Лабиринты судьбы

— Добрый вечер. — Я оглянулась на подошедшую к нам женщину. Она была полной и рыхлой. Примерно на голову выше Марата и чуть ниже меня. Наверное, ей под сорок, решила я, разглядывая морщинки на шее, прикрытые бархатной лентой, расшитой жемчугом.

Она поцеловала в щечку Марата, слегка присев для этого, и по-матерински обняла Лешу.

— Здравствуй, Волчонок.

— Здравствуйте, Софочка. Ира, знакомься — Софья Людвиговна.

— Очень приятно, — ответила я.

— Очень, очень приятно! — Женщина обняла меня, и я, боясь провалиться в мягкое тело Софьи Людвиговны, вежливо, но настойчиво освободилась от очень уж фамильярных проявлений чувств.

— Софочка, — Марат взял бокал с пузырящимся шампанским, которое принес молоденький официант на черном подносе. — Ире понравились картины, и она спрашивает, кто их написал.

Женщина лукаво взглянула на Лешу, и все они засмеялись. Эта комедия стала мне порядком надоедать, я обиделась, надула губы и взяла Лешу под руку, инстинктивно ища у него защиты.

— Может, я и невежда, но мне всегда казалось, что спросить о том, чего не знаешь, не является признаком плохого тона. Но если это не так…

— Ирочка! — выдавая акцент непонятного происхождения, воскликнула Софья Людвиговна. Она снова посмотрела на Лешу. — Эти картины мой муж приобрел на аукционе в Лейпциге, ухнув в них всю свою премию в несколько сот тысяч долларов. И хотя эти деньги были бы нелишними в нашем бюджете, я сделала бы то же самое, будь я на его месте.

Я набрала полную грудь воздуха. Понятно — картины очень дорогие, понятно — Марат муж Софочки, и они бывают за границей, понятно — хозяин дома ученый, артист или еще кто-нибудь, кому дают такие премии. Понятно, понятно, понятно! Но до сих пор непонятно, к чему такая таинственность? Нет бы назвать автора и закончить эту тему. Неужели им доставляет удовольствие подчеркивать пробелы в моей эрудиции на поприще живописи?

— Эти картины были куплены в нашей стране за символическую плату одним эмигрантом, знающим их истинную цену, — продолжала вещать Софья Людвиговна, упиваясь собственным красноречием, и я натянуто улыбалась, стараясь сохранить спокойствие. — Автор этих полотен практически подарил свои работы, а Марат вернул их на родину.

— Не томите, Софочка, — улыбнулся Леша. — Вы совершенно замучили Иру. Правда? — Он посмотрел на меня. — Все это — пустое. Я уж не знаю, какой он знаток живописи, этот Манфред, скорее он знаток конъюнктуры, но мне были очень нужны деньги, а картины эти валялись на чердаке у моего друга, и никому бы в голову не пришло заплатить мне за них хотя бы червонец… Я с огромной радостью продал их за пятьсот долларов. Заметьте, рискуя при этом загреметь за валютные операции!

— Тебе правда нравится? — Он взглянул на меня, как нашкодивший ребенок.

— Не верю, — выдохнула я, отчетливо понимая, что все они говорят правду.

О том, каким образом эти картины попали на один из известнейших аукционов мира, я узнала в ближайшие пятнадцать минут из уст говорливой хозяйки. История более чем занимательная, особенно если учесть, что Леше до этого приходилось предлагать их не в один художественный салон своей страны.

— Это ужасно, Ирочка! Так ведь вас зовут?

Я кивнула.

— Ужасно, что в нашей стране больше десяти рублей Алексею никто не предлагал. Ну и, естественно, я бы тоже так поступила, он решил их не продавать вовсе. Пусть лучше дети посмотрят, как их папа рисовал в молодости. Правда, Алексей?

Леша легким кивком головы согласился с Софочкой.

— Но приятель его, на чьем чердаке валялись эти картины, кстати, он тоже художник, пригласил к себе в гости одного немца и, зная о денежных затруднениях Леши, предложил тому посмотреть работы молодого художника. Манфред взглянул на них и сказал, что больше пятисот долларов не заплатит. Пятьсот долларов! В то время как у Алексея ни гроша за душой! — Она красноречиво посмотрела на меня, изображая крайнюю степень возмущения. То ли ее возмущали наши ценители красоты, не углядевшие в Леше яркого самобытного таланта, то ли ей не по душе пришлась бесчестная миссия этого пресловутого Манфреда, который вывез картины неизвестного у себя на родине молодого художника, как не представляющие особой ценности, и тут же продал их на Западе по цене, в десять раз превышающей его собственные затраты. Но факт остается фактом: покупатель, предоставив экспертам возможность оценить картины по достоинству и решив, что сможет продать их еще дороже, отправился с ними на аукцион, где цена их взлетела невероятным образом.

Пока Софочка рассказывала мне любопытную историю Лешиных картин, к нашей группке подошла интересная девушка и, ухватив Лешу под локоток, увела его. Леша коротко взглянул на меня, я так же коротко кивнула ему в знак того, что не возражаю, однако под ложечкой у меня засосало.

Девушка вполголоса говорила что-то Леше на ухо, Леша улыбался и отвечал ей так же тихо. Я, как ни старалась, не могла услышать, о чем они беседуют.

Софья Людвиговна, прерванная вежливым обращением официанта, извинилась передо мной и ушла в глубины ярко освещенных коридоров. Я уже собралась подойти к своему спутнику, как Марат, осторожно взяв меня под руку, подвел ближе к картинам, чтоб я могла рассмотреть их с более удобной позиции. Вероятней всего, он предположил, что ему необходимо заменить отошедшую супругу.

Я вполуха слушала Марата, увлеченно декламирующего какие-то строки из классической поэзии, и краем глаза следила за Лешей.

— Нет, вы только взгляните, какое сочетание цветов! Какая глубина чувств! — Марат перестал декламировать и вернулся к картине, у которой мы остановились. — Видите, эта девушка, она парит, как птица. Птица, как мне кажется, — аллегория… Любовь? А багульник?

Марат задумался, тихо улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.

— … По кроне рыжий, бирюзовый книзу… — Видимо, это тоже была строчка из стихотворения, потому что Марат мычал еще что-то, явно имеющее форму стиха.

Девушка весело рассмеялась какой-то Лешиной шутке, обвила тонкой рукой его талию и нежно прикоснулась губами к его щеке.

Я рассеянно кивала Марату, тщетно пытаясь уловить смысл его самозабвенного монолога.

— А солнце?! — упоенно продолжал он, не замечая моего нарастающего раздражения.

Гости пили шампанское, смеялись, рассказывая анекдоты, до меня донесся мягкий женский голос:

— … Одна подружка говорит другой: знаешь, дорогая, сегодня утром я видела твоего благоверного, а на руке у него висела изумительная блондиночка. О, отвечает другая, ты бы меня больше поразила, если б сказала, что он тащил за собой игрушечный паровозик.

Дама залилась смехом, который тут же подхватили другие гости.

Марат показывал мне раскрытой ладонью оранжевый круг солнца над полыхающим лугом, наивно полагая, что я всматриваюсь в картину.

— А эти волосы? Они как искры, как живое продолжение солнечного света. Правда?

Я взглянула на летящую девушку, на синеющий багульник. Действительно, все было так потрясающе живо, так взаимно связано и переплетено, что захватывало дух. Сила любви, исходящая от этого полотна, переполнила меня. Ревность свернулась клубком колючей проволоки на том месте, где должно было находиться сердце, и я яростно оглянулась на Лешу…

Его там не оказалось. На том месте, где только что Леша разговаривал с кокетливой девицей, стоял плотного телосложения представительный гражданин в смокинге. Он курил трубку, попыхивая сизоватым дымом и надменно оглядывая все вокруг.

Наши взгляды пересеклись, и, видимо, мой, недоумевающий и возмущенный, несколько сбил его с толку.

Господин вынул трубку и улыбнулся мне, мол, простите, я не знал, что вы не переносите табачного дыма.

Я улыбнулась в ответ, в знак уважения к гостям Марата и просто из вежливости.

Марат все говорил и говорил, совершенно не замечая меня. Мне вдруг подумалось, что, если я отойду, он и не заметит моего отсутствия. Но я не умела уходить по-английски, не попрощавшись, и поэтому, все так же вежливо улыбаясь, обратилась к хозяину дома: