Странные женщины

— Но я хорошо плаваю.

— Даже хорошо плавающего человека легко утопить, если использовать фактор неожиданности. Если к тому же это женщина, а тот, кто топит, довольно сильный молодой мужчина. То есть я.

— Десять тысяч долларов? — спросила Женечка.

— Вот и я о том же! — засмеялся Павел. — Слишком дешево за такую женщину, как вы. Он сказал, что утром спит, поэтому все должно произойти перед обедом. На глазах у изумленной публики. И вот я приехал пораньше, он, чудак, даже сказал, что вы утром одна здесь бываете, но лучше не подходить, чтобы кто-нибудь чего-нибудь не заподозрил. То есть с моей стороны должно быть невинное ухаживание при посторонних. Вот так. Он даже задаток дал, две тысячи. Я сказал ему, что такой порядок: пятая часть суммы. И он поверил. И эти две тысячи я ему, извините, не верну.

— Что мне делать? — спросила Женечка.

— Можно прибить вашего друга, если хотите.

— Нет.

— И я не хочу. Я убежденный противник кровопролития. Поэтому я предлагаю вам: поедем ко мне. Должен сказать честно: по фотографии я в вас влюбился. Сейчас влюбился еще больше. Но если не захотите, я и пальцем вас не трону. Верите?

Женечка посмотрела на него. Она ему верила. Верила, как самой себе. Как брату.

— Но у меня виза скоро кончается.

— Пустяки. У меня полгода жил один соотечественник без всякой визы, нелегально. В Нью-Йорке это возможно. Главное, не выделяться. Хотя в нью-йоркской толпе выделиться довольно трудно. Самое большое, что вам грозит, если вас все-таки засекут: депортация из страны. И даже, возможно, за федеральный счет.

— Хорошо, — сказала Женечка. — Подождете меня несколько минут?

— Конечно.

Она зашла в номер, быстро и бесшумно собрала вещи. Посмотрела на спящего Виктора. Волосы его, как всегда во сне, спутались в мальчишеские вихры. Лицо было спокойное, безмятежное, мирное. Странно, но Женечка не чувствовала ни обиды, ни злобы, ни желания отомстить, она чувствовала жалость. Этот респектабельный богатый мужчина-подросток до сих пор не знает цены жизни, вот и все. Если б знал, если б умел ценить ее, он бы не принял такое глупое решение.

В машине она спросила Павла:

— Как ты думаешь, он будеть нас искать?

— Думаю, нет. Он все-таки не круглый дурак. Он сообразит, что я его перехитрил. Получить две тысячи ни за что лучше, чем получить десять за убийство. Впрочем, у него может быть другое мнение.

Глава 12

Они ехали до Нью-Йорка несколько дней: не спеша, останавливаясь на ночь в дешевых мотелях. По дороге бескорыстно подсаживали попутчиков: то странного старика с длинной седой бородой, с рюкзачком за плечами, который бодро шел неведомо куда, то двух девушек, студенток колледжа, путешествующих автостопом, то паренька, горюющего возле отдавшего концы невероятного рыдвана пятидесятых годов. И со всеми Павел увлеченно говорил, и все охотно вступали в беседу, улыбаясь ему.

Ему вообще все улыбались: в магазинчиках, в кафе, в мотелях, что-то такое в нем было, что сразу же хотелось улыбнуться.

В первую ночь он взял в мотеле двухкомнатный номер. Правда, выяснилось, что это не две спальни, а гостиная и спальня.

— Ничего, — сказал Павел. — Тут кресла большие. Два сдвину и устроюсь как-нибудь.

— Перестань, — сказала Женечка. — Ты ведь влюбился в меня?

— По уши!

— Ну и ты мне нравишься. Так что не будем строить проблем на пустом месте.

И ей было удивительно хорошо и спокойно с ним, она продолжала чувствовать в нем родственность и близость, он казался ей своим двойником, только в мужском обличье. И само сближение их было удивительным. С одной стороны, узнавание нового, с другой — странное ощущение привычности, легкости, свободы и абсолютного взаимопонимания.

— Ты знаешь, — сказал Павел, — мужчина так устроен, что даже во время любви редко отключается совсем. Он хоть сотой частью ума, но все-таки что-то думает. Всегда. А тут я совсем отключился, был на автопилоте. Ты потрясающая женщина. Таких ни в России, ни в Америке нет. И за что мне такой подарок?

— Это ты мой подарок, дружочек мой, — говорила Женечка.

Юность, Легкость, Радость, этими тремя словами можно было бы исчерпывающе охарактеризовать эти дни. Она даже с удивлением обнаружила, что совсем не думает о Дмитрии и Викторе. То есть любовь к ним осталась, но находилось где-то в одном из запасников души и покрывалась пылью до поры до времени. Впрочем, она готова была и к тому, что эта пора и это время не наступят. Слишком она была наполнена Павлом — и он ею.

Когда до Нью-Йорка осталось семь-восемь часов пути, Павел вдруг решил остановиться в мотеле, хотя был еще день.

— Мы отдохнем, поспим и поедем в ночь, — сказал он. — Я обожаю приезжать туда рано утром.

Она согласилась.

И, когда стемнело, они выехали.

На ночной дороге (широкой, шестнадцати полосной, федерального значения) было машин меньше, чем днем, но все-таки довольно много. Женечке и Павлу нравилось фантазировать и гадать, кто, куда и зачем едет.

Они ехали по предпоследней левой полосе, то есть предназначенной для быстрой езды, но не максимально быстрой, как крайняя левая. И вот их стал обходить автомобиль, глянув на который Павел и Женечка не удержались от смеха: он был точно такой же, как автомобиль Павла, — тридцатилетней давности длинный двухдверный «Понтиак» серого цвета, когда-то считавшийся верхом шика и респектабельности, а теперь встречающийся лишь на свалках, да и то в виде останков (это Женечке объяснил Павел). В автомобиле сидели молодой человек и девушка и тоже смеялись. Им смешно было, что один монстр еще может попытаться обогнать другого монстра. Павел дал ему оторваться, а потом стал догонять, догонять, и вот они опять идут вровень, и вот Павел вырвался вперед — с улюлюканьем и свистом, а потом замигал поворотником и стал перемещаться на крайнюю правую полосу. Остановился. Остановился вслед за ним и побежденный «Понтиак». Они все четверо вышли из машин. Познакомились. Молодого человека звали Рич, девушку — Элиза. Они постояли пару минут, посмеялись, выяснили, что машина Рича на два года старше машины Павла, зато Павел купил свою всего за четыреста долларов, а Рич аж за шестьсот. Вот и все, вот и весь разговор. Они сели в машины и поехали дальше, причем Павел уступил дорогу, показывая, что ничуть не торопится. Рич и Элиза посигналили и умчались прочь. И ничего не было необычного в этой встрече, кроме взаимного дружелюбия, но Женечка почувствовала вдруг какое-то тихое и уверенное счастье — и убеждение, что людям для счастья, собственно, только и нужно, что, встречаясь друг с другом, немного поговорить и поулыбаться…

И вот рассвет, и громады домов виднеются вдали.

Они въехали в город.

— Хочешь отдохнуть? — спросил Павел.

— Нет.

— Тогда к черту машину — и пешком.

Он припарковал ее в таком месте, где не нужно платить, в довольно, надо сказать, захламленном переулке.

— А если украдут? — спросила Женечка, привыкшая к тому, что в России владельцы машин, выходя из своих драгоценных жестянок, обязательно включают сигнализацию или, если ее нет, запирают дверцу, Павел же просто ее захлопнул, не потрудившись даже закрыть до конца стекло.

— Украдут — туда ей и дорога! — ответил Павел. — Но вряд ли. Каждый понимает, что она может окочуриться в любой момент. Себе дороже!

Улицы становились шире, народу вокруг все больше, и вот они попали в сплошной людской водоворот, и скопище домов вокруг, и витрины, и потоки машин…

— Это Бродвей, — сказал Павел. — Но тут интереснее ночью. Ты хочешь ходить как туристка, осматривать архитектуру и достопримечательности или просто глазеть?

— Я хочу просто глазеть.

И они пошли, просто глазея. В массе ничем особенным не выделяющихся людей постоянно попадались чудаки, которых, впрочем, наверное, никто здесь не воспринимал чудаками. То целая группа молодых людей и девушек в белых одеждах и сандалиях, с лысыми головами, то афроамериканец в тюрбане и балахоне, расшитом невероятными узорами, похожий на вождя какого-нибудь далекого африканского племени, то два пожилых сухощавых приятеля, нацепивших на себя зачем-то ковбойские одежды: кожаные грубые штаны, кожаные жилеты, клетчатые рубахи, шляпы-«стетсоны», по два ремня было на поясе у каждого, и на одном из ремней — пистолет в кобуре (скорее всего бутафорский).