Любовники и лжецы. Книга 1

– Ты действительно так сделаешь?

– Да. Мне ничего не стоит заставить Дженкинса снять тебя с задания. Ему нужен я и мои фотографии. Он сделает все, что я скажу.

– То есть ты готов продолжить работу один, без меня.

– После всего этого? – Он обвел рукой вокруг себя. – Бесспорно.

Джини отвернулась. В ее памяти всплыли все старые сплетни и пересуды в пресс-баре в Бейруте о том, что Ламартин не побрезгует ничем, лишь бы только сделать репортаж, о том, что он бессовестный, одержимый человек, одиночка, а не член команды. Держаться от Ламартина подальше – такова была общая позиция журналистов, даже тех, которым он нравился. Ламартин никогда не раскрывал своих наводок, не судачил и не позволял никому и ничему становиться на его пути.

Джини нерешительно взглянула на него.

– Если бы ты так сделал, я бы просто так не отступила. Я тоже могу поговорить с Дженкинсом.

– Но победил бы все равно я.

Он заявил это спокойно и категорично. Джини знала, что Паскаль прав. Она молча пожала плечами.

– Ну хорошо, мне ничего не остается, как принять твои условия. Оставайся. Я не откажусь от этого задания.

Она умолкла. Это неохотное согласие не очень обрадовало Паскаля, Джини понимала, что сделала ему больно. Губы Паскаля сжались.

– Вот и хорошо, – проговорил он наконец и отвернулся.

– Послушай, Паскаль, подожди, – торопливо заговорила Джини. – После всего этого мне действительно было страшно. Я признаюсь, что рядом с тобой мне будет гораздо спокойнее…

Паскаль молча смотрел на Джини долгим изучающим взглядом. Взгляд этот был твердым, оценивающим, в нем не было ни капли тепла.

– Если ты подумала, что этой ночью я оставлю тебя одну, – спокойно произнес он наконец, – значит, ты совсем меня не знаешь.

Глава 14

Паскаль лежал на диване в темноте. На улице, за окном, было тихо. Прошел час, еще один, сон не шел.

Его мысли устало вертелись вокруг одного и того же. Он пытался заставить их работать продуктивно, старался сосредоточиться на истории с Хоторном, но они отказывались повиноваться. Возвращаясь от прошлого к настоящему, Паскаль с отчаянием вглядывался в то месиво, в которое он превратил свою жизнь.

Часа в два ночи Паскаль впал в зыбкий и прерывистый сон. Ему приснился английский адвокат, с которым накануне утром он имел короткую беседу, а потом – его французский адвокат, одетый в черную мантию. Их образы наплывали друг на друга, сливаясь и путаясь, его преследовали какие-то фантасмагорические темные силы. Они следовали за ним из Ливана в Африку, он видел улицы, по которым когда-то ходил в столице Мозамбика Мапуту. Повсюду на улицах валялись мертвецы, а оставшиеся в живых тянули к нему руки из черных дверных проемов. «Пристрели меня!» – кричал один из таких призраков, но когда Паскаль поднял свой фотоаппарат и навел его на резкость, этот человек упал замертво. Паскаль медленно шел по улице, склоняясь над телами. В воздухе стоял приторный запах крови. Паскаль опустился на колени рядом с девочкой, одетой в очень знакомое ему платье. Девочка лежала вниз лицом, и когда Паскаль перевернул ее, то увидел, что это его дочь – Марианна.

Паскаль проснулся в холодном поту, уверенный, что кричал во сне. Наполеон, свернувшись, лежал у него в ногах. В квартире стояла тишина. Паскалю такие сны снились нередко. Во сне он часто оказывался рядом со смертью. Он знал, что никакого другого средства справиться с дурными беспокойными снами, кроме напряженной работы, для него не существует. Если сейчас он попытается уснуть, кошмары вернутся. Они всегда возвращались.

Паскаль включил лампу и стал выжидать. Он оглядел комнату, и мало-помалу ощущение реальности вернулось. Паскаль ненавидел тот свободный полет, в который пускалось его сознание по ночам, ему было страшно то, как, меняя свои очертания, переиначивало себя его прошлое. Иногда сны воссоздавали в его сознании образы давно минувших событий – именно так случилось и сейчас. В других случаях были связаны с его нынешними напастями, и их он тоже боялся.

Временами сны наталкивали его на мысли, «что было бы, если бы…». Такие подвохи Паскаль ненавидел. Хорошо хоть сегодня обошлось без этого надувательства. Он встал и начал слоняться по комнате. Сделал себе кофе, выпил его, закурил сигарету. Иногда работа помогала ему отвлечься от ненужных мыслей, и теперь он решил прибегнуть к испытанному средству. Потихоньку, стараясь не разбудить Джини, он вновь и вновь прокручивал пленку с записью Макмаллена, вспоминал мельчайшие детали разговора с его сестрой, читал и перечитывал газетные вырезки, посвященные персоне Хоторна. Открыв каталог, который показала ему Джини, он вглядывался в лицо Лорны Монро.

Наконец, измученный, но настроенный по-прежнему решительно, Паскаль вернулся к листу бумаги, найденному за фотографией на письменном столе Макмаллена. Он в который раз разглядывал написанные на нем цифры, порядок их расположения. Неожиданно его пронизало чувство, что если он сейчас сможет разместить их как-то иначе, расположить в определенном порядке, ему удастся расшифровать этот код, разгадать смысл заключенного здесь сообщения. За окном проехала машина. Паскаль отодвинул в сторону бумагу и признал очевидное: он не может разобраться в этой китайской грамоте, да и во всей этой истории. Если из этого лабиринта и был какой-то выход, то он представлял собой узенькую щелку, какой-то тончайший намек, который он, должно быть, пропустил.

Паскаль вернулся к дивану и зажег очередную сигарету. Он лег на спину и стал глядеть в потолок, наблюдая, как извиваются струйки дыма.

Через некоторое время произошло именно то, чего он отчасти ожидал и отчасти боялся: мысли о Хоторне стали таять, а сквозь них начало все более отчетливо проступать его прошлое, постепенно приобретая реальные очертания. В его сознании будто прокручивался фильм двенадцатилетней давности. Вот он, кадр за кадром: пресс-бар в пятизвездочном отеле, небольшая, как коробка, комнатка на берегу залива, город, который когда-то был так прекрасен. Ливан, Бейрут.

Ему исполнилось двадцать три, и это была его третья командировка в Бейрут. Журналистская известность Паскаля начинала расти, а денег по-прежнему не было. Двое из пишущих журналистов, с которыми он работал раньше, погибли, и он предпочел работать в одиночку. К моменту их первой встречи с Джини он провел в Бейруте уже два месяца. Два месяца, полных кровавых кошмаров и предсмертных криков. Два месяца нестерпимой, нескончаемой жары. Два месяца без спиртного и секса. Во время работы Паскаль никогда не пил и не спал с женщинами. Этот пуританский кодекс высмеивался в равной степени и его друзьями, и врагами. Из-за него на Паскаля смотрели с подозрением, но ему было плевать. Это был его кодекс!

Июльским утром 1982 года друг Паскаля затащил его в «Палм бар» в отеле «Ледуайен». Этот человек сказал, что там будет сам великий Сэм Хантер, которого он знал еще по Вьетнаму, и если Паскаль хоть раз в жизни постарается быть вежливым, то его представят Хантеру. Паскаль, пожав плечами, согласился. Он встал поодаль от собравшихся, заказал минеральной воды и стал наблюдать за представлением, которое давал Хантер, – этот коренастый и агрессивный американец с гарвардским акцентом. На нем была одежда от «Брукс бразерс», он много курил и пил виски со льдом. Было одиннадцать часов утра. Паскаль презрительно смотрел на Хантера, Этот человек не понравился ему с первого взгляда.

Через некоторое время состоялась церемония представления. Хантер был вежлив, но держался высокомерно. «Конечно, конечно, – сказал он, – я видел ваши снимки. Кто же их не видел! Очень любопытно. Но вы стремитесь запечатлеть все своими глазами – всю эту кровавую тошнотину. Наверное, у вас переизбыток адреналина. Как-нибудь вы подберетесь слишком близко, и вас пристрелят».

На этом беседа закончилась. Хантер не привык тратить свое драгоценное внимание на посторонних. Репортеры стали шутить, а подхалимы удвоили свое старание. Сэм Хантер был в центре внимания. «Этот обладатель Пулитцеровской премии не в лучшей форме», – подумал Паскаль. Он считал, что люди, добившиеся славы, должны быть не такими, как другие смертные. А у этих всегда находилось время еще для одного бурбона со льдом. Если даже случалось что-нибудь важное, им сообщали об этом либо добровольные помощники, либо кормившиеся от этого уличные мальчишки. В то же время события в Ливане отнюдь не являлись историческими – так, мелкая заварушка. Раньше или позже стрельба здесь закончится. Что же касается Хантера, то он освещал события и покруче, так что здесь мог не особо напрягаться.