

В доме тепло, потрескивают березовые дрова в печке, потихоньку кипит чайник. И так все уютно: по-деревенски  расстелены самотканые половички, на стенах развешаны травы, и запах от них одуренный.

Кровать стоит старая, сетчатая полуторка, застеленная огромной периной. И мы проваливаемся в нее, как в громадный сугроб. Я целую плечи, грудь, живот Артура, щекочу языком его соски, он подставляет мне шею.

Я схожу с ума по тебе, я схожу с ума от тебя. И уж точно я сойду с ума, если вдруг тебя – не будет у меня.От этой мысли, я со всей силы прижимаю его к себе:

– Никому не отдам, никому.

Артур поддается бедрами мне на встречу, и я сжимаю его ягодицы.

Немного слюны – и я уже в нем. Его тело в моих руках, глаза закрыты, с губ срывается тихий стон.