Прощальное эхо

— Но почему? — спросил он, поражаясь, как жалобно и вовсе не по-мужски прозвучал его голос. Она отвела ладонь от лица. Глаза ее действительно оказались сухими. Но в них нетрудно было прочитать глубокое отчаяние и полную безнадежность. На ее высоком светлом лбу у самых корней волос выступили крошечные капельки пота, скулы покраснели и как-то заострились, и почему-то казалось, что тени ресниц, лежащие на щеках, стали еще длиннее.

— Потому что я не смогу стать твоей женой, — внятно произнесла она, глядя ему прямо в лицо. — Извини, что привела тебя сегодня сюда. Я просто хотела с тобой проститься.

Том почувствовал, как ладони его быстро и противно вспотели. Его пальцы все еще бессмысленно сжимали футляр с кольцом, и он нечаянно нажал на кнопочку. Футляр тотчас открылся, бриллиант брызнул снопом ярких, праздничных брызг. Оксана непроизвольно сощурилась и растерянно ахнула. Теперь Том окончательно понял, что оказался в дурацком положении, оттого что, пусть нечаянно, но тем не менее клоунским жестом открыл эту коробочку. Более того, он продолжал сидеть сейчас с этим футляром в дрожащей руке, словно герой низкопробной мелодрамы.

— Но почему? — повторил Том с глупым упрямством говорящего попугая.

— А тебе так важно это знать? — Оксана слегка наклонила голову, и ему показалось, что слез пока нет, но они все-таки должны пролиться, раз ей так больно. Наверное, это было жестоко, и по всем неписаным законам благородства следовало сейчас закончить ужин и не мучить ее больше, но Том чувствовал, что невозможно будет вот так запросто встать и уйти отсюда, поддерживая ее под локоть, теперь уже холодный и чужой. Подать ей плащ, словно какой-то малознакомой женщине, и расстаться, обменявшись ничего не значащими и ничего не объясняющими фразами.

— Да, мне это важно, — по-ученически деревянно ответил он и наконец-то отложил в сторону футляр с кольцом. Она сложила ладони перед лицом домиком, немного подавшись вперед, прикоснулась внешней стороной губ к этим самым пальцам, словно пытаясь определить, теплые они или холодные. Все это выглядело странным, как ритуальный жест шамана. Тому не хотелось, чтобы она начала говорить. Он просто сидел и смотрел на ее поблескивающие ногти, на сухие темно-розовые губы, на мягкий, круглый подбородок. Смотрел, понимая, что, может быть, это последние их минуты, проведенные вместе, и отчаянно не желал в это верить.

— Я беременна от другого человека. И ничего уже сделать нельзя. — Оксана сказала это так неожиданно и просто, что сначала это даже не показалось ему страшным. И только потом, через несколько секунд, до мозга и всех нервных окончаний одновременно дошел весь разрушительный смысл ее слов. Том почувствовал, наверное, нечто похожее на то, что ощущает человек, нечаянно коснувшийся оголенного электрического провода. Дыхание перехватило, в каждую клеточку, в каждую пору вонзились раскаленные, вращающиеся иголочки. Он нелепо ухнул и подумал о том, что, когда он целовал ее руки, ее шею, ее колени, в ней уже жил чужой ребенок! И она его чувствовала, твердо знала о нем! Но почему же тогда, почему?.. Том медленно поднял глаза и посмотрел в ее лицо. Оксана, видимо, следившая за направлением его взгляда с самого начала, сидела белее, чем фарфор цветочной вазы, и такая же холодная. Казалось, даже губы ее заледенели в непривычном скорбном изгибе.

— Вот так, — с тоской и вызовом произнесла она и нервно повела плечами.

— Да-да. — Том зачем-то снял очки и положил их стеклами вниз рядом с кольцом в футляре. Теперь все предметы казались ему нечетко очерченными, словно подернутыми туманной дымкой. Но почему-то не хотелось выбираться из этого тумана, чтобы не знать наверняка, улыбается Оксана или усмехается печально и жалко… А почему она сказала, что ничего уже нельзя сделать? Потому что этот ребенок уже есть, и отрезаны пути назад? Или потому, что поздно по медицинским показаниям? Но она ведь такая стройная, такая изящная! Если она хотела избавиться от беременности, то почему не сделала этого раньше? Ведь то чувство, что сейчас связывало их, родилось даже не неделю назад, а три. Почему же она медлила? Чего ждала? Или, может быть, кого?

— Ты, наверное, хочешь спросить об отце ребенка? — Она разомкнула свои ледяные, плохо слушающиеся губы.

— Зачем?.. Н-нет! Не хочу! — Том с какой-то отчаянной решимостью замотал головой. Ему в самом деле не хотелось об этом слышать и почему-то даже казалось: если Оксана вслух произнесет чье-то чужое, неприятное ему имя, то и дымка эта исчезнет, и все вокруг приобретет омерзительно реальные очертания, такие же, как у этих жирных медальонов на тарелке, стоящей прямо под носом. Где-то за его спиной квартет наигрывал знакомую мелодию из Брамса. Причем небрежно и достаточно равнодушно. К тому же скрипач, явно увлекшийся солированием, разрушал хрупкое очарование музыки. Его виртуозные пассажи резали уши, как визги сумасшедшего. Но, как ни странно, никто из сидящих в зале не обращал на это внимания. Все были веселы, заняты едой, вином и застольной беседой. Никто не обращал внимания и на них с Оксаной.

— А я все-таки расскажу тебе про ребенка и про то, почему так получилось. Я хочу, чтобы ты знал. — Оксана, дернув за лепесток низко склонившейся чайной розы, оборвала его, смяла и бросила на тарелку. — Тебе нужно это знать, чтобы ты не считал меня последней дрянью…

— Да, — с отрешенным видом согласился Том.

— Я жила с этим человеком достаточно долгое время. Его звали… Его зовут Андрей. Раньше мне казалось, что я люблю его, мы собирались пожениться. И в общем-то этот ребенок… Он, конечно, был не вовремя, но раз уж так получилось, я решила: пусть будет… А потом я встретила тебя и поняла, что не смогу уже жить с Андреем. Наверное, мне надо было сразу уйти от него. Но я — всего лишь обычная женщина, а не героиня романа. Ты понимаешь, обычная женщина! Еще тогда, в Александровском саду, когда я ужасно натерла ногу этими кошмарными туфлями, а ты поддерживал меня под локоть, я почувствовала… Хотя о чем уже сейчас говорить?

— А когда должен родиться ребенок? — спросил он неожиданно и бестактно. Она на секунду задумалась, а потом неуверенно произнесла:

— Кажется, в апреле…

Том наморщил лоб. Апрель? А сейчас октябрь? Значит, она беременна уже три месяца. И тут же ему отчего-то стало стыдно за свои акушерские выкладки. Стыдно настолько, что кровь хлынула в лицо. Кроме того, он понял: Оксана тоже догадалась, что он занимался расчетом… Ситуацию, становившуюся с каждой секундой все более напряженной, надо было как-то разрядить, но Том боялся еще сильнее ее взвинтить. Дернуло же его спросить про срок родов!

— Видимо, нам придется уйти отсюда вместе? — произнесла наконец она, решившись первой нарушить молчание. — Я понимаю, что тебе это не совсем приятно. Но, наверное, будет хуже, если мы привлечем к себе внимание, правда?

Том посмотрел на нее растерянно и даже ошеломленно. Потом надел очки. Дымка тут же пропала, но теперь это было к лучшему. Теперь он нуждался в ясности. Странная мысль, сумасшедшим лейтмотивом блуждавшая где-то в его мозгу, вдруг вспыхнула так ярко, что стало больно глазам. До сих пор он воспринимал то, что ему сообщила Оксана, как жестокий проступок ребенка. Проступок, который может привести к самым ужасным последствиям, но искупать его предстоит им вместе. А выяснялось, что уже отсюда, из дверей этого ресторана, они пойдут в разные стороны. Это было страшно и немыслимо. Он не хотел, не мог лишиться Оксаны. Она уже стала частью его жизни, и ее невозможно было вырвать из нее, как больной зуб!

Когда Том заговорил, голос его звучал испуганно и одновременно устало, как у отстающего ученика, плавающего на экзамене, но все еще надеющегося выйти сухим из воды.

— Оксана, — он постарался, чтобы ее имя прозвучало как прежде, словно ничего не произошло, — я не хочу тебя ни к чему принуждать. Но если ты не собираешься вернуться к своему… В общем, если ты не против, я хотел бы, чтобы все было по-прежнему и ты взяла это кольцо…