Если женщина хочет...

Когда принесли еду, Хоуп обрадовалась. Ей не хотелось отве­чать на вопрос о том, как близко она знает Кристи Де Лейси, и слышать разговоры о его роковом действии на замужних жен­щин. Почему никто не сказал ей это до того, как она устроилась на работу в отель?

Во время ленча Юджин и Мэтт заговорили о футболе, а Дель­фина стала жаловаться Хоуп на свою мать. Оказалось, что они с Юджином все еще набираются смелости, чтобы объявить о своих матримониальных планах.

– Это ужасно, – посочувствовала ей Хоуп. – Я знаю, что твоя мама очень религиозна, но, по-моему, то, что она делает, это со­всем не по-христиански.

– Когда любишь кого-то, то можешь справиться со всем на свете, правда? – спросил Мэтт, сжав руку жены. – Любовь всег­да добьется своего.

Чувствуя себя последней лицемеркой, Хоуп ответила на пожа­тие и едва не расплакалась. Дрянь, какая она дрянь! Хоуп ненави­дела себя. Она не заслуживала такого мужа.

Вскоре к их столику подошла сама веселая вдова Белла Мэгуайр, благоухающая «Шанелью № 5» и звенящая золотыми брас­летами на худых загорелых руках. Умело накрашенная яркая блондинка поздоровалась со всеми и обольстительно улыбнулась Мэтту, с которым еще не была знакома.

– Надеюсь, у вас уже есть билеты на мой благотворительный вечер, – сказала она. – Вечер проводится в пользу собак-пово­дырей для слепых каждый год. Я всегда говорю: чем больше на­роду, тем веселее. Будет буфет и несколько рок-групп.

– Мы придем, – сказала ей Дельфина. – А вы, Хоуп?

– Э-э… да, конечно, – ответила Хоуп.

– Отлично. Тогда я куплю билеты.

– Юджин – очень симпатичный парень, – сказал Мэтт, са­жая Милли в детское кресло. – Но слегка пуританин. Наверно, боится, что этот Де Лейси начнет подбивать клинья под Дельфи­ну, – добавил он.

Оказавшись в коттедже «Кроншнеп», Мэтт начал восхищаться тем, как выросли куры, сколько яиц они теперь несут (три-четы­ре от шести птиц почти ежедневно) и сколько труда положила Хоуп на расчистку зарослей перед домом.

– Пустяки, – пробормотала Хоуп, хотя три дня работала не разгибая спины.

Это было еще одним наказанием, которое она себе придумала. Ее руки и ноги были исцарапаны колючками, а плечи болели, за­то в награду она получила место для палисадника. В супермарке­те продавались симпатичные растения в горшках, которые мож­но было высадить на клумбы.

Пока Мэтт распаковывал вещи с не отходившими от него деть­ми, Хоуп занималась своими обычными обязанностями. Она уб­рала кухню и залила самодельным маринадом куриные грудки, которые предстояло съесть вечером.

Спустившись на кухню, Мэтт заглянул ей за плечо, принюхал­ся к запаху маринада и почмокал губами.

– Ты поработала на славу, – сказал он и поцеловал жену в ма­кушку. – Я знаю, ты хочешь, чтобы мы все вновь почувствовали себя семьей, но… – тут Мэтт обвил руками ее талию, – не следует забывать и о супружеских обязанностях. Я попросил Финулу взять детей на уик-энд. Завтра утром мы с тобой едем в Кинсэйл! Там будем только мы – и большая двуспальная кровать; к тому же, по всеобщему мнению, в этом городке расположены лучшие ресто­раны страны.

Хоуп задохнулась. Возразить было нечего. Да и что она могла сказать? Внимательный муж организовал для них потрясающий романтический уик-энд. Она хотела сослаться на то, что Милли недолюбливает Финулу, но, поскольку и Тоби, и Милли любили Сиарана, этот предлог никуда не годился.

Кинсэйл оказался еще более прелестным городком, чем о нем писал путеводитель. Тут были узкие кривые улочки, уютные рес­торанчики на каждом углу и симпатичная бухта, в которой борт к борту стояли разномастные яхты и лодки. Сложись обстоятельст­ва по-другому, Хоуп полюбила бы Кинсэйл без памяти.

Они с Мэттом рука об руку бродили по улицам, сидели в оча­ровательной пивной с ярко-розовым фасадом, собирали ракушки на узком пляже. Вечером они ели нежнейших раков в тускло осве­щенном ресторане, где негромко звучала веселая ирландская музы­ка и посетители непринужденно болтали с хозяевами. Казалось, все, кто приезжал в Кинсэйл, пропитывались здешней атмосферой и радовались жизни, наслаждались вкусной едой и выпивкой.

– Именно за это я и люблю Ирландию. – Сытый Мэтт отки­нулся на спинку стула. – За ее беспечность. Я пытался объяснить это Бетси, но безуспешно. Она считает, что край света находится в трех часах езды от Лондона.

– Что Бетси какая-то Ирландия, если в глубине души она меч­тает жить на Манхэттене! – фыркнула Хоуп. – Она думает, что только Дэн и дети мешают ей целыми днями пить коктейли, пе­реодеваться к каждой трапезе и кокетничать с красивыми и бога­тыми мужчинами.

– В последнее время ты очень критически относишься к Бет­си, – заметил Мэтт. – А между тем в Бате вы были лучшими по­другами.

Хоуп повертела в руках бокал.

– Были и есть, – ответила она. – Но Бетси не слишком стре­мится лишний раз побеседовать со мной. А когда звонит, то все время говорит о том, что я наверняка безумно скучаю по Бату. Это невыносимо. И смеется над моими курами! – злобно доба­вила она. – Как будто куры живут с нами под одной крышей, си­дят на подоконниках и откладывают яйца на диван!

Мэтт покатился со смеху.

– Ты ужасно смешная, когда злишься, – сказал он. – Стран­но, ты всегда смотрела на Бетси снизу вверх, она была для тебя высшим авторитетом. Знаешь, ты изменилась.

Хоуп испуганно покосилась на него. Да, наверное… В Бате она и не посмотрела бы на мужчину типа Кристи Де Лейси. А о двух страстных свиданиях и говорить нечего.

– Пожалуй, – согласилась она.

– А помнишь, как ты не хотела уезжать из Бата и говорила, что никогда не привыкнешь к здешней жизни?

– Я ошибалась, – ответила Хоуп. – Мне здесь очень нравит­ся. – Она посмотрела мужу в глаза. – Кажется, это ты не мо­жешь привыкнуть к здешней жизни.

Мэтт почувствовал себя неуютно – Хоуп становилась все бо­лее решительной.

– Да нет, я привык, – ответил он. – Моя работа в Бате – вещь временная. Не думай, я не бросил роман. – Он скрестил под сто­лом пальцы. Лишь бы роман не бросил его…

Когда они шли к гостинице, Мэтт обнимал ее за плечи. Ока­завшись в номере, Хоуп медленно разделась. На ее сердце лежала свинцовая тяжесть. Накануне вечером, не успели они лечь в по­стель, Тоби приснился страшный сон, и, когда она успокоила ре­бенка, Мэтт уже уснул, раскинувшись на кровати и дав Хоуп пе­редышку. Но было ясно, что сегодня такого не случится.

Хоуп вынула шпильки, позволив волосам рассыпаться по пле­чам, сняла аметистовый кардиган и кофточку. Когда она расстег­нула длинную и широкую черную юбку, Мэтт обнял жену и утк­нулся в ее шею.

– Я соскучился по тебе, – сказал он, прижав Хоуп к себе.

Его обнаженный торс был теплым и знакомым; от его кожи пахло одеколоном, которым Мэтт пользовался много лет. Они столько раз занимались любовью, что привыкли друг к другу, как к любимой одежде, которая остается удобной даже после множе­ства стирок. И сегодня Мэтт ласкал ее так, как ей всегда нравилось, а долгое отсутствие делало эти ласки более страстными. Руки Мэтта обхватили ее тяжелые груди, поглаживая их; губы покры­вали поцелуями ее нежную шею и плечи. Хоуп стосковалась по мужу и не могла остаться равнодушной к его прикосновениям. Она откинула голову и почувствовала, что на глаза набегают слезы.

Господи, что делать с этим чувством вины?..

Мэтт уложил ее назревать, потом разделся сам и лег сверху. Он страстно целовал ее, жадно ласкал и шептал, как он тосковал по ней и сколько ночей мечтал об этом миге, лежа без сна в за­пасной спальне дома Дэна и Бетси.

– Я люблю тебя, Хоуп! – бормотал он.

Хоуп старалась отвечать на ласки мужа хотя бы с десятой долей его пыла и заглушить внутренний голос, говоривший, что она из­менница и лгунья. Она старалась, старалась изо всех сил, но от каждого движения губ Мэтта ей хотелось плакать. Она не заслу­живала ни такого мужа, ни его ласк.

– Хоуп, любимая! – хрипло воскликнул Мэтт, наконец овла­дев ею. И тело Хоуп ответило ему, несмотря на чувство вины. Долгие одинокие ночи сделали свое дело. Когда Мэтт сдавленно застонал, Хоуп тоже испытала ослепительный оргазм, стиснула его в объятиях, прошептала его имя, а потом заплакала навзрыд, вздрагивая всем телом.