Прощальное эхо

— Слушай, до чего все-таки она крошечная, — произнес наконец Андрей, не оборачиваясь и продолжая почти испуганно разглядывать тельце под стеклянным колпаком. — На нее даже смотреть страшно, не то что в руки брать.

— А брать ее тебе пока никто и не предлагает, — тихонько улыбнулась Алла. — Пусть подрастет, вес наберет. Ты не забывай, что она родилась пятисотграммовая. Это же всего две пачки сливочного масла! А ты хочешь, чтобы у нее сразу и мордашка хорошенькая была, и щечки пухленькие, да?

— Ну, нет, почему? — Он немного смутился. — Но все-таки…

— Все-таки! Ты молиться должен, что у нее вроде бы нервная система сохранная, да и вообще нет явных патологий. Если все пойдет нормально, через годик будет чудесная девчушка, похожая на папу…

Последнюю фразу она сказала намеренно, чтобы проверить его реакцию. И реакция не замедлила последовать. Брови его, резко вздрогнув, сошлись к переносице, на лбу залегли морщинки, а уголки губ опустились еще ниже, исчезла и без того слабая тень улыбки. «Он все еще любит эту свою стерву. Все еще хочет, чтобы девочка стала ее точной копией», — мысленно констатировала Алла, незаметно отстранившись и перестав ощущать плечом тепло его руки. Она не чувствовала себя ни обиженной, ни разочарованной. Это был только диагноз болезни, которую предстояло лечить. И теперь она знала, что сможет ее вылечить. Главное, не бояться сейчас говорить об Оксане! Главное, не пытаться его заставить забыть ее слишком быстро!

— А у нее ты был? — спросила она с довольно-таки правдоподобным спокойствием.

— Нет, — Андрей решительно, словно стряхивая сонную одурь, покачал головой. — Не был и не пойду. Ни мне, ни ей это не нужно. Прошло уже все, Алка. На самом деле прошло… Кстати, ее скоро выпишут?

— Не знаю, но скорее всего дня через два-три. Она уже вовсю ходит, и вообще…

— И вообще не будем больше говорить о ней, ладно? — поспешно перебил он Аллу, видимо, решив, что задал неуместный вопрос. — Вон какая красавица лежит. Только она и заслуживает, чтобы о ней говорили, восхищения, преклонения, чего угодно… Когда большая вырастет, я куплю охотничье ружье, заряжу его крупной солью и буду с балкона женихов отстреливать.

Алла вдруг подумала о том, что девочка в самом деле может вырасти точной копией матери. Пока у нее нет имени и она похожа на красного лягушонка. А потом ее будут звать Оксана, наверняка Оксана. У нее отрастут длинные светлые волосы, глаза из младенчески-голубых станут ярко-синими. Место той, другой, в его сердце она, конечно, никогда не займет, но станет календарем на стене, фотографией в рамке, вечно напоминающей о прошедших днях и не дающей нормально и полноценно жить днем сегодняшним. И ей вдруг страстно захотелось, чтобы девочка стала брюнеткой, чтобы она не взяла от матери ничего: ни родинки, ни формы ногтей, ни этой ужасной манеры смотреть с легким, едва заметным прищуром. Пусть бы даже она выросла дурнушкой, так ведь бывает даже при очень красивых родителях.

— Кстати, ты уже нашел кандидатуру для фиктивного брака? — спросила она, чувствуя, как замирает сердце. — С этим делом тянуть нельзя. Я иду из-за тебя на подлог документов, так что уж создай, пожалуйста, мне идеальные условия для должностного преступления.

Андрей улыбнулся и по-дружески потрепал ее по плечу. Впрочем, тут же его взгляд вернулся к существу под прозрачным колпаком. Алла ощутила что-то вроде легкой ревности. Андрей разговаривает с ней, с женщиной, которая ему когда-то нравилась, с которой он был близок и которой теперь должен быть благодарен по гроб жизни, а думает только о ребенке, который не только понимать, воспринимать еще толком ничего не может. Мешочек рефлексов, и то слабо выраженных! И надо же, стопроцентный мужик со всеми нормальными мужскими качествами, а любуется малышкой, точно как счастливая мать!

— У меня есть парочка вариантов, — Андрей усмехнулся, — но они, конечно, не стопроцентные. Но ты можешь не беспокоиться. К моменту, когда девочку нужно будет забирать, все будет готово.

— Эх, Потемкин, самой, что ли, за тебя замуж выйти! — Алла потянулась и вдруг с ужасом поняла, что лицо у нее сейчас заледеневшее, напряженное и неестественное. Но все же продолжила, стараясь удержать на губах развязную улыбку. — А что, я женщина незамужняя, для фиктивного брака самая подходящая!

Он хмыкнул и покачал головой:

— Нет, Алка, такой жертвы я от тебя не приму. Можно подумать, ты столько лет не выходила официально замуж для того, чтобы испортить паспорт фиктивным штампом?.. Нет, на таких женщинах, как ты, женятся только всерьез, навсегда и по большой любви.

— Я пошутила, — судорожно зевнула она, спрятав руки обратно в карманы.

— Я так и понял, — в тон ей отозвался Андрей. И, немного помедлив, добавил: — Со мной в последнее время вообще часто так шутят…

Она вдруг почувствовала такую пронзительную, такую острую жалость, перемешанную со стыдом, что захотелось заплакать. Потемкин стоял рядом с ней, красивый, высокий, желанный до одури. Она хотела его, как не хотела никогда ни одного мужика в мире. И это как раз было нормально. А ненормально то, что он, прежде такой живой и какой-то солнечный, за те два месяца, что они не виделись, превратился во что-то бесплотное и неживое.

А она просто хотела получить его для себя. Прежде всего! Прежде чем помочь ему, вылечить эту серую тоску. Сначала получить, а потом уже помочь. Потому что у счастливой и любящей жены должен быть счастливый и любящий муж… Наверное, все ее переживания снова отразились на лице. Алка знала за собой эту особенность: когда она начинала волноваться по любому, даже самому пустяковому поводу, щеки ее, и без того худые, западали, глаза делались печальными, как у спаниеля, а брови приподнимались тоскливым домиком. Скорее всего и сейчас на ее лице отпечаталось переживание, потому что Андрей заговорил успокаивающе и торопливо, будто оправдываясь:

— Так вот, по поводу шуток… Я подумал, может быть, тебе это будет забавно услышать? Недавно одна медсестричка из моего отделения делала мне предложение. Я сначала даже поверил и, что самое смешное, всерьез начал ее убеждать в том, что у нее впереди прекрасная, счастливая любовь, что она встретит достойного человека. Не усомнился в том, что она говорит правду, ни на секунду! В общем, повел себя как полный самовлюбленный идиот. А потом выяснилось, что это у них приколы такие, проверяют у мужиков моральную устойчивость…

Алла улыбнулась вежливо, но прохладно. Вначале ее занимал только тот факт, что Андрей так трогательно помогает ей не чувствовать себя виноватой, заботится о том, чтобы она не мучилась угрызениями совести из-за того, что невольно подвела разговор к опасной черте. Но она не верила в подобные, мягко говоря, странные «приколы», чувствовала: что-то здесь не чисто. Не хотела, чтобы он даже вскользь вспоминал о каких-то там вешающихся на шею медсестричках. Пусть лучше думает только о ребенке, по крайней мере, так будет безопаснее.

— Кстати, все собираюсь тебе сказать: когда заберешь ее из больницы, — Алла кивнула на девочку, — держи ее дома в памперсах, никого не слушай. Для нее сейчас очень важен правильный температурный режим, и чтобы ножки были широко. Это нормальных, четырехкилограммовых можно перепеленывать хоть по сто раз на день, а такую малышку лучше не простужать.

— Хорошо, — кивнул он с улыбкой. — Слушаюсь, доктор Денисова!

Ей нравилось, когда он разговаривает с ней вот так, в духе их старой дружбы и студенческого братства, потому что именно за этим стилем общения легче всего было скрыть что-то серьезное и значительное. Ей хотелось верить, что Андрею есть что прятать, хотя, возможно, он сам об этом не знает. Ей нравилось, когда он такой — живой, прежний, настоящий. Как чудесно было бы просто взять сейчас в свои ладони его лицо, провести пальцами по тонкой и красивой линии скул, спуститься к губам, погладить их осторожно и нежно, а потом поцеловать. И, уткнувшись носом в ямочку между его ключицами, слушать его тихий, счастливый смех. А потом отстраниться, упершись обеими руками в его грудь и, преодолевая его шутливое сопротивление, скомандовать: «Выполняйте, доктор Потемкин!»… Хорошо бы, конечно! Но сейчас нельзя пускать события на самотек, сейчас надо быть хитрой и умной, как старая лиса, а уж потом будет все — и эти твердые губы, и непринужденные поцелуи, и его теплое дыхание, шевелящее и ласкающее волосы.