Девять месяцев из жизни

Закрываю глаза, набираю побольше воздуха и тужусь. Без дураков.

– Хххххыыы. – Я открываю глаза и смотрю на Эйдена. – Ладно, парень, теперь твоя очередь.

Он радостно улыбается. А потом улыбка вдруг резко исчезает, лицо кривится, и он издает громкое рычание: – Гхххыннн.

Одновременно со звуком выходят газы. Он слышит эти звуки и застывает в полном недоумении, тут же перестает тужиться и вопросительно смотрит на меня.

– Все в порядке, – говорю я, – Это совершенно нормально. Давай, постарайся еще.

Минут пятнадцать мы пыхтим и тужимся вдвоем, всякое стеснение исчезает, мы расслабляемся и начинаем чувствовать себя абсолютно комфортно, а звуки, которые мы издаем, становятся все громче и громче, пока мы не начинаем орать в голос. И, должна вам сказать, это так освобождает! Я не помню, когда я последний раз чувствовала себя настолько свободно и расслабленно.

Когда все сказано и сделано, выясняется, что мы оба добились успеха. Не знаю, как Эйден, но мой желудочно-кишечный тракт облегчился на полтора килограмма.

– Ну что, Эйден, хорошая работа, – говорю я.

Не вставая с унитаза, я протягиваю ему руку, и мы обмениваемся крепким рукопожатием.

– Акакал! – говорит он.

– Видишь? Все получилось. И у меня получилось. Он с восхищением смотрит на меня.

– Все какают! – объявляет он.

Я слушаю его и думаю о том, что ничего более приятного мне в жизни не говорили. Никогда.

– Совершенно верно. Все какают. Знаешь что, Эйден, – я, наверное, оставлю тебе свою книжку. Будешь ее читать и вспоминать меня. Только будь с ней поосторожнее, хорошо? Она для меня много значит.

Не уверена, что он понял последний пассаж, но ему и не обязательно. Я поняла, и этого достаточно.

Из коридора слышен голос Стейси. Она зовет нас. Что она думает – даже представить не берусь. Только теперь мне все равно. Наконец-то мне действительно все равно.

– У вас тут все в порядке? – спрашивает она.

– Да! – ору я. – У нас все шикарно!

По дороге домой я останавливаюсь у магазина, в котором я покупала злополучную игрушку для племянницы Джули – как теперь кажется, ужасно давно. Воодушевленная успехом с Эйденом, я решаю, что пора приступить к воспитанию еще кое-кого.

Когда я приезжаю домой, Зоя, как всегда, ждет меня у входной двери. Прекрасно. Тебя-то мне и нужно.

– Здравствуй, Зойчик, – говорю я, чешу ей спинку и целую в нос, пока она вылизывает мне лицо и обнюхивает, чтобы выяснить, где я была. – А мама тебе сегодня сюрприз приготовила, – говорю я.

Она выжидающе смотрит на меня, ушки на макушке, и я знаю, что она думает, что сюрпризом будет что-нибудь вкусное.

– Нет, пуся, это не стейк из мексиканского ресторана, извини. Я принесла кое-что получше. Намного лучше.

Я тащу сумку в комнату, и она трусит за мной, явно недоумевая, что же это такое, что лучше стейка из мексиканского ресторана. Хвост двигается со скоростью вентилятора. Блин, надо было сначала показать, а потом говорить.

Я открываю сумку и достаю куклу – размером с натурального младенца, гугукающую, сосущую бутылочку и писающую в подгузник куклу, – беру ее на руки и качаю как ребенка. Итак, начинаем наш образовательный курс.

Зоя встает на задние лапы и, упираясь передними в мои ляжки, пытается рассмотреть таинственный предмет, который предположительно лучше, чем мексиканская говядина. Я продолжаю качать куклу и начинаю разговаривать с ней тем самым тонким голоском, который до нынешнего момента предназначался для Зои и только для Зои.

– Привет, Паркер, – говорю я кукле. – Какая ты хорошенькая. Какая у меня славная девочка.

Я расхаживаю по комнате, тискаю куклу и разговариваю с ней. Каждый раз, когда я включаю детско-собачий голос, Зоя начинает вилять хвостом, но тут же останавливается, понимая, что я говорю не с ней. Она подпрыгивает, чтобы привлечь мое внимание, но я ее игнорирую. Бедная собака следует за каждым моим шагом, пытаясь понять, что же я такое делаю и какое это имеет отношение к ней. Наконец она сдается.

– Ладно, – говорит ворчливый голос – Что за фигня здесь происходит?

Я нагибаюсь до ее уровня и подношу младенца прямо к ее лицу:

– Я хочу, чтобы ты была готова к появлению ребенка. Чтобы ты увидела, на что это похоже. Ты теперь будешь старшей сестренкой, а это значит, что теперь ты уже не все время будешь центром внимания.

Зоя мотает головой.

– Ты делаешь большую ошибку, – говорит она. – Слышала я про этих детей. Ничего хорошего. Они все переворачивают вверх дном. Они ломают весь распорядок, а ты знаешь, как я люблю мой распорядок.

– Нет, дорогая, я не делаю ошибки. Жизнь меняется, привыкай. Посмотри лучше сюда.

Несколько секунд она обнюхивает куклу, а потом обращает на меня презрительный взгляд.

– Это кусок пластмассы. – Она с отвращением мотает головой. – Ты все-таки странная.

Она разворачивается и уходит от меня, бормоча по дороге:

– Лучше, чем мексиканская говядина. Ну конечно.

Я закрываю глаза и вздыхаю. Вот и весь образовательный курс. Боюсь, ей эти знания достанутся нелегко, как, впрочем, и всем остальным.

21

Всю неделю я просидела на телефоне, обзванивая колледжи, и, похоже, этот год получается очень удачным. Детки еще не знают (я не имею права им рассказывать), но меня заверили, что возьмут как минимум по одному человеку в Стэнфорд, Йель, Гарвард, Дартмут и Принстон, потом Пенсильванский берет шестерых, Корнелл троих, двоих – Колумбия и двоих – Мичиганский технический. Висконсин берет почти половину класса, Бостонский университет может взять человек девять, а Университет Джорджа Вашингтона обещал принять двенадцать-тринадцать.

В общем, похоже, что в колледж попадут все, и я наконец смогу вздохнуть свободно, потому что по поводу некоторых у меня возникали серьезные сомнения. Особенно по поводу Тик. Всю неделю я была на грани сердечного приступа, потому что и Тринити, и Колумбийский занесли ее в лист ожидания, а мне так и не удалось добиться никакой информации ни от Эда, ни от представителя Калифорнийского университета. Сегодня утром я все-таки достала мужика из Калифорнийского и узнала, что они ее берут. Их, правда, не очень устраивают оценки, но ее папенька когда-то работал с их киношколой, так что они просто не могут отказать дочери «блестящего Стефана Гарднера». Это цитата. Правда, действует только для Лос-Анджелеса, я знаю.

Осталось лишь переговорить с Эдом. Всю неделю мы вели какую-то дурацкую телефонную игру то ли в прятки, то ли в пятнашки, и она меня порядком утомила. Я вся издергалась и совершенно не понимаю, что происходит. Эта зараза Тик в последний момент схватила «В» с минусом по математике и двенадцать-восемьдесят на январских тестах CAT. Лучше, чем было, безусловно, но не совсем то, на что я надеялась. Будь у нее хотя бы тринадцать с чем-нибудь и твердое «В», все прошло бы как по маслу, но сейчас... я даже не знаю. Надо подойти к вопросу творчески.

Я беру телефон и жду не дыша.

– Нью-Йоркский университет, Эд Желлет.

– Привет, Эд, это Лара.

– Ой, ну наконец-то. До тебя дозвониться, как до папы римского. А эту чертову последнюю неделю февраля я просто ненавижу. Нет ничего хуже, чем целый день беседовать с твоими коллегами-консультантами. Они все такие нервные, напряженные. Между нами, девочками, большинству из них не помешало бы почаще трахаться. О присутствующих, разумеется, речь не идет.

Откуда такая уверенность, друг любезный? Кроме чудесного акта примирения после скандала с кредиткой, никаких интимных моментов в наших с Эндрю отношениях не наблюдается уже давно. Я. просто не могу. Не осталось ни одной позиции, в которой я не чувствовала бы себя либо выбросившимся на берег китом, либо жирной свиноматкой, а оральный секс обсуждению не подлежит. Я и глубоко вдохнуть не в состоянии, не хватало мне еще задохнуться от толстого хрена во рту.