Решающее лето

Элен поднялась и села на кушетке, шаря вокруг себя рукой и ища шпильку. Я поднял шпильку и подал ей.

— Спасибо. Я так торопилась, что швы на чулках у меня, должно быть, перевернулись. И коса совсем не держится.

Стоя перед зеркалом и подняв руки, она закалывала косу, хмурясь на свое отражение. Линии ее напрягшегося тела, маленькая, четко обрисовывающаяся грудь, плавная линия бедер заставили меня залюбоваться ею, но сердце было холодно как лед.

Она улыбнулась мне в зеркале и сказала с теплотой в голосе:

— Вы устали, Клод. Вам надо домой и хорошенько выспаться.

— Мне еще не хочется домой.

— Давайте выпьем чего-нибудь. Хотите?

— Боюсь, в доме уже ничего не осталось. Должны были доставить заказ из магазина, но почему-то не привезли.

— Посмотрим, авось и найдется, — весело воскликнула Элен. Она подошла к столику и, взяв бутылку, заглянула в нее. — Есть немного хереса.

— Лучше не трогать. Эван наверняка рассчитывает на него после прогулки.

— Ну и пусть его рассчитывает, — решительно заявила Элен. Она налила мне хереса, затем себе. — Вам жаль его, Клод?

— А разве можно его не жалеть? Положение у него — хуже не придумаешь.

— А я вот могу не жалеть, — ответила она. — Из всех вас, пожалуй, только у меня одной достаточно силы воли.

— В данном случае жалость — это всего лишь дань сочувствия, не так ли?

— К черту такую жалость и такое сочувствие. Почему, любя Чармиан, вы все жалеете Эвана?

— Потому что она его жалеет. Если любишь человека, стараешься делать все, как ему хочется. А я люблю Чармиан.

— Вот так же все жалели Эрика, — промолвила Элен, зажав в ладонях стакан, — моего мужа. Жалели, когда он погиб. А до этого жалели меня. Все, что я вам о нем рассказывала, на самом деле было совсем не так.

Мне не хотелось слушать все с начала. Я не испытывал даже обыкновенного любопытства.

В комнату вошла Чармиан.

— Я рассказывала Клоду об Эрике, — сказала Элен с едва заметной улыбкой.

Чармиан села и закрыла глаза.

— Бедняжка Элен.

— Меня жалели потому, что он унижал меня на глазах у всех. Накануне его гибели мы снова поссорились — это была одна из тех ссор, когда слова произносятся вполголоса, с улыбкой, но тем не менее все всё слышат. Это произошло в баре почти перед его закрытием. Я не удержалась и сказала ему, что все знаю… Ему было наплевать, если я подозревала или о чем-то догадывалась, но он не переносил, когда мне доподлинно становилось что-либо о нем известно. Он спросил меня, что я собираюсь делать. Я помню, как он произнес эти слова — как чревовещатель, почти не шевеля губами, растянутыми в улыбке. Я не нашлась, что ответить. Мне хотелось плакать, но я должна была улыбаться, потому что все должны были думать, что мы мило болтаем. Когда он сказал, что, возможно, через несколько часов я стану вдовой, ибо все летчики смертники, я, не выдержав, ответила, что хочу его смерти. И я действительно хотела ее тогда, в ту минуту.

Чармиан прервала Элен так, словно она все знала или сама пережила.

— Разумеется, все слышали, как она это сказала, но никто не осуждал ее тогда. Все только жалели. Особенно девицы из вспомогательных отрядов.

— Эрик ответил мне: «Я постараюсь доставить тебе это удовольствие», — и отвесил поклон. Затем он сказал, что мы начинаем привлекать всеобщее внимание и что, пожалуй, нам лучше уйти. Он обнял меня за талию и заставил подняться. Продолжая обнимать меня, он пожелал всем доброй ночи, отпустил пару своих излюбленных шуточек, и мы ушли. Два дня спустя он был убит, и тогда все стали жалеть его и осуждать меня.

— Но вы сами себя достаточно жалели, пожалуй, больше, чем десяток ваших друзей и знакомых, — заметил я. — Стоит ли теперь расстраиваться?

— Я не расстраиваюсь, — ответила Элен. — Только с тех пор я осторожна в своей жалости и отдаю ее не всем и не всегда.

Чармиан ласково посмотрела на нее, и они обменялись понимающим взглядом. Почувствовав себя лишним, я распрощался и ушел.

В начале сентября Эван, Филд и Лаванда вторично были вызваны в суд. Был жаркий и душный день, и прозрачно-желтое небо напоминало по цвету шампанское. Чармиан, Эван и я прибыли в суд, где вскоре к нам присоединились Наоми и Джон Филд. Несколько минут спустя, к нашему удивлению, появилась Элен. Она кивнула Эвану, подошла к Чармиан и взяла ее под руку. Так мы стояли в вестибюле под часами с серым, засиженным мухами циферблатом и молчали — говорить было не о чем.

Женщины были одеты нарядно, почти празднично, только на их лицах было чуть больше косметики, чем обычно. На Чармиан было серое шелковое платье и серая шляпка с загнутыми кверху полями, открывавшая лоб. Элен была в элегантном бежевом костюме, вокруг шеи — все то же металлическое колье, а на лацкане костюма — золотая брошь с бирюзой.

Эван, словно не замечая стенных часов, поминутно смотрел на свои. Казалось, он не собирается здесь чему-либо доверять.

— Где же Лаванда? Ему давно пора быть здесь. Черт бы его побрал, почему он не идет?

— Дайте мне взглянуть на вашу брошь, — обратилась Чармиан к Элен, и та отколола брошь. Они обе стали так внимательно ее разглядывать, словно перед ними было какое-то чудо, а не обыкновенная безделушка.

Эван раздраженно прищелкивал языком, нетерпеливо поглядывал на часы, затем, вынув из кармана большой чистый платок, стал стряхивать невидимые пылинки с брюк. Филд и Наоми отошли в сторону. Наоми, держа мужа под руку, склонила голову и почти положила ее на плечо Джонни, и они напоминали воркующих влюбленных.

— Где же он, черт побери! — негодовал Эван не то про себя, не то обращаясь ко мне. — Куда он мог запропаститься? Если он задумал удрать, я… — В глазах у него была тоска. Должно быть, он и сам подумал о бегстве и свободе.

Наконец неторопливо, насвистывая, вошел Лаванда. Он выглядел шикарно в летней куртке с черными пуговицами и серых фланелевых брюках. Его фатоватый светлый кок сверкал от бриллиантина.

— Мое почтение, майор Шолто, — церемонно приветствовал он Эвана. Шолто молча кивнул.

Лаванда поздоровался со мной и с опаской покосился на Чармиан.

Судебная процедура заняла совсем немного времени. Ответчики получили право нанять адвокатов, была назначена дата слушания дела в лондонском суде, и все трое были вновь отпущены на поруки.

Мы ждали Эвана, Филда и Лаванду на залитой солнцем, грязной и насквозь продуваемой ветром улице.

— Уф-ф! — облегченно вздохнул Лаванда и широко улыбнулся.

Эван зевнул. Зевота то и дело раздирала ему рот, и глаза наполнялись слезами.

— Идем, — нетерпеливо сказала ему Чармиан, — скорее домой. Ты с нами, Клод? — Она даже не повернулась в сторону Филда, который смотрел на нее серьезно и печально — ни дать ни взять рыцарь, не ждущий ничего в награду за свою беззаветную преданность.

— Ну, я бегу на работу, — промолвила Элен, поцеловала Чармиан в щеку и внимательно посмотрела ей в глаза.

— Спасибо, родная, — прошептала Чармиан, — за все спасибо.

Элен пожала Эвану руку, что-то быстро сказала Наоми и Филду и, отказавшись от предложения Чармиан подвезти ее на машине в центр, быстро побежала к станции метрополитена.

— Уф-ф! — снова произнес Лаванда. — Вот дела-то какие, а, сэр?

Эван сделал вид, будто не слышит. Он взял Чармиан под руку, а затем совершенно неожиданно и меня тоже.

— Пошли, Клод, старина, нам не мешало бы выпить.

Я попрощался с Филдами.

И тут неожиданно Джонни Филд обратился к Чармиан:

— Я отдал бы свою правую руку, чтобы… — начал он.

— Оставьте вашу руку при себе, в ней никто не нуждается, — тихо и внятно произнесла Чармиан. — Во всем виноваты вы, я знаю это. Во всем.

— Мне очень жаль, что вы так думаете. — Потемневшие глаза Джонни выражали покорность, печаль и рыцарское благородство. — Вот все, что я могу сказать.

— Не смейте больше никогда, никогда обращаться ко мне! — выкрикнула Чармиан, и лицо ее залила густая краска гнева. — Я не желаю больше вас видеть.