Бездна обещаний

Если же она собралась разделить с ними столь высокое положение, ей необходима была пресса — благожелательная и частая. Но пока пресса не появилась, девушка решила найти промежуточный этап — либо спонсора, способного открыть ей все нужные двери, либо импресарио или дирижера, способного рискнуть представить никому не известную солистку со своим оркестром. И если актрису Лану Тернер открыли в аптеке, то более подходящим для открытия пианистки местом мог стать зал фирмы «Стейнвей энд Сан».

Покинув, вновь «не открытой», «Стейнвей», Кирстен решила утешить себя, зайдя в «Джозеф Пательсон» — престижный музыкальный магазин на Западной Пятьдесят шестой улице. Девушка бережно сжимала в руках дешевенький пластиковый кошелек со всеми своими сбережениями за месяц. Концерты, на которых выступала Кирстен, требовали дополнительных уроков, а стало быть, и новых нот. Возросшие расходы тяжким бременем ложились на и без того скудный бюджет родителей, и потому, несмотря на их протесты, Кирстен настояла на том, чтобы зарабатывать самой. По субботам она присматривала за детьми, а по воскресным вечерам работала в кондитерской на углу. Раз в месяц, собрав заработанное, Кирстен отправлялась в «Пательсон». На этот раз ей удалось заработать вполне приличную сумму: денег наконец должно было хватить на «Фантазию» Шумана и полное собрание прелюдий Шопена, разучить которые требовала от нее Наталья.

Найдя нужные книги, Кирстен покопалась в обширных нотных запасах «Пательсона», а потом перешла в зал, где продавались пластинки, и стала медленно перебирать их. Дойдя до буквы «И», Кирстен вдруг вспомнила, что Майкл Истбоурн недавно записал Второй фортепьянный концерт Рахманинова с пианистом Рудольфом Серкиным и Лондонским симфоническим оркестром. Дрожа от волнения, она начала поиски в плотном ряду пластинок на букву «Р».

Всякий раз, натыкаясь на очередное произведение Рахманинова, Кирстен чувствовала, как все внутри у нее сжимается и тут же отпускает, стоит только прочесть имя дирижера на обложке альбома. Мюнх. Стоковский. Орманди. Опять Мюнх. Бихем. Жель. Кирстен глубоко вдохнула и задержала дыхание. В ряду оставалось всего две пластинки, когда она нашла то, что искала.

Майкл Истбоурн был изображен на обложке с поднятыми вверх руками, дирижерская палочка легко зажата в правой руке, лицо обращено к Серкину, сидящему за фортепьяно. Кирстен какое-то время стояла в оцепенении, не в силах даже снять альбом с полки, чтобы подробнее рассмотреть его. Когда же ей это удалось и она с жадностью стала вникать в каждую деталь портрета, она была уже не в магазине у Пательсона, а там — в «Карнеги-холл», на своем любимом концерте, три года назад. Тогдашний вечер произвел на девочку столь неизгладимое впечатление, что даже теперь одно лишь жгучее воспоминание о нем вызвало на глазах Кирстен слезы.

— Простите, мисс, но мы закрываем.

Кирстен так напугал тихий мягкий голос за спиной, что она едва не выронила пластинку. Моментально взяв себя в руки, Кирстен обернулась и, поблагодарив продавщицу с легкой неуверенной улыбкой, пошла к выходу. Она была в довольно затруднительном положении, понимая, что не сможет купить одновременно и ноты, и альбом. На решение ушло не более пяти секунд. С легкими угрызениями совести Кирстен поставила ноты на место и, зажав пластинку под мышкой, направилась к кассе.

— Знаете, а вам повезло, — сказал продавец, упаковывая альбом в конверт. — Это последняя запись Истбоурна. Их разобрали почти мгновенно.

Пока он говорил, Кирстен высыпала на прилавок всю имевшуюся у нее наличность и стала ее пересчитывать, с тревогой молясь про себя, лишь бы хватило. Слава Богу, хватило, да еще и осталось двадцать центов. Вновь она почувствовала себя немного виноватой — для того чтобы купить ноты, ей придется проработать еще месяц. Но как только продавец вручил ей конверт с пластинкой, угрызения совести бесследно исчезли. Девушка прижала драгоценную ношу к груди с чувством истинного блаженства и выпорхнула из магазина. Только что она купила первую в своей жизни пластинку. И то, что первой была пластинка Майкла Истбоурна, делало приобретение еще более драгоценным.

Приобрести этот альбом было равносильно новому открытию Майкла Истбоурна. Кирстен, как безумная, мчалась домой, чтобы скорее прослушать запись. И вдруг, почти на полпути, ее осенило: если она открыла Майкла Истбоурна, почему бы Майклу Истбоурну не открыть ее? И разумеется, это не будет так уж трудно. Главное — каким-либо образом дать ему знать о своем существовании. А с чего лучше всего начать? Ну конечно же, с Рахманинова!

Вдохновленная, переполненная посетившей ее чудной идеей, Кирстен слушала запись с повышенной критичностью, изучала ее до тех пор, пока не убедилась, что запомнила все, до нотки. Она поражалась неуловимости различий между интерпретациями одного и того же произведения Рубинштейном и Серкиным, понимая, что ее собственный вариант будет абсолютно отличаться от услышанных. К тому времени, когда она уже полностью была готова приступить к Рахманинову, Кирстен твердо знала, как ей играть. Нот, разумеется, у нее не было, все, чем она обладала, так это поразительнейшей памятью, страстной любовью к произведению и верой в собственные возможности. На подготовку Кирстен положила себе две недели, но уложилась в двенадцать дней. На тринадцатый день она впервые сыграла весь концерт Наталье.

— Ты выучила все это на слух, Киришка? — Обычно невозмутимая русская была ошарашена. «Чудо, — прошептала она про себя, — просто чудо!» — Я должна найти кого-нибудь, кто бы прослушал тебя. Ты для этого более чем созрела.

Наталья беспрерывно мерила шагами свою гостиную, время от времени останавливаясь лишь для того, чтобы приложиться к чашке чая, который она наливала из огромного всегда полного и горячего самовара.

— Ага! Есть идея! — Взволнованная наставница почти швырнула чашку с блюдцем на старинный мраморный столик и дважды хлопнула в ладоши. — Эдуард ван Бейнум из «Амстердам Концертгебау» приезжает сюда на следующей неделе дирижировать в филармонии. Мы с Эдуардом старые друзья, а у него связей как ни у кого из известных мне музыкантов. Постараюсь договориться, чтобы он прослушал тебя. Точно, — Наталья выразительно вскинула свою аристократическую головку, — именно это я и сделаю! — Но, взглянув на загоревшееся лицо Кирстен, категорически предупредила: — И в мыслях не держи играть ему Рахманинова!

— Но…

— Никаких «но». Без оркестра, как бы гениально ты ни играла, мы произведем лишь половину эффекта. Нет, Киришка, для ван Бейнума мы должны подыскать что-то особенное, что-то поразительное. И я знаю такую вещь! — Порывшись в нотах, Наталья наконец нашла, что искала, и замахала выбранными листами над головой. — Вначале мы преподнесем ему Шумана, Грига и, может быть, Мендельсона или Листа, а потом, дорогая моя Киришка, мы выдадим вот это — «Токкату» Прокофьева.

Наталья бросила кипу нот Кирстен и отступила на шаг, внимательно вглядываясь в глаза своей ученицы. И она не ошиблась. При виде такого множества страниц, усеянных, словно небо звездами, мириадами тридцать вторых и шестьдесят четвертых, Кирстен побледнела.

— Не пугайся, Киришка, ты очень быстро справишься с ними, обещаю тебе. А теперь отправляйся домой и занимайся только этими нотами. Зубри их, пока они не пропитают тебя всю, а потом начни работать над пальцами. — Наталья поцеловала Кирстен в обе щеки и проводила до двери. — И запомни — больше над концертом не работать. Теперь ты займешься исключительно мистером Прокофьевым.

Наталья позвонила на следующее утро и сообщила, что на самом деле договорилась с ван Бейнумом о прослушивании Кирстен в среду в четыре часа, в «Карнеги-холл», комната 851. Кирстен повесила трубку, вся дрожа от возбуждения. Ровно через пять дней она будет играть всемирно известному Эдуарду ван Бейнуму. Пять дней. Кирстен тряхнула головой; ей бы следовало прыгать от счастья, но паника словно налила ноги свинцом. Пять дней. И ею овладело смешанное чувство приподнятости, восторга и детского ужаса. Кирстен несколько раз судорожно сглотнула и приказала себе успокоиться. Настал момент, о котором она мечтала, ради которого так упорно трудилась и которого так ждала. Теперь Кирстен намеревалась не упустить ни секундочки грядущего триумфа. Стиснув зубы, она собралась с духом, настраиваясь на предстоящую «битву с Прокофьевым».