Одна крошечная ложь (ЛП)

— Понятно.

Хмуро, едва сдерживая эмоции, Эштон шепчет:

— Посмотри на меня, Айриш.

Сквозь поток слез я вижу его крошечную улыбку и хмурюсь в недоумении. Эштон берет меня за подбородок и притягивает для нежного поцелуя. Его губы сомкнуты, и поцелуй недолго длится, но все равно мне становится нечем дышать. И я лишь больше запутываюсь.

— Я сказал «нет», — шепчет он.

— Но… — Я оборачиваюсь и смотрю на здание. — Он переместит ее отсюда в то ужасное место…

— Это новое место, Айриш. Неделю назад я перевел маму сюда. — Странная ухмылка меняет лицо Эштона: оно выражает смесь восторга, облегчения и радости. И лишь подчеркивает его внезапно заслезившиеся глаза.

— Я не… Не понимаю. — Сердце мое перестало крошиться на куски и теперь в предвкушении скачет и сбивается с ритма. Я знаю, что он намекает на что-то важное, но не знаю на что, а мне нужно знать. — Скажи, что происходит, Эштон.

Он мрачнеет.

— Я порвал с Даной. Понял, что теперь рушится не только моя жизнь. — От воспоминаний в его взгляде мелькает боль. — Я видел твой пустой взгляд, когда ты спустилась по лестнице и вышла за дверь в тот день. Он уничтожил меня. После случившегося я сделал только то, что мог. Пошел к тренеру. Он… Я всегда завидовал, что у Рейган такой отец. Так что, тренер открыл бутылку Хеннесси, и я все выложил. — Его слова возвращают меня в ночь признаний с Кейси и текилой. Даже забавно, что в одно и то же время мы занимались одним и тем же… — Тренер настоял, чтобы я остался у них на несколько дней, пока мы во всем бы не разобрались. И конечно, с самого утра в понедельник телефон у меня начал разрываться. Отец говорил помириться с Даной или придумать что-нибудь. Я выторговал немного времени, сказав, что пытаюсь. В тот же момент мы с тренером начали обзванивать его друзей — юристов, врачей, выпускников Принстона — в поисках способа, которым можно обойти законный контроль отца над моей мамой и переместить ее в безопасное место. Казалось, что мы ничего не добьемся. Я был уверен, что попал в ловушку. — Его губы изгибаются в кривой улыбке. — А четыре дня спустя у тренера на пороге появился доктор Штейнер.

От удивления у меня округляются глаза.

— Что? Как? — Четыре дня спустя…Значит, он в буквальном смысле оставил меня в Майами и улетел в Нью-Джерси.

— Видимо, он отследил тренера, сообразив, что так найдет и меня.

«Разумеется».

— Я… — Я тяжело вздыхаю, чувствуя себя виноватой за то, что раскрыла так много подробностей из личной жизни Эштона. — Прости. Я рассказала ему о тебе, пока была в Майами. Мне нужно было высказаться. У меня и мысли не возникло, что он сюда заявится. — «И почему я не подумала, что он так и сделает?»

Эштон заставляет меня замолчать, приложив палец к моим губам.

— Все нормально. Правда. Все…больше, чем нормально. По правде говоря, теперь абсолютно все нормально. — Эштон качает головой, смеясь. — Вот это человек. Так вытягивает информацию: ты понимаешь, что тебя допрашивают, но совершенно дружелюбно. Никогда не видел, чтобы тренер прислушивался к кому-либо так, как к Штейнеру.

Закатив глаза, я хихикаю.

— Прекрасно понимаю, о чем ты.

— Через четыре часа — не вру, Айриш, через четыре часа — у него была вся информация о моем прошлом и сложившейся ситуации. Он позвонил нескольким коллегам. — Кивнув головой в сторону здания, Эштон объясняет: — Директор этого места — его очень хороший друг. Он подобрал комнату. — Эштон грустно улыбается. — Они думают, что ей недолго осталось. Может, еще год или два. Прошлое место было лучше, но толку там находиться не было, ей уже не помогут дорогие лечение и процедуры. Ничто ее не вернет. Я смирился с этим. Ей просто нужно место, где она будет находиться в безопасности и удобстве. Теперь ей нужно спокойствие.

Сказать, что я ошеломлена, значит не в полной мере выразить то, как я в данный момент себя чувствую. Меня разрывают эмоции: бурная смесь счастья, печали и обожания — обожания моего ненормального доктора, который, каким-то образом, вернул мне любимого человека. Я хмурюсь и не трачу время на то, чтобы стереть свежие слезы, все еще пытаясь осознать сказанное.

— Но как ты переместил ее сюда? Как твой отец…

Меня прерывает взрыв смеха.

— Ох, Айриш. Это самая лучшая часть. — Он стирает бегущую по носу слезу, и на мгновение его взгляд становится задумчивым, пока Эштон смотрит в никуда. — Удивляет, что некоторые люди готовы сделать, когда знают, что ничего им за это не будет. Еще больше удивляет, на что они способны, когда понимают, что у них ничего не получится. Мой отец шестнадцать лет уходил от наказания за жесткое обращение со мной. И в тот день, когда приехал Штейнер, он и мы с тренером отправились прямо к отцу в офис, чтобы со всем закончить. Ни разу в жизни мне не было так страшно. Но тот факт, что больше я не один… — Голос Эштона срывается, а вместе с ним разбивается и мое сердце.

Я притягиваю его к себе, как можно крепче сжимая его своими руками. Мне хочется услышать продолжение. Нужно услышать. Но мгновение мне нужно сильно прижимать к себе Эштона, примиряясь со сказанным. Может, много лет назад я и потеряла родителей, но против этой потери у меня есть воспоминания о счастливом детстве. У Эштона же нет ничего, кроме тьмы и ненависти. И бремени заботы о женщине, которая даже не помнит мальчика, которого когда-то душила любовью.

— Мой отец — властный человек. Он не привык, когда кто-то говорит ему, что делать. Так что, когда Штейнер завалился к нему в офис, да еще и без приглашения, и уселся в отцовское кресло… — Эштон тихо смеется. — Все было как в кино. Штейнер спокойно выложил факты: жестокое обращение, манипулирование, совершенно скандальный шантаж. Он не останавливался на этом подробно, не ругался, не кричал, ничего подобного. Он лишь убедился, что отец прекрасно понимал, что Штейнеру известно, что известно тренеру. А потом Штейнер положил листок с адресом на стол и проинформировал отца, что комната подготовлена, что мы переместим туда маму, что он будет оплачивать счета, что она не покинет эту лечебницу до того дня, пока ее дух не покинет тело.

Пока я пытаюсь представить эту картину, челюсть у меня падает.

— И что случилось? Что он сказал?

Губы Эштона слегка изгибаются.

— Он пытался припугнуть Штейнера какой-то правовой фигней, угрожал судом и тем, что лишит его лицензии. Штейнер ему улыбался. Улыбался и рисовал очень ясную картину того, что случится, если отец Даны узнает, почему у его дочери разбито сердце, и насколько хуже это будет, чем просто потерять его как важного клиента. Вдобавок к этому, у меня сохранились сообщения о доме престарелых — доказательство его злого умысла по отношению к жене, а этого бы хватило, чтобы навредить чистой репутации, которую он так усиленно поддерживал. Возможно, этого бы хватило, чтобы на много лет занять хорошего друга-юриста Штейнера. Друга со склонностью браться на общественных началах за сложные дела, выигрышами в которых он очень известен. Штейнер проронил имя, и мой отец побледнел. Видимо, в Нью-Йорке есть более пугающие юристы, чем Дэвид Хенли.

Он замолкает.

— После этого мы ушли. Я повернулся к отцу спиной и вышел. Больше его не видел.

— Значит… — Я показываю на здание в изумлении. — Он сделал, что Штейнер ему сказал? Просто так?

Эштон немного хмурится.

— Не совсем… Перевод произошел. Через два дня маму забрали и переместили сюда. А четыре дня спустя курьер привез пачку документов с письмом о намерениях. Отец передавал мне право представлять интересы матери. Я буду контролировать благополучие своей матери и ее состояние. К этому были приложены все документы о ее финансовой отчетности. Помнишь, я говорил тебе, что она была моделью?

Я киваю, и он продолжает.

— У нее было много собственных денег. Когда она узнала о болезни, то удостоверилась, чтобы они были подготовлены и могли покрыть расходы на лечение. Она удостоверилась с самого начала, что хватит денег на покрытие всех расходов. Он из своего кармана даже ничего не выкладывал.