Звуки музыки

Наши мальчики благополучно прибыли в Европу. Между тем настал замечательный семейный праздник: первое причастие Иоганнеса. Ему было только пять, но еще с младенческих дней он вместе с нами присутствовал на Священной Мессе по утрам, и со дня на день должен был настать грустный момент, когда Иоганнес должен был остаться единственным кто не получил Благословенного Хлеба. Он начал просить об этом с трех лет. Когда ему сказали, что он должен подождать до тех пор, пока не будет в состоянии совершить настоящую жертву, чтобы продемонстрировать свою искреннюю любовь, он пожелал узнать, что такое жертва.

— Сделай что-нибудь, что тебе не хочется делать, например, съешь без криков свой шпинат, — охотно объяснила ему Лорли. — Или не делай чего-то, что тебе хочется сделать, например, оставь мне те конфеты.

И маленький мальчишка пошел по пути совершенствования, пытаясь обуздать свои симпатии и антипатии. Когда на ферме была устроена маленькая церковь, добавилось новое испытание. Каждую субботу, вечером, вся семья сидела снаружи на скамейке, пока один за другим все входили внутрь, на исповедь, а Иоганнесу всегда говорили, чтобы он сидел спокойно и молчал, так как он еще маленький. Но теперь настал великий день. Он знал все, что ему полагалось знать, и проявил добрую волю в течение длительного периода времени, и епископ дал разрешение на его первое Священное причастие в день праздника тела Христова. Предыдущим вечером Иоганнес в первый раз отправился в церковь на исповедь. От этого он не мог удержаться.

— Сейчас моя очередь, — и при слове «моя» от стукнул себя в маленькую грудь. — Сейчас моя очередь. Теперь я иду! — он кричал на весь дом.

На следующее утро он стоял на коленях в красной сутане для мальчиков и стихаре у ступенек алтаря, держа в руках зажженую свечу, чтобы впустить в свое юное сердце своего Господина и Учителя. Позже, за завтраком, сияющий, счастливый мальчик сидел на почетном месте, а его тарелка была украшена цветами и усыпана маленькими подарками.

Это случилось всего за две недели до того, как нужно было открывать лагерь. Ни один дом еще не был закончен. Вся семья лихорадочно работала. Кровати были обещаны одним магазином в Бостоне, оборудование для кухни — магазином в Нью-Йорке, но ничего еще не пришло. Мы снова жили надеждой.

Дождливым утром мы собрались на лагерной кухне на семейный совет по поводу проржавевших армейских печек и жирного и грязного цементного пола, потрескавшегося во многих местах. Кухня была больным местом лагеря. Краска шелушилась на унылых, оловянного цвета стенах. Она была совершенно пуста, если не считать этих огромных печей и нескольких скамеек, на которые мы уселись. Мы не смотрели с особой надеждой на это утро. Мы все занимались покраской, и можно было легко сказать, кто красил красный пол в церкви, или белые подоконники в некоторых залах, или зеленые коробки под цветы. Со своих мест мы возмущенно оглядывали кухню, когда дверь отворилась, и один из рабочих сказал:

— Тут кто-то хочет повидать вас.

Хорошо одетый красивый человек средних лет приподнял шляпу и после бодрого «доброе утро всем», сказал:

— Не могли бы вы сообщить обо мне баронессе?

Боже — управляющий лагеря! Это лагерная кухня была последним местом в мире, где я хотела бы встретить его, но вот был он, а вот я, и в таком наряде. Слишком поздно. Драгоценный джентльмен, от которого, как мне сказали, должен был зависеть полный успех нашего предприятия, уже был здесь. Оставалось только надеяться на лучшее, на его воображение, на его чувство юмора — в конце концов, идет война, а лагерь нужно закончить в течение десяти дней, потому что это необходимо.

Я отважно выступила вперед чтобы приветствовать и представить его. Он чрезвычайно любезно воспринял мои извиняющиеся замечания и сказал:

— Ничего, не беспокойтесь. Не будете ли вы добры показать мне сейчас лагерь?

— Но это и есть лагерь! — хором откликнулись девочки.

— А это лагерная кухня! — пронзительно воскликнул пятилетний Иоганнес. — Она еще не совсем закончена, — добавил он.

— Не… совсем… закончена!.. Вы же… не… хотите сказать!..

Я ясно увидела, что нужно сменить обстановку и предложила:

— Давайте пойдем в зал отдыха.

Гедвига остановила меня.

— Нет, мама, извини, но я сейчас крашу там.

Куда еще нам было идти? Об общежитиях не могло быть и речи, будущая церковь выглядела будто вывернутая наизнанку собачья конура, а что касается многих прекрасных мест под деревьями и у ручья — дождь лил, как из ведра. Такси почему-то еще не уехало. Скоро я узнала, почему. Шофер хотел узнать, что делать с двумя элегантными кейзами из свиной кожи, теннисной ракеткой и набором клюшек для гольфа.

Я предложила, чтобы он заехал к нам на ферму на чашечку чая. Там я быстро переоделась в свое лучшее платье и, стараясь быть обаятельной как никогда раньше, нарисовала ему яркую картину будущего лагеря.

Он вежливо слушал, а потом неожиданно вдруг вспомнил, что по одной важной причине — как глупо, что он не подумал об этом раньше — он должен был вернуться в Бостон следующим поездом!

— Но вы приедете за несколько дней до того, как лагерь откроется, ведь так? — я повторяла этот вопрос, по крайней мере, в пятый раз.

— Если я и в самом Деле сумею управлять им — да, конечно. Я напишу вам первым делом, как приеду в Бостон.

Два дня спустя, я уже держала в руках его письмо. Среди прочего, он писал — у меня все еще сохранилось его письмо:

«У меня и мысли не было, что вы не готовы к работе. Когда я думаю о приобретении, перевозке, установке и испытании оборудования только для вашей кухни к 10 июля — это совершенно невозможно. Я настоятельно рекомендую вам вернуть депозиты и подождать следующего сезона чтобы начать все как положено. Чтобы остаться до конца искренним, мадам, скажу, что сомневаюсь, что это ваше дело — управлять лагерем…»

Вернуть депозиты? Невозможно, сэр! Каждый цент уже был потрачен.

Какой удар! Но мне нельзя было впадать в отчаяние из-за недостатка времени: в Ватербери прибывала повариха! На этот раз стоял замечательный, солнечный день. Леди-повар оказалась гораздо более понимающей и с большим воображением, чем красиво одетый управляющий. Кухню недавно покрасили, печи были вычищены керосином. После того, как я показала ей все вокруг, постоянно объясняя, как то или иное место должно выглядеть через восемь дней, мы закончили наш деловой разговор на новых скамейках под деревьями у ручья. Добрая леди дала согласие приехать на семьдесят пять долларов в неделю при следующих условиях: чтобы ей и ее мужу была предоставлена трехкомнатная квартира рядом с кухней, чтобы у нее была большая электрическая тестомешалка, электрическая мясорубка, спиртовой кофейник из нержавеющей стали, раковина из нержавейки, газовая печь, а также много алюминиевых кастрюль и котелков.

Я была так рада, что она согласилась приехать, что, не глядя на список, обещала, что все будет готово. Я сразу же отправилась в Нью-Йорк и провела целый день, покупая оборудование для кухни. Цены я больше не спрашивала. Было сделано главное — я достала все это. Усталая, со стертыми ногами, этим же вечером я опустилась на свое место в поезде, идущем обратно в Вермонт, чувствуя себя так, словно заслужила медаль Конгресса.

Каждый день я все больше гордилась своей семьей. Девочки вставали, чтобы красить и стучать молотками, в пять часов утра и работали весь день и вечер до десяти часов или еще позднее. Если я не была в Нью-Йорке, Бостоне или Монтпилиере в одном из офисов или поезде, я с волнением оглядывала лагерь и подсчитывала вещи, которые еще не прибыли. Оставалось всего пять дней. Подушки и одеяла уже поступили, но еще не было кроватей, на которые их нужно было положить. Фарфор лежал вокруг, так как еще не были готовы буфеты для кухни.

Георг был занят на ферме. Сенокос в разгаре, в доме работали плотники и электрики. Он не мог сейчас помочь мне, во всяком случае он так думал. Но крепкое пожатие его руки, да изредка успокаивающий огонек в его глазах были величайшей помощью в этот момент.