Дерево ангелов

Джулия закрыла глаза. Пол был так молод — он ни в чем не виноват. Может быть, и никто ни в чем не виноват.

Она положила фотографию Гарри на стол и взяла другую, на которой были запечатлены пожилая женщина в элегантном костюме, пара средних лет и мальчик-подросток. Они стояли, улыбаясь, на залитом солнцем приморском бульваре Брайтона. В мальчике Джулия узнала Роберта.

— Это Катина дочь Ирина, приезжавшая к нам в гости из Мексики, — пояснила Нина. — С Робертом, Джимми и Верой. Джимми умер через несколько недель от инфаркта. Это было как гром среди ясного неба, и Вера ужасно страдала. Они так любили друг друга.

Джулия посмотрела на эту женщину — свою бабушку. Что еще рассказать ей?

— Помню, как-то раз я разругалась с папой и ляпнула что-то маме. Так вот, она была просто вне себя — за всю жизнь она лишь несколько раз так разозлилась. Она не повышала голос и ничего такого, а просто сказала очень спокойно: «Твой отец всегда был мне прекрасным мужем. Он никогда мне не изменял». Верность значила для мамы очень много, потому что ее собственный отец был бабником. Она всегда говорила, что дома он был очень ласковым и разговорчивым, но на него ни в чем нельзя было положиться, и ее матери часто приходилось брать на дом стирку, чтобы прокормить их. Он по месяцам пропадал где-то с другими женщинами, и мама со своей сестрой Молли всегда подозревали, что у них есть единокровные братья и сестры. В конце концов он сгинул навсегда, и они так и не узнали, что с ним случилось. После всего, что мама вытерпела от отца, папа стал для нее воплощением мечты.

Нина отвернулась к мойке, пряча лицо. Джулия продолжала:

— Когда мама стала страдать от высокого давления, папа просто обезумел. Однажды утром у меня глаза на лоб полезли, когда я зашла в кухню и увидела, что он месит тесто. День выдался невообразимо жаркий, и лицо у него побагровело, а вся кухня была усыпана мукой — полный хаос! Папа за всю жизнь ни разу и супа не сварил, а тут взялся учиться печь хлеб — для мамы, без соли. Кроме того, они стали больше гулять, ходили в окрестные магазины пешком вместо того, чтобы ездить на машине…

Оба они умерли в тот же миг, как их ударила машина, так сказал следователь.

Нина снова повернулась к Джулии, в руке у нее был стакан. Поставив его на стол, она тихо сказала:

— Я нашла еще одно фото. Сейчас принесу.

Когда она вышла, Джулия опустила голову на руки. Ссоры с отцом были ужасны. После смерти Пола мама ушла в себя, отец же, напротив, бодрился как никогда, а чуть что — приходил в ярость. У него развилась навязчивая идея — коммунисты; они мерещились ему повсюду: в профсоюзах, в университетах, в правительстве. В то время Джулия просто ненавидела его, но теперь она понимала, что отец пытался убедить себя в реальности коммунистической угрозы, в том, что Пол умер не напрасно. Он так постарел после смерти Пола…

— Я нашла это вчера вечером. — Нина села по другую сторону стола.

— Что это?

— А ты присмотрись хорошенько.

Фотография совсем выцвела. То, что разглядела на ней Джулия, напоминало сцену из цирка — коренастая женщина в пестрой китайской безрукавке сидела верхом на слоне.

— Кто это?

Бабушка мягко улыбнулась.

— Это Дарья Федоровна в цирке. Дарья была у нас в России экономкой и стала нам с Катей второй матерью. Я уж и не надеялась узнать, что с нею стало. Но однажды, уже после Второй мировой, моя кузина Татьяна прислала мне из Канады этот снимок. В письме она рассказывала, как случай столкнул ее с Дарьиным племянником в Торонто, где он преподавал инженерное дело в университете. Дарьин брат работал на Транссибирской магистрали и после революции бежал с семьей в Харбин, где еще какое-то время продолжала существовать старая Россия. Татьяна написала, что Дарья мирно скончалась во сне и, по словам ее племянника, она каждый день поминала в молитве мою маму и нас с Катей. Она всегда ходила в своей китайской шелковой безрукавке и пристрастилась к кинематографу.

— Какая дивная история! — При этих словах Джулия не удержалась и зевнула. — Извини. — Подняв глаза на бабушку, она заметила, что та как-то странно к ней приглядывается. — Не знаю, что со мной такое. В последнее время я весь день только и делаю, что клюю носом. Раньше со мной никогда такого не бывало. Должно быть, все дело в английском климате.

Нина потянулась через стол и взяла ее за руку. Опустив глаза, Джулия увидела синие вены на бабушкиной руке и синюю акварель у себя под ногтями. Ей было приятно, что Нина держит ее руку. Так и хотелось положить голову на стол и уснуть.

Поглаживая ее руку, Нина заговорила:

— Мне всегда казалось маленьким чудом то, что я узнала судьбу Дарьи. Как и то, что ты меня нашла, Джулия, — это тоже похоже на чудо. — Ее голос доносился откуда-то издалека. — Надеюсь, ты не обидишься, но смотрю я на тебя — и эта мысль сама напрашивается… Джулия, прости меня, но ты бывала когда-нибудь беременна?

Однажды Джулия действительно забеременела, потому-то она и знала сейчас, что не может быть беременной. Это было так давно, что она уже ничего толком не помнила, если не считать того, что у нее не наступили месячные и ей стало очень, очень страшно. Ей было тогда четырнадцать.

Пол, любимый брат, погиб, и жизнь потеряла для нее смысл. Она так любила его и не могла поверить, что его больше нет, что он ушел навсегда. Думать об этом было невыносимо, так что она вообще перестала думать и просто пошла на поводу у собственного тела. Ее руки постоянно норовили соскользнуть туда, между бедер — когда она входила в кабинку школьного туалета, или запиралась в прачечной дома, или сидела на заднем сиденье родительской машины, натянув школьный джемпер на колени. Она вечно тискала и гладила себя в поиске облегчения.

И она сделала это — в фургоне видавшего виды грузовика, украшенном надписью «Не смейся — внутри может быть твоя дочь».

«Ого! — изумился блондинистый красавчик, будто какому-то чуду. — Там у тебя тоже рыжие волосы». После того как он неуклюже поднялся с нее и закурил косяк, рука Джулии сползла вниз, и она стала ублажать себя снова и снова, не обращая внимания на то, что он смотрит, и остановилась, только когда дошла до полного изнеможения, так и не насытив бесконечной жажды и внутренней пустоты. Она готова была разрыдаться. Парень подал ей косяк и с доброй улыбкой сказал: «Рекорд установить хочешь?»

Несколько дней спустя тот же самый грузовик поджидал ее у школьных ворот, в кабине теснились трое блондинчиков. Когда Джулия невозмутимо залезла в фургон вместо того, чтобы встать в очередь на автобусной остановке, школьники зашушукались: «Шлюха…» Наутро вся школа знала, что она сделала это со всеми тремя парнями. Но это было не совсем верно. Самый симпатичный из троицы, Дэйви, с золотистой кожей и изумрудными глазами, с извинениями отказался.

— Вряд ли у меня получится, — прошептал он. — В смысле — возбудиться, когда другие стоят над душой. — Он теребил край клетчатого шерстяного одеяла. — Ты не в обиде?

Джулия была немножко разочарована, но вместе с тем у нее уже побаливало в промежности, поэтому она только выкурила с ним косяк и договорилась встретиться через неделю в кино. Так они подружились.

А через полтора месяца она плакала у Дэйви на плече: парни пользовались презервативами, но действовали, кажется, не очень-то умело, и вот у нее задержка. Через неделю месячные так и не наступили, и Дэйви познакомил Джулию со своей двадцатилетней сестрой, которая работала секретаршей в приемной одной парикмахерской в пригороде Брисбена. Та отнеслась к Джулии с сочувствием и дала ей адрес. «Никому не говори, кто дал тебе его, — предупредила она. — Это будет стоить двести долларов».

У Джулии было семьдесят пять долларов на счете в банке, еще двадцать пять она вытащила из маминого кошелька. Дэйви потребовал у двух других парней по пятьдесят долларов. Когда они спросили, почему он сам ничего не платит, Дэйви ответил, что поведет Джулию в больницу и позаботится о том, чтобы с ней все было в порядке.