Паутина

Стефани отвела прядь волос, обнажив шрам на лбу.

— На судне произошел взрыв. Макс помог мне выбраться и поддерживал меня на воде, пока нас не подобрало другое судно. Это он так говорит, сама я ничего не помню. Я два месяца пролежала в марсельской больнице, там оказался великолепный хирург, специалист по пластическим операциям. Макс говорит, что сейчас я выгляжу так же, как и прежде. Только…

— Да? Было еще что-то?

Стефани кивнула. Она не рассказывала об этом ни Роберу, ни Максу, но Жаклин ей захотелось рассказать.

— Около недели назад я позвонила в эту больницу в Марселе и поговорила с одним из врачей, у которых лечилась. Видите ли, того, что там со мной происходило, я тоже большей частью не помню, вот мне и захотелось узнать, что он раньше говорил мне про потерю памяти. Врач сказал, что, на его взгляд, дело не в том, что меня чем-то ударило по голове. Есть еще что-то такое, о чем я сама не хочу вспоминать, о чем напрочь хочу забыть, вот я и забыла вообще все. Он назвал это психогенной амнезией.

— Он же не может утверждать это наверняка.

— По его словам, они с коллегами обсуждали между собой мой случай и сошлись во мнениях.

— Ну ладно. А вы-то сами что думаете?

— Не знаю. Я все время думаю: что же это я сделала, что захотела выбросить все из головы?

— Может быть, тут не обошлось без кого-то еще, без чего-то такого, что вы видели или слышали, — ласково сказала Жаклин. — Почему вы вините только саму себя?

— Потому что чувствую, что и сама виновата. — Она произнесла эти слова еле слышным голосом. — Я не могу это объяснить, но просыпаясь утром, я думаю: что-то я сделала не так. А что именно я не могу вспомнить. Потому что вообще ничего не помню.

— Бедняжка, — снова сказала Жаклин и еще сильнее прижала Стефани к себе. Стефани позволила Жаклин крепко обнять себя; она чувствовала себя в безопасности и всей душой желала бы продлить это мгновение. Сейчас ей не нужно было терзать себя мыслью, кто она и что сделала. Она просто была рядом с Жаклин и, как губка, впитывала уверенность и самообладание этой женщины.

Стук в дверь заставил их вздрогнуть.

— О, Господи, уже пора открывать, а мы еще не разобрались с этими свертками. — Жаклин осторожно отстранила Стефани от себя и, встав, принялась одергивать шерстяную юбку, поправлять шелковую блузку, приглаживать ладонями волосы, которые и так были гладко причесаны. — Я открою дверь, а вы, Сабрина, отнесите, пожалуйста, оставшиеся свертки в служебную комнату и вскройте их, позже мы все уберем. И вот еще что, дорогая, — она дотронулась до руки Сабрины, — мы вернемся к нашему разговору. То время, что мы с вами провели вместе, многое для меня значило.

Стефани все дрожала — настолько неожиданно начался очередной обычный рабочий день.

— Да, все было замечательно. Спасибо. — Подобрав лежавшие на полу свертки и оберточную бумагу, она прошла через заполненное старыми вещами помещение и вошла в служебную комнату магазина. — Я включу свет.

— Хорошо. — Жаклин уже стояла у входной двери, и в ту секунду, как она ее распахнула, Стефани щелкнула выключателем, вспыхнул свет, озаряя прихотливо изогнутые линии старинной мебели, полуматовые фарфоровые изделия в старых шкафах, кашемировые покрывала изумительной работы, блеклые краски на старинных гобеленах.

Словно солнце, которое покажется из-за огромных черных туч и снова скроется. А потом внезапно окружающий мир озаряется таким ярким светом, что мы, словно после сна, чувствуем всю красоту и радость жизни.

Ах, как бы это было замечательно, подумала Стефани, внезапно почувствовав неодолимое желание увидеть весь окружающий мир, а не только Кавайон, дом с постелью Макса. Как было бы здорово узнать и почувствовать все это.

Она стояла в служебной комнате у дубового стола. Здесь были свалены грудой подарки, которые нужно упаковать, лампы, которые нужно чинить, гобелены — их нужно было развесить, нераскрытые коробки, доставленные утром… На небольшом письменном столе стоял компьютер для регистрации чеков на проданные товары, пустая банка от кофе с карандашами и ручками, недопитая вчера кружка кофе. Стефани машинально отнесла кружку в раковину, вымыла и поставила на край сохнуть. Подняв с пола моток глянцевой ленты, она бросила его в ящик к остальным, потом сдвинула лампы, вазы и блокноты для записей в сторону и освободила место для принесенных свертков. И все это время она думала о своем. Я не смогу почувствовать это, пока буду с Максом. Я зависима от него и все, что я знаю, связано с ним. Но я хорошо живу; я должна быть благодарна ему; у меня нет никакого права жаловаться на судьбу.

К тому же, как можно представить себе жизнь без Макса? Мне слишком страшно. Я не знаю, как буду жить, если никто не сможет меня защитить. Ей вспомнилось, как она чувствовала себя в безопасности, когда они возвращались из Экса, словно она была луной, а он солнцем, на которое она смотрела снизу вверх, проникаясь исходившей от него уверенностью и силой. А потом ей захотелось, чтобы мгновение, когда Жаклин держала ее в объятиях, длилось вечно, и она, как губка, впитывала бы исходившую от этой женщины, ее новой подруга, уверенность и самообладание.

Когда я стану самой собой, сама стану сильной? Когда я стану уверенной?

Она услышала голоса, доносившиеся из магазина: две женщины оживленно говорили о диване работы восемнадцатого века, мужской голос рассказывал что-то о коллекции картин, а Жаклин говорила: «Хорошо, хорошо, мы очень быстро распродали все оставшиеся экземпляры, и некоторые покупатели записались в очередь. Особенно их интересуют пейзажи».

У мужчины вырвался смешок.

— Плохо дело. Новые картины скорее абстрактные. Я захватил с собой слайды. Если для вашего магазина они не подойдут, я, пожалуй, отнесу их в галантерею Лефевр.

— Ни в коем случае! Боже мой, Леон, я ведь представляю ваши интересы! Вы же были согласны.

Кто-то остановился на пороге служебной комнаты.

— Извините, мадам, вот эта скатерть… Сколько она стоит?

Стефани бросила взгляд на скатерть, которую женщина перекинула через руку.

— Тысяча пятьсот франков. Включая салфетки, разумеется.

— Она мне очень нравится, я обязательно ее возьму. Но мне нужна еще одна — подарок на новоселье. Что бы вы могли порекомендовать? Чуть поменьше и, конечно, не такое дорогое.

Стефани с трудом сдерживала улыбку, пока они с покупательницей шли в зал.

— Вот, на вешалке у нас есть несколько образцов. Может быть, вы хотите посмотреть…

— Ах, лучше вы выберите что-нибудь на свой вкус! Она не так часто приглашает меня обедать, чтобы я слишком утруждала себя выбором. А что, если взять вот эту? Желтого цвета. Я его терпеть не могу, но ей он, может, и понравится.

— Он не то что бы желтый, скорее, золотистый, — послышался мужской голос, — густого, сочного, сияющего оттенка, полного солнечного света и свежего ветра. Этот цвет — словно напоминание о полуголодной юности, любви, надеждах на вкусную пищу и вино.

Стефани с покупательницей обернулись. Тот, кто это произнес, стоял, прислонившись к стене и непринужденно улыбаясь. Это был мужчина с тонкими чертами лица и слегка впалыми щеками, среднего роста, чуть выше Стефани и примерно ее возраста. Он был худощав, широкоплеч и белокур, с почерневшим от загара лицом. На нем были голубые джинсы и белая рубашка с расстегнутым воротом. Стефани поймала взгляд его зеленых глаз с лукавыми, заговорщическими огоньками. Это его голос она слышала в магазине, когда он с Жаклин беседовал о картинах.

Они стояли и смотрели друг на друга, пока покупательница твердила:

— Золотистый? Золотистый? Никогда о таком цвете не слышала. Я даже не знаю, как это слово произносится. [19]А что оно значит?

— Желтый, — ответила подошедшая Жаклин. — Пигмент, которым часто пользуются художники. Значит, вы хотите купить эти две скатерти — красную и желтую?

Стефани взяла обе скатерти у покупательницы.