Волк в капкане (СИ)

Когда они подъезжали к городу несколькими часами раньше, между ними висело неуютное, напряженное молчание — тот разговор о предохранении и беременности дался обоим тяжело. Если бы оба не хотели друг друга так сильно, все вполне могло закончиться прямо тогда — если бы он отвез ее домой на Фрибурплатц, а сам отправился к себе… и она бы потом часами ждала его телефонного звонка… Но получилось по-другому. Она упомянула обещанный филе-миньон, а он спросил, как она готовит, и вскоре они уже заспорили о том, с чем получается вкуснее — с грибами или с цуккини, потом разговор плавно перетек на баранину, и выяснилось, что Отто знает кучу способов готовки баранины и готов ей продемонстрировать любой хоть сейчас! И они приехали к нему домой, заехав по пути в «Кооп» и закупив все продукты, нужные для кулинарных таинств.

На самом деле, из всей мебели, которая у него была, добрых слов заслуживала только кровать. Огромный антикварный сексодром темного дерева с причудливо вырезанным изголовьем. Отто арендовал эту квартиру у кого-то из своих приятелей, которому она досталась в наследство от дяди. После дядиной смерти всю мебель из квартиры вывезла какая-то благотворительная организация, а кровать просто не смогли разобрать и оставили на месте. Отто поселился тут в шестнадцать, только приехав в Цюрих, и не придумал ничего лучше, чем раздобыть кое-что из мебели на блошиных рынках. Да он и не мог себе позволить ничего иного по своим тогдашним финансам. Вот и обходился шкафом без дверки, креслом без подлокотника, исцарапанным письменным столом (на которым к тому же ножом было вырезано неприличное слово) и обшарпанной книжной полкой. Рене подколола его, предположив, что он сам вырезал неприличное слово на столе (он охотно согласился) и предложила поехать и купить хотя бы диван в гостиную (его слегка передернуло, и она не поняла, почему). Посуда у него была, наверное, тоже с барахолки — все чистое, но ужасающе разномастное, старое и безобразное. Чего стоил хотя бы этот ужасный ковшик, в котором Отто сварил изумительный кофе — именно такой, как им обоим нравилось: горячий, как ад, крепкий, как проклятье, восхитительный, как грех их прелюбодеяния, черный, как ночь.

— Хватит грезить, женщина! Я все еще жду чеснок!!!

В его глазах искрилась добродушная насмешка.

— Упс, — сказала Рене, встала с табуретки и подошла к нему, оглядывая стол в поисках упомянутого чеснока. Почистить его было делом одной минуты, а ей сейчас хотелось несколько иного. Ей хотелось обнять Отто — она прильнула к его спине, обхватила руками его за талию и прижалась щекой к его сильному плечу. Как же сильно она его любила! Как же она хотела понять его, жить его жизнью, чувствовать его чувствами, мыслить его мыслями, и как сильно ей была нужна его любовь! А он был как ветерок — вот он здесь, а в следующий момент его уже нет, он уже в сотне километров отсюда, его не поймать, не укротить, не приручить… Иногда ей казалось, что она как-то ухватила что-то, поняла, что он для нее больше не тайна за семью печатями, но в следующий миг понимала — нет, она совсем его не знает… он непредсказуем, непостижим, он — Отто Ромингер. Что это значит — быть Отто Ромингером? На что это похоже? Каторжный труд на тренировках, мощный стимул и тяга к успеху, огромное честолюбие и сумасшедшая работоспособность, страсть к адреналину и к игре, всеобщее восхищение и обожание, и одиночество, и закрытость, и независимость. И — все?

— Чеснок, — пробрюзжал он, впрочем без особой настойчивости, и она поняла, что его сейчас занимало — под ее руками напряглись твердые мышцы его живота и бедер, дыхание чуть участилось, и будто бы даже чуть повысилась температура — Рене терлась сосками об его спину, и он завелся тут же. Безо всяких колебаний он выключил горелку и повернулся к ней:

— Ну все, попалась, Браун.

— Ага, — Она обхватила ногой его бедра, прижимаясь к нему и целуя его в губы. Возможно, сейчас они снова окажутся на этом офигенном сексодроме, на котором уже успели пообниматься едва войдя в квартиру.

Нет. У него были другие планы.

— А вот мы проверим, выдержит ли вот этот стол… — Отто уложил ее прямо на кухонный стол, раздвинув в стороны все, что там лежало — овощи, мясо, баночки и подложки с сушеными и свежими специями, разделочную доску, пару ножей, бутылку с шоколадным кремом и такую же с ванильным (эти бутылки не участвовали в готовке, но пригодились с кофе. Рене улыбнулась ему, лежа на спине и обхватывая ногами его бедра.

— Выдержал. И что дальше, шеф?

— Дальше? — он призадумался, улыбнулся. — Дальше приступаем к десерту. Шоколадно-ванильному.

— Как это?

— Вот так. — Он взял ванильный крем и выдавил холодную запятую на ее левый сосок. Потом шоколадную — на правый.

— Ты сладкоежка?

— Лакомка, — охотно согласился он и обильно украсил обоими кремами ее живот и бедра.

— И теперь будешь облизывать? — с любопытством спросила Рене.

— Нет, суну тебя в духовку.

— Остряк ты у меня.

— И большой гурман.

— Большой — это уж точно, — многозначительно согласилась Рене и, обвив ногами его бедра, рывком притянула его к себе. — Я тебя хочу, большой гурман.

Он ухмыльнулся и сильным, резким ударом, как они оба любили, вошел в нее:

— Какая похотливая девка.

Глава 21

— О-ля-ля, поваренок, — повернувшись на каблуках домашних туфель, Рене уперлась кулачком в бедро и прищурилась: — Я точно помню, что просила тебя порезать цуккини.

— А вот и нет! Ты просила сначала снять футболку. Потом штаны. Потом…

— Тогда налей мне вина. — Рене через плечо посмотрела на него и чуть не облизнулась. На нем были только часы и больше ничего, и он вальяжно развалился на кухонном диванчике. В ответ на ее просьбу он дотянулся до бутылки белого вина, которое она использовала для маринада, и плеснул немного в мерный стакан. Пригубил сам, передал ей.

— Хоть ты и ленивая морда, мне очень хочется для тебя готовить, — промурлыкала Рене.

— Правильно, — согласился Отто. — Чтобы я и дальше так старался, меня надо хорошо кормить.

Сегодня был последний выходной, и они проводили его дома у Рене, на Фрибурплатц: благо, Артур был у Макс. Завтра Отто в 8 утра должен быть на тренировочной трассе. Хорошо, что всю неделю он должен тренировать именно специальный слалом, потому что слаломная база была совсем недалеко от Цюриха, и можно возвращаться домой каждый вечер. Тренировочные базы скоростных видов находились намного дальше, ближайшая — в Санкт-Моритце, а его любимые тренировочные трассы — ближе к итальянской границе, в Церматте.

Вчерашнее жаркое Ури получилось потрясающее, несмотря на то, что в процессе готовки они несколько раз прерывались — сначала занимались любовью на столе, потом он слизывал с нее крем, а она — с него, потом пошли в душ вместе, в результате чуть не сожгли мясо, но все же конечный результат был замечательный — баранина просто таяла во рту, нежная и ароматная. Рене вспомнила, как Отто добавлял в кастрюлю специи — сначала смешивал и грел в ладонях, и затем ссыпал, растирая между пальцами — потом его руки восхитительно пахли розмарином и орегано. Ночь они провели на его огромном сексодроме. А утром собрались и поехали к ней, потому что она тоже хотела поразить его своими кулинарными талантами.

Квартира Рене была и больше, и несоизмеримо более уютная и удобная — все было продумано и спланировано для максимального комфорта: удобная и красивая мебель, мягкий свет, любовно подобранные шторы и декор, восхитительная посуда. Это был дом, убежище и то место, куда хотелось возвращаться, в то время как жилище Отто было скорее опорной базой, куда он наведывался время от времени по необходимости. Он не знает, что такое дом, — думала Рене. — Неужели у него никогда не было настоящего дома? И сейчас, глядя, как он кайфует на диване, она понимала, что без него ей уже нигде не будет хорошо и уютно. Она мечтала создать для него дом, но… у ветра не бывает дома. Ветер — он свежий и свободный, вольный и неукротимый, и ему вовсе не хочется куда-то возвращаться.