Развод по-французски

Мне было, конечно, интересно, что она подумает о невестке-чешке, если Шарль-Анри женится на Магде. Наверное, интересно было не только мне, потому что в комнате возникло неуловимое движение, а в голосе хозяйки послышалось беспокойство.

Сюзанна обернулась к двери, ведущей в кухню, кивнула, и Натали внесла сыр.

— Женни, милочка, тебе нельзя сыра. Поди побегай в саду, — сказала она внучке и продолжала, бросив взгляд на меня: — Вы, девочки, такие разные, Изабель и Рокси.

Я поняла, что стоит в порядке дня. Я.

— Изабелла — l'américaine, maman, — сказал Антуан, смеясь. Я не усекла, что он хотел этим сказать.

— Помолчи, Антуан, — одернула его Труди.

— Обе такие очаровательные, но разные, — сказала Сюзанна. Собственно говоря, они в самом деле могли не знать, что Рокси и я — сводные сестры и в нас нет ни капли общей крови. Видимо, Рокси не упоминала об этом.

— Да, очень разные, — подтвердила Марджив.

— Изабель такая предприимчивая, — продолжал Антуан.

— Антуан! — одернула его Труди.

— Я считаю, американцы вообще предприимчивые люди, — заметила мадам Коссет. — Предприимчивые и практичные.

Мне стало обидно. Ничего себе практичные — режем вены, исследуем планету, умираем от любви. Может, «практичные» у французов означает что-то другое? А предприимчивость?

— А американцы считают французов рационалистами, — ненавязчиво заметил отец. — Разум, Век Просвещения, Термидор.

— Конечно, у Изабель сильный характер. Только сильные могут быть практичными, — снова вставил Антуан. Труди сказала ему что-то по-французски.

— Молоденькие американки славятся своей откровенностью, — сказала мадам Коссет. — У меня есть приятельница, графиня Кортену — ты ее знаешь, Сюзанна, — так вот, она считает, что все они — богатые наследницы и ловят женихов-французов, но на мой взгляд, эти дни миновали.

— Мне кажется, что французы очень практичны, — вставила Марджив. — По-моему, «рациональный» и «практичный» — это одно и то же.

— Мама, как можно обобщать, когда речь идет о национальном характере? — сказала Рокси и добавила умоляюще: — Правда...

Марджив уставилась на обглоданные цыплячьи косточки с выражением оскорбленной невинности. В конце концов не она затеяла этот разговор.

— Знаете, je chasse, — обратился Антуан к отцу, мужественно меняя тему. — Я говорю, что люблю охоту. А вы?

— М-м... да нет... И на кого же вы охотитесь?

— На оленей.

— Наверное, стреляете их? — мрачно заметил отец.

— Mais non[142], стреляют птиц. Оленя гонят собаками. Красивое, доложу вам, зрелище: лошади, охотники в костюмах, собаки, общий азарт. Даже кюре приезжает — благословить собак. Идея в том, чтобы затравить благородное животное. Олень выбивается из сил и больше не может бежать.

Мы, американская часть присутствующих, разом умолкли. Молчание неприлично затягивалось. Нас, кажется, не понимали.

— И что же потом? — тихо спросила Марджив.

— Потом собаки начинают терзать оленя. У вас есть выражение «добей его» — так вот оно об этом.

Мы были в ужасе, и наши французские хозяева поняли это, но не знали, в каком глубоком ужасе.

— А люди на охоте не погибают? Можно ведь упасть с лошади, или еще что-нибудь случится.

— Нет, обычно не погибают, хотя иногда, к сожалению, бывает и такое.

— Господи, — выдохнула Марджив, — это даже хуже, чем я думала.

— Собираетесь поехать на турнир «Ролан Гаррос»? — торопливо обратился к Антуану отец.

— Французы уж точно показали себя практичными, как только дело дошло до «Святой Урсулы», — гнула свое Марджив.

— Хорошо бы, но билеты!.. Совершенно невозможно достать! — воскликнул Антуан.

— В Калифорнии предлагали теннисные туры через Американскую федерацию. «Ролан Гаррос» — Королевский кубок — Уимблдон, — рассказывал Честер. — Надо было заранее записываться. Забыл, сколько это стоит, но не важно.

— Мы уже говорили, что Рокси — настоящая француженка. У нее так развиты духовные потребности... — начала Сюзанна. — А вот у Изабель...

— Мы сейчас серьезно подумываем, не пойти ли нам на байдарках вдоль берегов Патагонии, — не стесняясь, перебил ее папа.

Изабель, Изабелла... С чего бы это так замелькало мое имя? Все говорили одновременно, большей частью по-французски, кто-то утверждал что-то, кто-то отрицал, послышался смешок Антуана, я не расслышала, что сказала мадам Коссет. Меня увлекла воображаемая и невиданная прежде картина. Присутствующие представились мне как оперный октет, где каждый исполнитель, выйдя вперед, ведет свою собственную партию. Рокси, например, тянет: «Шарль-Анри... любовь... разлука...» Антуан с Амелией составили дуэт на тему: «Разбила семейный очаг потаскушка из Калифорнии». «Бедная я, бедная, зачем мне нужен Лондон, холодный, промозглый»?» — жалобно выпевает Шарлотта. Озабоченным речитативом выделяется Сюзанна: «Как довести до конца эту сцену? Как доиграть? И внучек моих никому не отнять!» Еще один дуэт — Марджив и Честер: «Забрать бы картину у дочерей и убраться отсюда домой поскорей». Труди? Не знаю, что пела бы Труди. Одно мне было ясно: никто ни с кем не хотел делиться ни мыслями, ни чувствами, как это принято у нас в Калифорнии, — и это называется «вежливостью», «цивилизованным поведением» и т.п. Но все равно каждый знал, что думает другой, во всяком случае, мне казалось, что я знаю. Из этой сцены я извлекла хороший урок: держи язык за зубами и улыбайся. Вот тебе и вся «цивилизация».

Я так увлеклась придуманным спектаклем, что не заметила, как разговор переменился, пошел в опасном направлении и где-то в глубине его закипала угрожающая идея. В общей разноголосице внезапно выделился голос Рокси. Она сказала: «Ну а теперь настало время сказать...» Вдруг все оборвалось, над столом повисла звенящая тишина. Я пропустила этот момент и теперь видела только испуганные лица. Я старалась угадать, что было сказано, по выражению лица Марджив и нахмуренным бровям Рокси. Я подумала, что речь шла обо мне, но нет...

Наконец мадам Коссет хрипловатым от отвращения голосом произнесла:

— Этот бофор испортился.

— Нет, что ты, это у него запах особый, с дымком, — судорожно проговорила Сюзанна.

«Да, что-то не то!» — раздались восклицания.

Антуан взял с блюда кусок сыра, положил в рот.

— Правда, испортился, — шепотом согласилась Труди. Именно ей, нефранцуженке, поручили принести сыр.

— А уверяли, что это бофор высшего сорта, — раздраженно говорила Сюзанна. — Я сама поговорю с месье Компаном... Но ничего, у нас еще есть. Замечательный реблошон. Servez-vous[143].

После десерта (glace vanille, sauce caramel[144]) Сюзанна повела нас пить кофе в гостиной. Роджер, Антуан и Честер устроились на диванах. Джейн громко спросила, где туалет. (Жуткий faux pas, Рокси даже глаза закатила. Французы, кажется, вообще не писают.)

Поскольку мне тоже приспичило, я повела ее по назначению. «Приятный обед, — прошептала она, — и люди вообще прекрасные». Как это похоже на психиатров — не замечать ни напряженного состояния в людях, ни подспудного страха. Не заметила она и прекрасных старинных обоев с птичками и виноградными лозами в спальне. Неприятно поразило ее биде, которое она приняла за туалет без сиденья, то есть только для мужчин, что выглядело в ее глазах как еще одно свидетельство французского сексизма.

Спускаясь по лестнице, я видела сквозь стеклянную дверь, как на террасе беседуют Марджив и Сюзанна. Труди скрылась в кухне, оттуда вышел Антуан с кофе на подносе. Марджив услышала нас и обернулась. На лице у нее было написано беспокойство.

— Нам пора ехать, — сказал вскоре Роджер. — Мне и Джейн. Хотим послушать вечерню в соборе Парижской Богоматери.

«Нам тоже пора!» — послышались восклицания. Мы надевали куртки, собирали сумки.

Ничего, собственно говоря, не произошло. Мадам Коссет пожала мне руку на прощание и понимающе усмехнулась — или мне показалось? Она пожала руки всем моим, а Сюзанна расцеловала нас.