Поцелуй осени

— Я тебе когда-нибудь говорил, что я тебя люблю?

— Нет. — Она медленно покачала головой. — Ни разу за все восемнадцать лет.

— Ну тогда скажу, когда вернусь. Чтобы ты с нетерпением меня ждала. — Он весело подмигнул ей и скрылся за дверью.

4

В необыкновенно высоком, располосованном хвостами туристических вертолетов нью-йоркском небе не было ни облачка. Где-то за заливом блестел давно истомленный жарой сентябрьский солнечный диск. И все равно Лика, проснувшаяся сегодня рано, чувствовала некоторое беспокойство. Подумать только, ей ведь уже тридцать шесть, а она, как девчонка, волнуется, ожидая приезда законного супруга.

Слава богу, сегодня был выходной. Лика раздвинула жалюзи. В лучах осеннего солнца тускло переливалась крыша Эмпайр, стейт, билдинга, в тысячах окон остроконечных небоскребов отражался необыкновенный оранжевый свет, видимый только ранней осенью. Как же она была счастлива сейчас… Неожиданно захотелось обнять этот город с его миллионами огней и наречий, выбежать на улицу, словно нью-йоркская сумасшедшая, и радоваться разномастным прохожим, бархатному теплу, запахам, звукам.

Лика оделась, зачем-то тщательно выбирая наряд, затем долго и придирчиво рассматривала себя в зеркале. В белых, идеально сидящих брюках от Lanvin и снежном кашемировом свитере она была чудо как хороша. Черт его знает, может быть, это неожиданно свалившееся на нее счастье сгладило черты ее лица, придало какой-то внутренней уверенности в себе, неброского, но притягательного шарма. Как бы там ни было, из зеркала тридцатишестилетней Лике таинственно улыбалась красивая загадочная незнакомка не более тридцати лет от роду.

Взяв того же цвета сумочку, покрытую лаком — подарок Андрея, стоивший, наверное, целое состояние — Лика выбежала из дому. Миновала радушного, вечно улыбающегося консьержа и очутилась на Пятой авеню, как всегда оживленной в этот ранний час. Вот уже впереди показался зеленый шпиль «Гранд Астории», а значит, скоро ее охватит, убаюкает, бережно спрячет в своей разлапистой тени Центральный парк. Лика пересекла площадь, спустилась по каменной лестнице вниз, и сердце ее радостно забилось. Жить было чертовски здорово.

Хорошо было брести по аккуратно подстриженным аллеям, откусывая купленное тут же мороженое, и ловить на себе восхищенные взгляды прохожих. Осень уже раскрасила разными цветами кроны деревьев в Центральном парке. Багряные, золотые, зеленые деревья тихо шелестели ветвями на утреннем ветерке. По зеркальной глади пруда проплыла вереница изумрудноголовых уток, дробя и качая опрокинутое в воду небо. Кирпичного цвета кленовый лист слетел с ветки и, тихо кружась, опустился к ногам Лики. Она подняла его, сдула невидимые пылинки и воткнула в волосы.

Лика двинулась по знакомой аллее, спустилась на газон и уселась под могучим платаном. Они с Андреем, должно быть, и в самом деле неисправимые романтики, раз договорились встретиться после недельной разлуки именно здесь, где состоялось их историческое воссоединение. Он звонил час назад, сказал, что уже в Нью-Йорке, но вынужден сразу же заехать в офис к партнеру. Зато надеется быстро освободиться и позавтракать вместе с ней. И Лика еще раз порадовалась, что на сегодня у нее не было запланировано эфира.

— Встретимся в Центральном парке, — предложил он. — Я буду там, недалеко. В офисе Ясумото, японского коллеги, ты его помнишь.

— Хорошо, — согласилась она. — Буду ждать тебя под тем платаном, как верная и долготерпеливая жена.

— Жди меня, и я вернусь, — засмеялся он и добавил тихо: — Я ужасно соскучился.

От его низкого, чуть хрипловатого голоса у нее, как обычно, сбилось дыхание, и вдоль позвоночника побежали мурашки.

— Я тоже, — коротко ответила она, невольно испугавшись той власти, которую имел над ней один только голос этого человека. — До встречи.

— Лика, — попросил вдруг он. — Купи мне, пожалуйста, крендель. Умираю с голоду!

И вот теперь она ждала его под деревом, держа в руках завернутый в бумагу горячий, щедро посыпанный солью крендель, нетерпеливо поглядывая на часы, досадуя, что, не видев ее неделю, этот человек не может отменить свои невыносимо срочные дела и примчаться к ней. Закинув голову, она невольно залюбовалась утренним небом, таким высоким и чистым, насыщенно синим, как глаза ее мужа. Солнце подмигнуло ей с вышины, обещая невозможно счастливый день…

…Вдруг что-то изменилось. Не явно, не видимо. Как-то незаметно, исподволь, словно из самого бархатистого воздуха соткалось недоумение, и в пространстве повис тяжеленный знак вопроса. Как в далеком детстве, когда играли в смешную игру — замирали на счет «три», изображая разные фигуры. Лике почему-то вспомнилось это незамысловатое детское развлечение, краем глаза она отметила, что и прохожие, местные жители и туристы, беспрерывно щелкающие фотовспышками, вдруг замерли, обернувшись в сторону Даунтауна. Именно оттуда доносился отчетливо слышимый даже здесь гул турбин огромного трансатлантического лайнера. Словно нерадивый пилот, забывшись, спутал посадочную полосу с крышей одной из башен Всемирного торгового центра. Вспомнилось, как она, маленькая, спрашивала у деда Кости, почему самолеты не падают. И дедушка долго и дотошно объяснял про подъемную силу крыла, про турбины, про обтекаемую форму фюзеляжа… Но Лике все равно виделся иногда потерявший управление самолет, переворачивающийся в воздухе, как пушинка, и, наконец, падающий на землю и разбивающийся на тысячи острых серебряных осколков. Правда, дед Костя упрямо, раз за разом, повторял свои объяснения, и Лика в конце концов ему поверила и забыла свой детский страх.

И вот сейчас… До Лики донесся глухой грохот, взрыв, стон искореженного бетона и металла. Страшный удар, от которого, казалось, дрогнуло каждое дерево в парке, и множество спрятавшихся в тени птиц с возмущенным криком взвилось в воздух над Манхэттеном. И она поняла, что хромированный, переливающийся в лучах солнца «Боинг» потерпел крушение где-то рядом с Даунтауном. Показалось, или действительно на бесконечно ясном секунду назад небе закрутилась темная, страшная, засасывающая воронка?

Люди замерли в мгновенном оцепенении, остановились тысячи желтобоких такси. Потом снова прогремел глухой взрыв, звон осыпающегося на асфальт стекла, и оттуда, где возвышались башни Всемирного торгового центра, потянуло гарью. Сначала легким запахом горелой резины, вспыхнувшего керосина, затем повеяло плавящимся металлом.

Прохожие давно уже не стояли, прикованные к одному месту. Все они, вся толпа — женщины, клерки, дети, ухоженные старушки с Мэдисон-авеню с породистыми собачками на поводках, разносчики пиццы, все, весь Манхэттен бежал в сторону башен-близнецов. Движение на улицах парализовало, и лишь сирены несущихся к месту происшествия полицейских автомобилей и карет «Скорой помощи» оглашали город своим ревом. Множество людей, каждый с прижатым к уху мобильником, пытаясь дозвониться куда-то, неслись к метро. Но через несколько минут и оно было оцеплено, поезда ходить перестали.

Страшная, сумасшедшая паника охватила толпу, и Лика, бегущая вместе со всеми, не заметила даже, как надломился каблук ее туфли. На секунду остановившись, она скинула изуродованную обувь и двинулась дальше босиком. И как будто специально для того, чтобы подхлестнуть и без того обезумевшую толпу, оглушающий рев снова надвинулся на город, и снова земля задрожала от могучего удара.

Все вокруг заволок запах гари, пережженного топлива, темный дым застилал глаза, небо окрасилось в серый цвет, черное облако сажи накрыло нижний город, а затем и над всем Манхэттеном растянулась ядерная зима. Неожиданно повалил черный легкий снег. Лика поймала ладонью снежинку и поднесла ее к слезящимся глазам. Это оказался пепел, сыпавшийся с неба.

Она бежала и бежала, уже не задыхаясь, уже не чувствуя боли в стертых до крови ступнях, пока какой-то сердобольный таксист не приоткрыл перед ней дверь, буквально схватил за руку и втащил на переднее сиденье. И они помчались против всех правил по встречной полосе, мимо зданий маленькой Италии, Чайна-тауна, двигаясь вместе с толпой, молча, ни о чем не переговариваясь.