Черный лебедь

Прошло пять лет со дня смерти Эмилиано и моего последнего посещения «Гранд-Отеля» в Римини.

Когда мы встретились с ним в 1980 году, он был цветущим пятидесятилетним мужчиной, а мне недавно исполнилось тридцать. Я была специальным корреспондентом «Оридзонти» – популярного еженедельника, выпускаемого издательством «Монтальдо». И только что меня уволили.

Я знала Эмилиано в лицо, как и все, кто работал у Монтальдо. Сталкиваясь с ним в коридорах, я почтительно и как-то неуклюже здоровалась с ним, но он, как правило, не отвечал на приветствие. По слухам, шеф пользовался славой соблазнителя и любимца женщин, но лично я никогда не испытывала особенного волнения при виде его. Не могу сказать, была ли это невольная самозащита, или он и в самом деле не относился к тому типу мужчин, что нравился мне, но до того дня, как мы впервые остались наедине в его кабинете, Монтальдо был для меня работодателем, и только.

Я обратилась к нему с просьбой принять меня по поводу несправедливого увольнения, о котором меня только что известила администрация, и он пригласил пройти в свой кабинет.

Светлые волосы и большие голубые глаза делали его похожим на шведа. Эмилиано нисколько не соответствовал своему прозвищу Черный Лебедь. Это прозвище лишь чисто символически отличало его от других членов семьи Монтальдо, которые вели с ним войну – кто тайную, а кто явную. В этом смысле оно очень подходило ему, поскольку подчеркивало неординарность его личности.

– Арлет Аризи? – произнес он мое имя отчетливым, хорошо поставленным голосом. – Редкое имя, которое вызывает в памяти блеск какого-то старинного парижского спектакля. Красивая, умная и хорошая журналистка, – польстил он мне, одарив самой блестящей из своих улыбок. – Я согласен, что с вами поступили несправедливо, и вы незаслуженно пострадали. В этом у меня нет никаких сомнений.

У меня вырвался вздох облегчения: я даже не надеялась так сразу, так легко найти поддержку с его стороны.

– Но я не могу ничего сделать для вас, – продолжал Монтальдо, к моему изумлению. – Хотя и абсолютно убежден, что материалы, опубликованные вами, справедливы. Я знаком с человеком, о котором вы написали, и знаю, что он намного хуже, чем это явствует из вашей статьи, но…

– Но что? – спросила я с наивностью школьницы.

– … Но часто побеждает не тот, кто прав, а тот, кто прячет нож в рукаве. А у вас ножа нет, – заключил он.

Разочарование и ярость охватили меня, и, не думая ни о какой дипломатии, я выпалила, отчеканивая каждое слово:

– В таком случае кто же тогда вы, доктор Монтальдо?

Мой вопрос его не смутил. Он слегка наклонился вперед, ударил себя по лбу указательным пальцем и сказал:

– Видите вот здесь эту маленькую ямку, которую обозначили морщины?

Я взглянула на указанное им место.

– Это некая особая отметка, – пояснил он. – Она как третий глаз у жителей Тибета. У всех членов нашей семьи есть такая. Но в данном случае речь идет не об отличительном знаке высшей расы, а об умении смиряться с неизбежным. – Эмилиано дружески улыбнулся мне.

Я оказалась неготовой к такому обороту, и неожиданная краска залила мои щеки. Ярость, досада и изумление увеличивали мое чувство бессилия.

– Что же вы мне посоветуете? – растерянно пролепетала я.

Откинувшись на спинку кресла, обитого кожей, он принял почти отеческий вид.

– Найти хорошего адвоката, который бы добился для вас максимума при увольнении. Ведь, по сути дела, вы правы. Так что… – сказал он, разведя руками.

– Адвокат Каттолика подойдет? – спросила я механически.

– Дорогая Арлет, я сказал «хороший адвокат», а не тот, который является поверенным и другом нашей семьи. Нет, с ним вы ничего не добьетесь, лишь напрасно потратите время.

Эмилиано поднялся из-за стола и подошел поцеловать мне на прощание руку. Неожиданно я испытала странное волнение.

Был яркий день в конце сентября, и солнце, которое врывалось в кабинет, высвечивало на стене напротив нежного Утрилло. [1]

– Вы удивляетесь, – спросил он, – почему происходят подобные вещи? Такая наивность делает вам честь. Вы еще молоды, – проговорил он с оттенком сожаления, – и наивность вам идет. Вы, наверное, решили, что мир должен ужаснуться от такой несправедливости. Но это не так. Мы живем в 1980 году, в конце двадцатого века. Афганистан в огне, Иран воюет с Ираком, вокзал в Болонье стал свидетелем страшной бойни, и пресса бесстрастно комментирует все это…

– Я не считаю себя настолько наивной, чтобы выслушивать этот перечень общих мест, – нахально перебила я.

Его улыбка стала еще шире.

– У вас способность удивлять меня, – весело сказал он. – Тогда вы, скажем так, – невольная жертва деловых интересов семьи Монтальдо, – снова начал он. – А это могущественная компания. Некоторые ваши коллеги, зачастую более высокого ранга, были принесены в жертву интересам семьи. Так что в вашем случае нет ничего особенного.

Я знала, что Монтальдо совершенно лишены щепетильности, когда дело идет о деньгах и власти, но я надеялась, что хотя бы этот представитель семейства хищников не такой, что есть хотя бы одно человеческое существо в этой стае волков. В какой-то степени он и казался таким. Поговаривали, что на него косо глядят остальные, что ближайшие родственники недовольны тем, как он ведет дела.

Прощаясь, Монтальдо ласково обнял меня за плечи. От этого прикосновения я испытала внезапное волнение, мне захотелось вдруг прильнуть к его широкой груди, обвить руками его шею.

– Я еду завтракать, – сказал он, глядя на меня своими голубыми глазами, которым отблеск солнца придавал какой-то особый, трудноуловимый оттенок. – Хотите составить мне компанию?..

Я понимала, что Монтальдо хочет сделать меня своей любовницей, и я лишь увеличу число его сердечных побед. Но я не могла устоять.

С тех пор мы не расставались с ним пять лет, до самой его смерти. Мне было тридцать, но в объятиях Эмилиано я впервые узнала всю страсть и сладость этой нежданной любви. Он тоже всерьез влюбился в меня. Мы были счастливы, но нам пришлось преодолеть сопротивление моей матери и всей его семьи. Но кто особенно ожесточился против нас, так это Лола, его младшая сестра, которая и была виновна в моем увольнении. Именно она, а не Джейн, его жена-англичанка, отравляла нашу жизнь больше всего.