Рояль под елкой

К парадному подкатило пять машин. В свете фар возникла Рита в окружении дюжих молодцов.

Она шла прямо к нему, этакая донна Корлеоне с телохранителями.

— С Новым годом, Петя!

Кабанов попятился и на всякий случай промолчал.

— Иди в машину, быстро, — скомандовала Рита. — Я приехала за тобой!

Кабанов не двинулся с места.

— Хуже будет! — честно пообещала Рита.

— А своих упырей зачем взяла? — усмехнулся Петр. — Привыкла все силой решать? Интересно, что мне будет, если я не пойду?

— Иди, я сказала! — крикнула Рита, с удивлением понимая, что еще немного — и сорвется на слезы.

Кабанов хмуро оглядел Ритину группу поддержки. Мда, кабаны знатные, такие если навалятся, мало не покажется. Ишь как смотрят, прямо порвать готовы, особенно этот, в черной шапке.

Парень в черной шапке действительно глядел на Петра, буквально сверля его взглядом. Возможно, если бы Кабанов знал, что зовут парня Федор, а фамилия его Крюков, это что-то бы ему объяснило, но он не знал. И уж тем более откуда ему было знать, что в голове под черной шапкой зреют сейчас мысли, опасные для Кабанова. Потому что когда Крюков понял, зачем любимая женщина в разгар новогодней ночи вызвала бригаду своих парней, сняв их с охраны важных объектов, он почувствовал отчаяние и естественную мужскую злость к сопернику, которая вполне могла трансформироваться в нечто разрушительное, — ревность страшная стихия!

Федор в этот момент испытывал ревность дикую, как зубная боль. Да, все ясно, без вариантов: Рита любит мужа, иначе с чего бы она помчалась среди ночи, как подорванная?

Хотя что с того, что она любит Кабанова? Ведь он, Федор, ее тоже любит! Почему он должен уступать?

На миг в голове у Крюкова мелькнула шальная мысль — выхватить пистолет и сказать Кабанову, чтобы мотал от этой женщины куда подальше, а если вернется — он из него решето сделает. А потом силой увезти Риту куда-нибудь и прожить с ней всю жизнь. Может, рискнуть?

…Как тут не вспомнить Митрича с его «у судьбы на перепутье»?! Вот и бедный Федор застрял: направо, налево, куда идти-то? В общем, ничего у Крюкова не получилось, черт его знает, почему, генетика, что ли, не та? Только втянул Федя голову в плечи, промолчал и упустил любимую.

А Кабанов в это время решал, что делать, как быть и, главное, с кем.

Да и перед Ритой стоял вопрос: либо уж отпустить Кабанова на все четыре стороны, либо бороться за собственное счастье. Вот только надо еще определить, в чем оно? Может, это Крюков? Стоит рядом, сопит преданно, ждет ее решения…

…Решение Рита приняла быстро, как настоящий самурай, на семь вдохов. Не нужно ей никаких кульбитов и разворотов на сто восемьдесят градусов. И нового счастья ей тоже не нужно, а нужно свое старенькое, родное, замурзанное и любимое. Но за это свое она, будьте уверены, поборется. Не отдаст какой-то там чужой рыжей женщине, хватит с нее эмэнэс Войтович!

Рита сочла долгом предупредить:

— Если ты сейчас сам не сядешь в машину, тебя туда погрузят, как куль с песком!

И тут Кабанов взвился, разобиделся:

— Ты что, совсем охренела? Ну давай, расстреливай, чего там еще придумаешь! А добровольно я не пойду!

И тут с Ритой что-то произошло.

Она подошла к Кабанову и тихо, чтобы ее не слышала группа поддержки, зашептала:

— Петя, Петечка, вернись, прошу тебя! Ну, пожалуйста! Хочешь, я буду такой, как ты скажешь? Зависимой и слабой? Хочешь, агентство тебе отдам? Ты будешь работать, а я дома сидеть и печь тебе пироги!

— Ты что, Ритос? — спросил Кабанов, испугавшись такого резкого поворота даже больше, чем расстрела.

А Рита вдруг заплакала совсем жалко:

— Я не могу без тебя… Без тебя я просто умру… А теперь иди, куда хочешь!

Тогда Кабанов подошел, взял ее за руку и сказал:

— Поехали домой!

У машины Рита задержалась и объявила:

— Уезжайте ребята, свободны! Сама справилась!

После чего, застенчиво улыбаясь, села в машину.

В новогоднюю ночь Ева не нашла лучшего занятия, чем глотать невкусное шампанское и смотреть заезженный, но от этого не ставший менее любимым фильм «Ирония судьбы».

Причем смеяться в смешных местах, как раньше, ей не хотелось. Она смотрела фильм с серьезным, печальным выражением лица. Может быть, потому, что думала о женщинах, к которым, в отличие от прекрасной Нади, в новогоднюю ночь никто не пришел.

Еве так жалко этих женщин! Вот они едут в метро — серые лица, потухшие, безрадостные глаза — нелюбимые, усталые, как будто их отжали через гигантский пресс, убрав за ненадобностью мечты, желания, что-то живое и теплое. О такой ли жизни они мечтали в зеленом знойном лете своей юности?

Еве их жаль, потому что она — одна из них. Она бы всех этих женщин, замерзших, безжизненных, недолюбленных, грузила в вагоны и везла к морю. Туда, где жара, солнце и пальмы. Туда, где они оттают, переродятся и станут такими, какими их задумал бог.

А еще дала бы каждой по правильному мужчине. Умному, тонкому и сильному настолько, что у него никогда не возникало бы желания задавить кого-то своей силой. Да, будь ее воля, она бы все куда лучше и разумнее устроила.

А еще сделала бы так, чтобы в Новый год каждая женщина не чувствовала себя одинокой. Потому что это обидно и неправильно.

И придумала бы, может, специально для женщин какое-нибудь забористое шампанское с интересными пузырьками (пусть даже с самым сложным химическим составом), чтобы женщина могла выпить, сразу повеселеть и поверить в то, что праздник, хорошее настроение и новое счастье возможны и для нее.

Но нет такого шампанского. И вообще тебе пятьдесят с гаком, не мели ерунды. Снег идет, жизнь проходит… Ни то, ни другое, ни вообще ни что на свете изменить нельзя.

Ни мужчины, ни праздника, ни веселья. Листай фотоальбом, старая клуша, и вспоминай прошлое.

Фотографии веером: Лера с игрушками, косичками, бантиками; Лера идет в первый класс, Лера с кошкой, Лера-подросток, Лера на выпускном, Лера в своем первом фильме…

Евиных фотографий в альбоме почти нет, в основном это фото дочери. Потому что Лера — центр вселенной. Неизменно. И с течением времени — все сильнее.

Странная закономерность: чем больше Лера отдаляется от матери, уходя во взрослую жизнь, тем болезненней Евина зависимость от дочери. И тем серьезнее страх, что однажды дочь совсем отдалится — выйдет замуж, или, не дай бог, уедет в другой город или вообще в другую страну.

Что тогда делать ей?

Ей так важно быть нужной кому-то, о ком-то заботиться. Раньше заботилась о матери и дочке, а теперь мамы не стало, Лера выросла… Тяжело привыкать к мысли, что ты больше не нужен. Тут тебя старость и настигает, потому что, когда ты не нужен — начинаешь стареть. А она так устроена, что ей надо много отдавать, и тогда энергия к ней возвращается. Ева на полном серьезе стала задумываться о том, чтобы взять из детдома ребенка. Страшно, конечно, и не факт, что получит разрешение на усыновление, но, может, попытаться? Что-то она еще успеет сделать хорошего, вложит в кого-то нежность, которой, оказывается, еще много, отогреет любовью…

…Фильм закончился, пошел концерт — популярные вальсы, воздушные, легкие, праздничные. И что-то в Еве отозвалось, полетело навстречу волшебной музыке, захотелось смеяться и плакать — и вспомнился вдруг один день. Самый лучший в ее жизни.

С мужем и дочерью она оказалась в своем любимом Павловском парке. Вадим участвовал в вечернем концерте, а перед этим они решили вдоволь погулять.

Небо в тот июльский день было пронзительно голубым, и розы в парке пахли волшебно. Вадим держал ее за руку, а маленькая Лера смеялась. Ева испытывала какое-то сумасшедшее счастье и хотела остаться в этом дне навсегда.

…Устав от прогулки, они присели на лавочку, достали пакет с едой, и тут, в одно мгновение (как бывает только на Балтике), небо заволокли тучи. Вадим заметил, что, кажется, будет дождь и нешуточный, а Ева махнула рукой — пустяки! Ей никуда не хотелось уходить.