Разные берега

У поворота на Спрингдейл она сбавила скорость. Через пару километров дорога сузилась до двух полос. По обе стороны от нее до горизонта простирались поля, еще не засаженные табаком.

Она повернула на проселочную дорогу, которая шла по границе владений ее отца. По правую руку все принадлежало Эдварду Роудсу – десятки гектаров пахотной земли рыжеватого цвета. Скоро будут сажать рассаду.

Наконец Элизабет оказалась на подъездной дорожке. Над ней возвышалась ажурная металлическая арка. На столбе висела медная табличка с надписью «Суитуотер».

На тщательно ухоженной лужайке возвышался старинный кирпичный дом. По периметру росли аккуратно подстриженные вечнозеленые кусты. Их строгий ряд кое-где разрывали старые каштаны.

Элизабет остановилась у конюшни, переоборудованной в гараж, и выключила двигатель. Вытащила сумку с одеждой, подошла к входной двери и позвонила.

Спустя несколько мгновений ей открыл отец. На нем была голубая рубашка и брюки из саржи. Густые седые волосы торчали у него в разные стороны, как у Альберта Эйнштейна. Он широко и приветливо улыбнулся.

– Доченька моя любимая! Мы тебя не ждали раньше чем через час. Ну, скорее иди обними своего старика.

Элизабет поспешила к нему навстречу. Его большие сильные руки обхватили ее так, что на мгновение она почувствовала себя снова маленькой. Когда она освободилась от его объятий, он погладил ее по щеке.

– Мы очень скучали по тебе, – сказал он, оглядываясь назад. – Поторопись, мама. Наша дочка приехала.

Элизабет услышала стук высоких каблуков по мраморному полу. Затем до нее донесся запах гортензии – любимые духи ее мачехи.

Анита быстро вошла в прихожую. Она была на высоких тонких каблуках, в вишневых шелковых брюках и золотистой кофточке со смелым вырезом. Ее длинные платиновые волосы были так сильно начесаны, что казалось, у нее на голове колпак. При виде Элизабет она защебетала:

– Птичка, мы думали, что ты приедешь не раньше чем через час.

Анита пошла к Элизабет, словно собираясь обнять ее, но в последнее мгновение остановилась и прислонилась к отцу.

– Птичка, как хорошо, что ты снова дома. Мы так давно не виделись.

– Да уж, это точно.

– Ну... – После неловкой паузы Анита сказала: – Пойду-ка проверю, как там мой сидр. Папочка, проводи нашу Птичку в ее комнату.

Элизабет по-прежнему улыбалась, стараясь не выдать досады. Из всех привычек мачехи, которые ее страшно раздражали, одна была хуже всех: она почему-то называла ее отца – своего мужа – папочкой.

Отец подхватил сумку Элизабет и повел ее на второй этаж, где была ее старая спальня. Там все оставалось как раньше: бледно-лимонные стены, дубовые половицы, белая кровать.

– А где же Джек? – поинтересовался отец.

– Ему попался прекрасный сюжет, и нужен еще день, чтобы с ним закончить. Он будет завтра.

– Жаль, что он не смог прилететь вместе с тобой, – медленно проговорил отец.

– Да, мне тоже жаль, – сказала Элизабет, не решаясь встретиться с ним глазами.

Отец знал, что между нею и Джеком разлад. Конечно, он знал. Он видел ее насквозь. Но он не вмешивался.

– Твоя мама приготовила для нас горячий сидр. Пойдем посидим немного на крыльце.

– Она мне не мама, – вырвалось у Элизабет. Она тут же пожалела об этом и сказала: – Извини.

Элизабет могла бы произнести еще много разных фраз, пуститься в объяснения, но это было бы напрасной тратой времени, и они оба об этом знали.

Элизабет и Анита никогда не ладили между собой. Сейчас было слишком поздно пытаться изменить это или делать вид, что все нормально. Отец глубоко вздохнул и предложил:

– Не хочешь пойти прогуляться? Расскажешь мне о своей захватывающей жизни.

Они спустились по лестнице из красного дерева, пересекли прихожую, пол которой был выстлан черными и белыми мраморными плитками, и направились на кухню.

Элизабет внутренне приготовилась к фальшиво-оживленной беседе с мачехой, но той, к счастью, на кухне не оказалось. На столе стояли две кружки с сидром.

– Она помнит, что ты у нас сластена, – заметил отец.

– Иди на улицу, я прихвачу кружки, – кивнула Элизабет.

Заднее крыльцо на самом деле не было крыльцом, а просторной террасой с мощеным полом. Дальше, теряющийся сейчас в сумерках, угадывался садик, который когда-то разбила ее мать.

У стены террасы стояли два черных железных стула. Элизабет передала отцу его кружку с сидром и села рядом.

– Хорошо, что ты выбрала время съездить домой, – сказал он. Что-то в его голосе вызывало беспокойство. Она внимательно посмотрела на отца:

– У тебя все в порядке? Ты здоров?

Он рассмеялся:

– Перестань, Птичка, не делай из меня раньше времени древнего старика. Все в порядке. Я просто рад, что ты приехала. Я скучал по тебе и по внучкам.

– Ты забыл упомянуть Джека, – сухо напомнила она.

– Точно так же, как ты забываешь об Аните. Ладно, дорогая, в нашем возрасте уже можно не притворяться. Но если ты счастлива со своим красавчиком, я рад за тебя. – Он помолчал немного, отвел взгляд и спросил: – Ты ведь счастлива, правда?

Элизабет засмеялась, но ее смех прозвучал ненатурально – как звук стакана, разбившегося о каменный пол.

– Все прекрасно. Мы наконец обустроились в доме. Хорошо бы, если бы ты как-нибудь смог навестить нас.

Отец вдруг резко повернулся к ней:

– Я все-таки скажу тебе одну вещь, Птичка. А потом мы оба можем сделать вид, что я ничего такого не говорил. – Он понизил голос: – Мне кажется, жизнь проходит мимо тебя стороной.

Этого Элизабет от него никак не ожидала.

– С чего ты взял?

– Послушай, дочка, если я ношу очки с толстыми линзами, это еще не значит, что я не вижу, что творится в сердце моей дочери. Я знаю, ты не очень счастлива в браке.

– Да ладно тебе, папа. Ты был дважды женат, и оба раза без ума любил своих жен. Откуда тебе знать...

– Ты думаешь, у меня обошлось без переживаний? Это совсем не так. Я чуть не умер тогда из-за твоей мамы.

– Мамина смерть для всех нас была трагедией. Это не одно и то же.

Он хотел было сказать что-то еще, но остановился. Элизабет показалось, что отец вот-вот откроет ей какую-то тайну.

– Папа?..

Он улыбнулся, и она поняла, что он передумал и больше ей ничего не скажет.

Элизабет откинулась на спинку стула и вгляделась в сад, который когда-то казался ей огромным.

Она вспомнила себя шестилетней девочкой. Это было сразу после маминых похорон. Тогда она впервые осознала, что мама ушла от нее. Навсегда.

Она сидела на траве, прислушиваясь к разговорам взрослых. Когда все разошлись, отец наконец подошел и присел рядом с ней на корточки.

– Птичка, может, ты сегодня поспишь в моей комнате?

Это было все, что он сказал. Никаких разговоров о маме, постигшем их горе, нескончаемой боли. Эта простая фраза завершила один этап их жизни и открыла другой.

Сейчас, глядя на темный сад, Элизабет заметила:

– Сегодня луна такая же, как в ту ночь.

– В какую ночь?

– В ночь после маминых похорон, – тихо сказала она и услышала, как отец тяжело вздохнул.

Он решительно поднялся:

– Все, Птичка, мне пора спать. Отец наклонился и поцеловал ее в лоб.

Не надо было напоминать ему о маме. В таких случаях отец всегда замыкался и уходил. Он уже был у дверей, когда она, набравшись смелости, негромко сказала:

– Ты никогда не хочешь поговорить о ней.

Он остановился. Дверь скрипнула, отворяясь. Элизабет показалось, что отец снова горько вздохнул.

– Да, это так. Некоторые раны так никогда и не заживают. Дверь закрылась, и она осталась одна.

Глава третья

Андреа Киннер, девушка, которая согласилась рассказать о Дрю Грейленде, жила недалеко от университета. Джек стоял перед ее домом. Вместе с ним были оператор Кирк и Салли. Ему не приходилось раньше брать интервью у жертвы насилия, поэтому он нервничал.

Он постучал в дверь. Ему открыла невысокая бледная девушка с рыжей шевелюрой. Она была одета в хлопчатобумажную юбку и белую блузку.