Тебе назло (СИ)

Дверь в мою комнату без стука открылась, заглянула мать, и я в первый момент поразилась её внешнему виду. Вчера она в очередной раз поменяла причёску, перекрасилась в блондинку, да ещё волосы нарастила, и теперь по дому не ходила, а порхала, подобно греческой богине Афродите, обряженная в воздушный, полупрозрачный пеньюар. Кажется, наконец, сама себе нравилась, потому что без конца останавливалась у зеркала и собой любовалась. А я украдкой посмеивалась над ней. В открытую смеяться было чревато серьёзными последствиями, насмешек мама не терпела, принимала только открыто изъявляемое обожание, а её умение устраивать скандалы на пустом месте, оправдывала только её фамилия — Шаткая. Расшатывать чужую психику она очень хорошо умела. А ещё у неё было дурацкое имя, наверное, ещё более дурацкое, чем моё — Олимпиада. Иногда я думаю, что меня Василисой она назвала в отместку несправедливой судьбе. Мамочка душу отвела, а я теперь мучайся. Ну что это за имя для девушки — Вася?

— Вась, ты валяться долго намерена? Вообще-то, Филин уже звонил, они тебя ждут.

— Не называй его Филином.

— А как мне его называть? — Мама дверь в мою комнату пошире открыла и одной рукой в косяк упёрлась, глядя на меня с вызовом. — Папой твоим? Или Кирюшей?

После Кирюши я откровенно скривилась и с кровати поднялась.

— Всё, я собираюсь.

— Он просил передать, что за тобой его прихвостень заедет.

— Генка? Это хорошо. Я приеду на открытие с шиком.

— Чему он тебя учит? — Олимпиада Андреевна всерьёз расстроилась. — Разве можно ребёнка так баловать?

— Кому-то нужно это делать, — легко пожала я плечами. — Ты-то об этом всегда забываешь.

— Истинные дети — это мужчины. Все силы уходят на них, пора бы уже тебе это понять.

Я дверь за матерью захлопнула, а последние её слова из головы тут же выкинула. Всё-таки, когда родная мама с тобой настолько откровенна, когда ты постоянно участвуешь, так или иначе, в её личной жизни, в какой-то момент, начиная всё осознавать, становится неловко. И хочется, чтобы мама была просто мамой. Жаль, что Олимпиаде Андреевне Шаткой, этого не понять.

Сегодня в семье моего отца знаменательное событие. Точнее, знаменательное оно для всего нашего города, а для нас долгожданное. Отец и его жена открывают туристический центр. Выкупили гостиницу в центре города, кое-что перестроили, другое отремонтировали, модернизировали, в общем, кучу денег вбухали, даже подумать страшно сколько именно. Но зато результатом довольны, это сразу видно по их сияющим лицам. За неделю готовиться к сегодняшнему торжеству начали. Мне тоже надлежало быть в ряду любимых родственников, рядом с мэром, губернатором и какими-то шишками из Москвы. Если честно, я не горела желанием идти на открытие, просто папку расстраивать не хотелось, но мне намного интереснее будет прийти в центр завтра и посмотреть, как всё работает, начинает раскручиваться и обороты набирать. А сегодня что? Поаплодировать, наблюдая, как ленточку красную перерезают, журналистам поулыбаться и бокал шампанского выпить. Я больше волновалась из-за сегодняшнего вечера. С друзьями договорились в кафе встретиться, и там точно будет Лёша. Вот о нём я думала, а не об открытии. И платье выбирала с расчётом на это, чтобы в самое сердце поразить человека, которого люблю. И замерла потом перед зеркалом, на себя глядя, щёткой по волосам в последний раз провела, добиваясь идеальной формы, губы подкрасила, а сердце предательски сжалось. Как бы мне хотелось узнать своё будущее, совсем недалёкое. А вот хотя бы на сегодняшний вечер. Получится ли у меня всё?

У подъезда меня ждала машина. Чёрный "лексус" стоял посреди дороги, и я про себя съехидничала в адрес Завьялова: более самоуверенного типа, наверное, на свете нет, ведь есть только его дорога и больше ничья. Он у отца уже года четыре работал, я даже помню, как он появился. Молодой, самонадеянный, и такой высокий, что я в первый момент реально дар речи потеряла, глядя на него снизу вверх, как лилипут на Гулливера. Правда, надо сказать, что его бестолковая самонадеянность, которую папка из него довольно скоро выбил, место охранника получить ему не помешала. Ему тогда лет двадцать пять было, а то и меньше. Бывший десантник, окончивший школу телохранителей, он кроме как изображать из себя сторожевого пса и не умел ничего. А сейчас, поди ж ты, разъезжает на собственной машине солидной марки, и натаскивает охранников, которые порой по возрасту постарше его будут. Никто не понимал, что такого Филин в нём увидел, но спустя какой-то год Завьялов стал единственным телохранителем, которому дозволялось следовать за Филином всюду, от него стало зависеть, кого к хозяину допустят ближе, чем на пушечный выстрел, Генка полностью контролировал весь штат охраны и "Три пескаря". Уж не знаю, как у него со сторожевыми навыками, но организатором он оказался толковым. А Филин никогда и ни с кем не обсуждал его действия и решения, они всё решали между собой, за закрытыми дверями, и оставалось только удивиться, что обоих не смущает разница в возрасте, всё-таки приличная, а общий язык они находили запросто. И Завьялов на передний план никогда не лез, не просил расширить ему полномочия, ввести в бизнес, где бы они с Филином не появлялись, он неизменно держался за спиной хозяина и молчал, пока его не просили говорить. Только зорким глазом по сторонам посматривал, и многие бы голову на отсечение отдали, уверенные в том, что есть кому прикрыть Филина от пули. Генка ради него под поезд ляжет. И порвёт любого. Когда Завьялов впадал в бешенство, это было почти то же самое, что и разозлённый до нельзя Филин. Единственная разница, что Завьялов срывался не так часто. Лично я была свидетелем этого кошмара лишь раз или два за все годы его службы. И то мне хватило за глаза. Когда человек такого роста и такой комплекции начинает банальным образом орать, это производит неизгладимое впечатление и запоминается надолго.

Но со мной Генка всегда был корректен, а, если честно, я была уверена, что всерьёз не воспринимал, считая малявкой. Я была лишь ещё одним объектом для проявления его трудового рвения. Иногда он приезжал за мной лично, на своей машине и вёз к пункту назначения, не интересуясь, зачем и куда я еду. Все разговоры о моих многочисленных романтических увлечениях вызывали у него ленивую усмешку, а про себя, наверное, удивлялся, какие это у младенцев влюблённости могут быть. Иногда своим равнодушием и непробиваемостью, он меня жутко злил, и мне очень хотелось его спровоцировать, показать, что мне уже давно не четырнадцать, и я повзрослела, вытянулась и даже краситься научилась, как следует, а не так, как мне когда-то нравилось. Когда знала, что моим шофёром в этот день работает он, намеренно надевала свои самые вызывающие наряды, мини-юбки, кофточки, открывая вырез декольте, а Генка хоть бы бровью когда повёл. Конечно, у него девок полно, сама слышала, как отец с Никой об этом говорили, но всё равно, с его стороны, так откровенно меня игнорировать, было просто неуважением высшей пробы. Я же стараюсь, в конце концов! Вот и сейчас даже очков тёмных не снял, хотя я специально на подъездном крыльце помедлила, чтобы он меня рассмотрел, как следует. Мне нужно было видеть мужскую реакцию, чтобы понять, угадала ли я с выбором и понравится ли Лёше моё платье, но Завьялова хоть лбом об стену стучи, он разве скажет что?

Я к машине подошла, переднюю дверцу открыла, а Генка вместо приветствия, мне сказал:

— Сзади садись.

— Почему это?

— Потому что так положено. Садись.

Я выразительно фыркнула, дверцу машины захлопнула, и села сзади. Подол платья на коленях разгладила, и вполголоса с нескрываемой язвительностью проговорила, передразнивая Генку:

— Здравствуй, Василиса, ты сегодня чудесно выглядишь. Я прямо засмотрелся.

Завьялов усмехнулся.

— Было бы на что засматриваться.

Я всерьёз собралась ему по затылку сумочкой двинуть. Он этого заслуживал.

— Ну, ты тоже не Том Круз.

— И я скажу, что это здорово.