Пленница былой любви

– Махтаб ходит в школу. В восемь часов она должна быть уже в постели, поэтому приходите в шесть часов, – сказал Муди своим родственникам по телефону.

Амми Бозорг намекнула, что они всегда ужинают в девятом часу вечера.

– Меня это не интересует, – ответил Муди. – Поужинаете в шесть или вообще можете не приходить.

Амми Бозорг была вынуждена согласиться.

Чтобы нейтрализовать ее неприятное общество, мы пригласили также Хакимов.

Я приготовила пышный ужин, основным блюдом которого были крокеты из цыпленка. Для них я очень старательно выбрала мясо. Визиты в магазины на этот раз оказались успешными. Мне впервые удалось найти в Иране брюссельскую капусту. Кроме того, я приготовила еще тушеный лук-порей с морковью.

Хакимы были точны. А Баба Наджи и Амми Бозорг вместе с Маджидом и Ферест появились в восемь вместо шести. Мы все расположились в столовой.

Хакимы чувствовали себя совершенно свободно, а Баба Наджи и Амми Бозорг, хотя и старались выглядеть наилучшим образом, были явно стеснены. Баба Наджи посматривал на серебряные приборы: он не знал, как ими пользоваться. Наверное, ему приходилось думать, что делать с салфеткой, а отдельный стакан, поданный каждому из гостей, он скорее всего принимал за смешную экстравагантность.

Амми Бозорг вертелась на стуле: никак не могла найти удобную для себя позу. Наконец она взяла свою тарелку и села на пол, восторженно кудахтая над блюдом брюссельской капусты, которую называла «капустка Бетти».

Спустя несколько минут в моей столовой уже царил кавардак. На столе и на полу были разбросаны остатки еды, потому что гости брали пищу руками, лишь изредка пользуясь ложками. Муди, Махтаб и я ели молча, пользуясь необходимыми приборами.

Ужин вскоре подошел к концу, и, когда гости перешли в гостиную, Муди сказал мне вполголоса:

– Посмотри на место, где сидела Махтаб. Ни возле тарелки, ни на полу не найдешь даже зернышка риса. А сейчас посмотри, что творится там, где ели взрослые.

У меня не было желания смотреть на это. Я знала, что мне придется за полночь собирать остатки еды со стен и ковра.

Я подала чай в гостиную. Амми Бозорг добралась до сахарницы и стала сыпать в стакан сахар одну ложку за другой, оставляя на ковре сладкую дорожку.

Как-то я навестила Акрам Хаким, мать Джамала, «племянника» Муди. Была там также очень взволнованная племянница Акрам Хаким. Я поинтересовалась причиной ее тревоги. Оказалось, утром того дня она убирала в доме и ей вдруг захотелось покурить. Она надела манто и русари и отправилась на другую сторону улицы, оставив дома девочек (десяти и семи лет). Купив папиросы, она возвращалась домой, когда была задержана пасдарами. Несколько пасдарок втащили ее в машину и ацетоном смыли ей лак с ногтей и помаду с губ. Они кричали на нее, а потом сказали, что отвезут в тюрьму.

Она умоляла, чтобы ей позволили забрать девочек, но пасдарки не вняли ее просьбам и почти два часа продержали в машине, заставляя выслушивать свои нравоучения. Они пригрозили, что не выпустят ее до тех пор, пока она не пообещает никогда больше не красить ногти и не пользоваться косметикой. Спросив, молится ли она, и получив отрицательный ответ, они потребовали, чтобы она пообещала, что будет прилежно молиться.

– Я ненавижу пасдаров, – сказала я.

– Я боюсь их. Они очень опасны, – поддержала женщина.

Она рассказала, что на пасдаров возложены также обязанности тайной полиции. Они преследуют врагов республики или просто беззащитных. Если в руках пасдаров оказывается девушка, которой вынесен смертный приговор, то мужчины прежде должны надругаться над ней из принципа: «женщина не может умереть девушкой!».

Мысль о побеге не оставляла меня ни на один день. Я не предпринимала конкретных шагов, однако изо всех сил старалась сохранить любые контакты, способные мне помочь. Очень часто я навещала Хелен в посольстве, ежедневно звонила Амалю.

Повседневная жизнь была подчинена одной цели. Я решила, что мне необходимо быть такой хорошей женой и матерью, какой только я сумею. Во-первых, я стремилась укрепить видимость семейного счастья. Во-вторых, это давало возможность создать для Махтаб благоприятную атмосферу в доме и не дать ей почувствовать, что мы – узницы.

– Мамочка, мы не можем уже поехать в Америку? – время от времени спрашивала она.

– Не сейчас, – отвечала я. – Может, когда-нибудь папа поменяет свое решение, и мы все вернемся домой.

Мечты несколько смягчали ее боль, мою – нет. В-третьих, создавая «счастливый дом», я берегла свои нервы.

Желая сделать для меня что-нибудь приятное, Муди предложил мне посетить салон красоты. Это выглядело абсурдным в стране, где никто не имел права видеть мое лицо и волосы, но, несмотря на это, я пошла. Когда мастер спросила, нужно ли мне поправить брови и убрать лишние волоски с лица, я согласилась.

Вместо воска или пинцета мастер воспользовалась длинным пучком хлопчатобумажных нитей. Сильно натянув, она продвигала его по моему лицу в одну и в другую сторону. Было очень больно, и через час мое лицо напоминало сплошную рану.

Вечером я заметила на лице сыпь. Вскоре она покрыла и шею.

– Эти нитки, вероятно, были грязные, – прокомментировал Муди.

Вернувшись однажды в полдень домой из супермаркета, я заметила, что приемная Муди переполнена.

– Пригласи несколько пациентов в гостиную, – распорядился он.

Мне очень не хотелось впускать чужих людей в свое королевство, но делать было нечего.

Подавая пациентам чай, я злилась, ожидая, что скоро гостиная будет забрызгана чаем и засыпана сахаром.

Когда я возвращалась с подносом на кухню, одна из женщин в гостиной спросила:

– Вы американка?

– Да, – ответила я. – Вы говорите по-английски?

– Говорю. Я училась в Америке.

Я присела рядом с ней. Настроение мое несколько улучшилось.

– Где вы учились? – спросила я.

– В Мичигане.

– А я родилась в Мичигане. А в каком городе?

– В Каламазу.

Ее звали Ферест Навруз. Это была молодая женщина привлекательной внешности. Ее мучили боли в затылке и спине, и она считала, что процедуры Муди могут помочь. Мы разговаривали с ней более получаса, пока не подошла ее очередь.

Ферест часто приходила на процедуры, и я всегда приглашала ее сразу в гостиную, где мы могли поговорить. Однажды она сказала мне:

– Я знаю причину этих болей.

– Правда? И что же это такое?

– Стресс.

Она разрыдалась. Более года назад ее муж поехал на заправку и не вернулся. Ферест и ее родители долго и безуспешно искали его по больницам.

– Через двадцать пять дней позвонили из полиции: «Можете забрать его машину». Но о нем не сказали ни слова.

Ферест с годовалой дочуркой переехала к родителям. Прошло еще четыре страшных месяца, прежде чем полиция сообщила ей, что ее муж находится в тюрьме и что она может его навестить.

– Его схватили прямо на улице и посадили в тюрьму, – всхлипывая, говорила она. – Прошло уже более года, а они так и не предъявили ему обвинения.

– Как это возможно? И почему? – спрашивала я.

– У него диплом экономиста, – объяснила она. – У меня тоже. Мы вместе учились в Америке. Именно таких людей власти боятся.

Ферест просила, чтобы я никому не говорила о ее муже. Она опасалась, что и ее могут арестовать. Вечером после приема Муди сказал:

– Мне нравится Ферест. Чем занимается ее муж?

– Он экономист, – ответила я.

– Прошу вас, как можно быстрее приезжайте.

В голосе Амаля слышалось требование. Сердце мое вырывалось из груди.

– Я могу приехать только во вторник, когда Муди пойдет в клинику, – объяснила я.

– Позвоните мне, пожалуйста, предварительно, чтобы я был готов, – попросил он.

Что это значит? Я надеялась скорее на добрые вести и чувствовала, как бесконечно тянется время. Махтаб пошла в школу в семь. Муди отправился на работу без четверти восемь. Я наблюдала за ним через окно и, убедившись, что он сел в такси, позвонила Амалю, чтобы подтвердить визит. Через час я уже сидела в кабинете Амаля.