Сердце женщины

Торговец игрушками близ Меншен-Хоуза, который снял шапку и чесал себе затылок, поглядывал на него, как на возможного покупателя и ухмылялся с фамильярностью старого знакомого.

Это становилось невыносимым. Добравшись до Чипсайда, он зашел в первый попавшийся кабачок и спросил стакан виски. Огненная влага разлилась по жилам и подбодрила его; он выпил еще стаканчик и вышел на улицу. Водка, выпитая на голодный желудок, вскоре притупила разум… Хотелось напиться допьяна — так будет легче. В былые времена Джойс провел за стаканом вина немало веселых ночей, но напиваться до бесчувствия ему не доводилось; это всегда казалось ему омерзительным. Но теперь, голодный, больной, он не мог устоять перед искушением. И переходил из таверны в таверну, сознавая только, что ему надо напиться, и почти не сознавая уже своей личности. И, наконец, выйдя из грязного кабака в Флит-Стрите, споткнулся на пороге и без чувств упал на тротуар.

Когда он пришел в себя, вокруг было темно. В первый момент он не мог сообразить, где он находится. Но случайно повернувшись, он едва не упал оттуда, где лежал; попробовал сесть — ноги его коснулись земли раньше, чем он ожидал, и легкий толчок окончательно разбудил его. Куда же это он попал? Он протянул руку и дотронулся до стены. Стена была каменная. И пол тоже каменный, как он убедился, топнув ногой.

И тут ему стала очевидна до ужаса истина: он в арестантской камере при полицейском участке. Хотя голова его кружилась и глаза страшно болели, ужас этого открытия сразу отрезвил его. До худшего унижения он уже не мой дойти. Он снова попал в тюрьму, снова придется надевать на себя этот ненавистный арестантский халат и ежиться под взглядом тюремщика. Опять, опять весь этот ужас, постыдный, неописуемый. Преувеличивая последствия своего случайного ареста, он вызвал в памяти все ужасы пережитого. И чувство глубокого презрения к себе подымалось в нем, как тошнота. Он повалился ничком на узкие нары, схватившись руками за голову. Тюрьма взяла его целиком — тело и душу. Ни к чему иному он уже не пригоден.

Прошел час. Дверь отворилась, и на пороге появился полисмен, освещенный светом лампы из коридора. Джойс поднял на него растерянные глаза.

— А-а, вы уже очнулись, пришли в себя. Вы бы пошли наверх повидаться с инспектором.

Джойс с трудом поднялся на ноги и схватился за протянутую руку полицейского.

— У меня были большие неприятности, — выговорил он осипшим голосом. — А тут еще жара… пустой желудок… Выпил стаканчик, ну, и свалился.

— Вот вы так и скажите инспектору. Да вы не волнуйтесь, все образуется.

Когда его привели к инспектору, он подтянулся и начал отстаивать себя с горячностью, которая забавляла всех присутствующих. Они не видели ничего трагического в пометке: «Поднят в пьяном виде».

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, инспектор. — Я вижу, что это была случайность. Назовем это солнечным ударом. Я не стану доносить на вас. Ступайте домой и ложитесь в постель.

От волнения у Джойса подкосились ноги, и он схватился за железную решетку. Один из полицейских вывел его за двери, кликнул извозчика и помог ему сесть. Вначале, несмотря на головокружение и общее болезненное состояние, он чувствовал инстинктивную животную радость при мысли, что он опять на свободе. Его тревожные предчувствия не сбылись, и на душе вдруг стало легко. Но это длилось недолго. Скоро им снова овладело отчаяние и отвращение к самому себе, и он весь затрясся, как в лихорадке.

Почти ползком добрался он до своего чердака, спросил чего-нибудь поесть, с трудом проглотил несколько кусков, лег в постель и тотчас уснул тяжелым сном. Но посредине ночи вдруг проснулся, словно его толкнули, вспомнив, что в этот вечер он обещал быть у Ивонны Латур. И даже застонал от огорчения. Весь вечер накануне, все утро он мечтал об этом визите. Посидеть в чистенькой нарядной комнате, в гостях у леди, пожить хоть несколько минут прежней жизнью, согреться под лучами ее улыбки, ее жалости и доброты, забыть хоть на миг о том, что он отверженец, пария. Это перспектива так улыбалась ему, что с утра он был почти весел. Но ряд неудач, усталость и огорчение постепенно заставили его забыть об Ивонне. И теперь ему казалось, что он потерял открывшийся для него уголок рая, оттолкнул руку, протянутую, чтобы спасти его от гибели. Долгие часы лежал он без сна. Только к рассвету забылся, и когда проснулся, был уже полдень.

Он оделся и позвонил, чтобы подали завтрак. Его принесла, как всегда, на подносе неряшливая служанка в засаленном платье. Джойс чувствовал себя совершенно ослабленным, обессилевшим духом и телом. Подкрепившись немного, он поднял штору и выглянул на улицу. Погода была все такая же дивная, но у него не было желания выйти на воздух. Зачем? К чему? После вчерашнего урока продолжать поиски работы по меньшей мере нелепо. Отходя от окна, он случайно увидел в зеркале свое бледное растерянное лицо и налитые кровью глаза; и невольно отшатнулся, как будто перед ним обнаружилось все убожество и слабость его души. И полуодетый, бросился на кровать, предавшись полному отчаянию и безнадежности, терзаясь угрызениями за то, что он так глупо и безвозвратно загубил свою жизнь.

Он не позировал сам перед собой, как жертва обстоятельств. Если б он мог, это все же было бы некоторым утешением. Воспоминание о своей преступной глупости тяготило его не меньше, чем вынесенное наказание. Будь это еще какое-нибудь грандиозное злодейство, требующее для своего осуществления исключительного хладнокровия и гениальности замысла, которыми он мог бы восхищаться, как проявлениями интеллекта. Но это было такое же мелкое мошенничество, как мошенничество подручного из лавки, который, будучи сбит с пути товарищами ради того, чтобы побывать на бегах, таскает день за днем понемножку из хозяйской выручки в надежде, что когда-нибудь улыбнется же ему счастье: он выиграет и вложит обратно украденные деньги. Разница была только в количестве. Он практиковал свои «выемки» в более широких размерах, его распутные друзья были более аристократического происхождения, его пороки утонченнее, — но мотивы, побудившие его совершить преступление, как и его оправдания, были так же презренны. Он был беспощаден к себе и глубоко презирал себя за этот поступок.

Последнее время, просто от усталости, он впал в апатию и как бы примирился со своим унижением. Человек физиологически неспособен на непрерывные вспышки протеста и возмущения. Но теперь нож глубоко вошел в рану и поворачивался в ней, причиняя жестокие муки.

Чем же это все кончится? Вопрос этот неотступно стоял перед ним, а между тем стоило ли ломать себе над ним голову? Такие, как он, не находят работы. Для таких, как он, работы нет. Он постарается тянуть как можно дольше на те деньги, какие есть у него, а затем — можно и положить конец этой никому не нужной жизни. Или, может быть, и на это не хватит духу, и он войдет в ряды привычных преступников-рецидивистов, для которых преступление — просто средство к жизни? Он содрогнулся, припомнив вчерашний день и мучительный час в арестантской камере.

Время шло. Под вечер он оделся и, как всегда, пошел обедать в грязный итальянский ресторанчик близ вокзала Виктория. Выйдя снова на улицу, он некоторое время колебался, не зная, что делать дальше. Он с тоской думал об Ивонне, жаждал увидеть ее, но не имел мужества пойти разыскивать ее квартиру. Слишком сильно было в нем чувство его унижения. Болезненная щепетильность не позволяла ему воспользоваться ее простодушием. Ибо, как это ни странно, в нем еще жива была его былая гордость. Если б он отложил ее в сторону, без сомнения, ни один из его прежних друзей не согласился бы на тех или иных условиях возобновить с ним знакомство. Но он не стал разыскивать прежних друзей, и даже, когда случайно встречал на улице знакомое лицо, спешил стушеваться в толпе или убежать. Ивонна была единственной из его прошлых знакомых, от которой он не убежал. Но и с нею теперь все кончено.

Он прошелся в нерешимости несколько раз взад и вперед по тротуару, потом машинально направил шаги свои по привычной дороге — в бильярдную при одном из трактиров Вестминстера. Все же это было лучше, чем шататься до изнеможения по улицам или сидеть одному у себя на чердаке. Двое оборванцев, без сюртуков, в грязных сорочках, играли на бильярде на время. В тени у стены на высоком диване сидела безмолвная компания зрителей. С некоторыми из них Джойс обменялся кивком головы и угрюмо занял свое обычное место между ними.