Ложе из роз

Но она была благородна, эта маленькая балерина. Она подняла глаза на Ника, и завеса упала.

– Итак, сэр? – пробормотала она.

– Сэр? – удивился Ник.

– Это одно из любимых изречений гран-пера. «Итак, сэр», – говорил он мне, и, конечно, я всегда хихикала. А он ждал, терпеливый и улыбающийся, пока я успокоюсь. Мы знали, что, когда гран-пер начинал фразу этими словами, дальше должно было последовать что-то очень важное.

– Скажи мне что-нибудь очень важное сейчас. Итак, сэр?

– Итак, сэр, я верю, я знаю, что лозы выживут, что виноград будет расти и плодоносить на этом склоне горы, питаемый туманами и радугами. Звучит как сказка, да? – Хоуп склонила головку, будто стараясь включить и его в эту сказку.

Увы, Ник не мог разделить с ней ее волшебство. Но в обмен на ее откровенность он сам готов был рассказать ей кое-что.

– Однажды я встретил человека, который тоже говорил: «Итак, сэр». Его звали Хэнк. Он научил меня обращаться с лошадьми, объезжать их и ездить верхом.

– И когда Хэнк говорил «Итак, сэр», ты знал, что это нечто важное.

– Очень важное, – согласился Ник.

Снова наступило молчание, но Хоуп на этот раз заговорила первой:

– Ты заметил, что я немного располнела?

Ник внимательно оглядел ее.

– Потому что ты была одинока?

Одинока.

Та же причина, по которой она поделилась с ним своими горестями на чердаке, заваленном золотистым сеном, там, в лагере. Помнил ли он то лето?

– Думаю, да, – немного помолчав, ответила Хоуп.

Она знала, почему человек начинает есть слишком много: печаль, отчаяние, безнадежность и еще миллион других причин, и все они у нее были в последние четыре года.

– Просто не было особого смысла оставаться стройной, – призналась она тихо. – Моя мать была так разочарована, когда увидела меня после лета, проведенного на ранчо.

– И что она сказала?

– Да по правде говоря, ничего, но…

Хоуп давно научилась распознавать малейшие признаки недовольства матери, каждую морщинку на ее лбу.

– А как насчет Чейза и Виктора?

– Ко времени, когда я вновь встретилась с Чейзом – а это было на Рождество, – я уже немного поправилась. А Виктора я не видела почти два года.

– Два года?

– Они не жили вместе это время.

– Но теперь они снова вместе.

– Да, – улыбнулась Хоуп. – По-настоящему вместе. Кажется, между ними все благополучно, особенно этим летом.

Ник увидел ее улыбку и вспомнил балерину, кружащуюся среди цветов, грациозную танцовщицу, девушку на пороге вступления в пору женственности и надежд.

– Ты и сама, похоже, теперь в порядке.

– Так оно и есть.

Согласие Хоуп означало страстное желание, чтобы все именно так и было.

– Мы с мамой уезжаем вместе, только она и я, и мы будем с ней много разговаривать, по-настоящему разговаривать.

Как когда-то с тобой.

– И когда вы уезжаете? – тихо спросил Ник.

Хоуп, хмурясь, посмотрела на свои часики:

– Через десять минут мы встречаемся возле дома.

Через десять минут конец нашим счастливым минутам на залитом солнцем лугу.

– Что ж. – Ник потянулся с притворным равнодушием. – А я двинусь на ранчо в Неваду.

– Ты и Молли.

– Да, маленькую Молли я беру с собой.

– Ты и вправду любишь животных.

Люблю? Нет, Хоуп Тесье, я ничего и никого не люблю. Не осмеливаюсь.

– Сложись моя жизнь по-другому, я, возможно, стал бы ветеринаром.

– Но ведь ты еще можешь им стать.

– Посмотрим. Думаю, теперь нам пора идти к дому.

Френсис ждала дочь, стоя на мраморных ступенях.

– Хоуп, дорогая.

– Привет, мама. Прости, что я опоздала. Это Ник и Молли.

– Привет, Ник, привет, Молли.

– Ник и я познакомились на ранчо «Ивы».

– О, и теперь Ник приехал навестить тебя? Как удачно выбрано время. Это упрощает дело, Хоуп, и я не буду чувствовать себя такой виноватой.

– Что упрощает, мама? Какое дело?

– Я как раз собиралась написать тебе записку, но лучше все-таки просто сказать. Труднее, но лучше. Никаких объяснительных записок, ничего, что необходимо потом уничтожать.

Френсис Тесье взлетела высоко, и причиной тому был кокаин – Ник без труда догадался об этом. Она парила где-то в стратосфере, охваченная привычной эйфорией, и не видела оттуда хрупкого сердечка своей прелестной дочери.

– Миссис Тесье…

– Пожалуйста, Ник, называйте меня Френсис…

– Хоуп так рассчитывала на вашу совместную поездку.

– Я знаю, Ник. И он наступит – день, когда мы с Хоуп будем вместе бродить по пескам Пеббл-Бич…

Френсис перевела глаза с этого странного, красивого дикой красотой ковбоя на свою дочь:

– Но ближайшие пять дней, Хоуп, ты проведешь здесь. Это еще не конец жизни и не крушение мира. Здешний дом великолепен; пока ты отдыхала на лугу, сюда привезли горы всевозможной вкусной еды, мороженого, печенья, чипсов.

Ник не сомневался, что все эти лакомства отнюдь не являлись любимыми блюдами Хоуп, – он помнил это по ее пребыванию на ранчо. Зато это в точности соответствовало представлениям Френсис Тесье о пище, которую предпочитают «толстые девочки», потому что мать Хоуп теперь видела в ней только толстую девочку – и ничего больше. Неужели знаменитая романистка усмотрела в своей дочери возможную соперницу?

Ник подумал, что это вполне вероятно, особенно принимая во внимание то, что Френсис было уже за сорок. Женщину, столь углубленную в себя, столь занятую собой, вполне устраивала роль сочувствующей и снисходительной матери, обеспокоенной судьбой дочери и готовой ее опекать и пестовать.

– Я поставила твой чемодан в холле, – продолжала Френсис, словно не замечая недоумения дочери. – Спать можешь где захочешь: все спальни – просто мечта, сама увидишь. Я собиралась выключить телефоны, чтобы ты по ошибке не сболтнула что-нибудь лишнее моим друзьям. Но ты ведь так умна. Я знаю, ты не забудешь. Ты не должна отвечать на телефонные звонки и не должна уезжать отсюда.

Рука Френсис Тесье непринужденно охватила шею дочери – при этом бриллианты в ее кольцах сверкнули на солнце ослепительной дугой.

– Мне надо побыть с ним, Хоуп! Пусть всего пять дней и пять ночей – но с ним!