Пророчица

Мертвая тишина стояла до тех пор, пока волхв наконец не сказал:

– Да будет так, – и сделал жест своим людям.

Они повернулись к ней. Прикасаясь к ее безупречной белой коже грубыми, шероховатыми руками, они завязали веревку под мышками и под грудью. Они собирались спустить ее в колодец.

– Я не хочу, чтобы ты поранилась и от этого умерла быстрее, – проговорил ей волхв. – Я хочу, чтобы ты как можно дольше находилась в этой темнице. Ты запомнишь каждый камень, каждую щепку, каждую тень. Когда солнце поднимется и начнет палить, ты будешь гореть, а ночью от ледяного ветра твои кости начнут ломаться. Ты познаешь жажду, до сих пор неведомую людям, ты столкнешься с одиночеством, которое принесет тебе больше пустоты и ужаса, чем сама смерть. Ты будешь звать на помощь, но никто не услышит, разве что стервятники, ожидающие твоей плоти. – Он приблизился к ней вплотную, держа в руках обрядный посох, тот самый, который однажды заставил сотни тысяч людей испытать благоговейный трепет, но который теперь мог воздействовать разве что лишь на эту жалкую кучку окружающих да на нескольких людей в городе.

– Последний раз спрашиваю, – сказал он тихо. – Где свиток? Если ты мне скажешь, я освобожу тебя.

Она молчала.

– Тогда скажи мне хотя бы, на самом ли деле в седьмом свитке содержится волшебная формула вечной жизни?

И впервые с тех пор, как ее схватили, она заговорила. Ее «да…» прозвучало как вздох.

Волхв верил в бессмертие. Он закричал и поднял к небу кулак.

– Если я не могу овладеть тайной, то она не достанется никому!

Мужчины подняли ее на руки и стали спускать в колодец, дюйм за дюймом. Острые камни царапали ее нежную кожу. И, когда темнота поглотила ее свежесть и красоту, волхв ударил по каменному краю колодца своим посохом и воскликнул:

– Властью этого посоха, который достался мне от отца, а моему отцу от его отца еще тогда, когда по земле ходили Бессмертные, я налагаю проклятие на эту женщину и шесть книг, похороненных с нею, и пусть тайна навеки останется скрытой. И ни один человек не найдет их, не прочтет их и не узнает секретов. И пусть прокляты будут те, кто отважится на это.

На берегу показался одинокий наездник на черной лошади. Он остановился вдалеке от лагеря, чтобы его никто не услышал, спрыгнул с лошади и побежал быстро и тихо. Он стал обходить спящих одного за другим, вонзая в горло нож, чтобы никто из них больше не смог издать ни звука. Затем он вошел в шатер волхва и принялся искать свою невесту. Но ее там не было. Он сел на постель волхва и приставил нож к его горлу. Открыв глаза и увидев пришельца, волхв все понял и смирился со своей участью. Он промолвил:

– Ты никогда не найдешь и не спасешь ее. Потому что если я не могу овладеть тайной, то и никто не сможет.

Испытывая невыносимую душевную боль, молодой человек вонзил нож в горло волхва и увидел, как темно-красный поток залил атласную подушку.

Очнувшись, он отправился на поиски свой возлюбленной. Он искал ее на берегу, искал в глубоком, сухом русле реки, искал среди звезд.

И вдруг он услышал какой-то звук.

Пробираясь сквозь тьму, он дошел до колодца. Остановился, прислушался. Он позвал ее и услышал тихий плач. Что было мочи он пустился бежать к лагерю за веревкой. Вернувшись к колодцу, обвязал вокруг камня веревку и спустился в колодец.

В темноте его руки нашли ее. Это была его возлюбленная. Он закричал от счастья.

И вдруг понял, что ее сердце остановилось. Но она была еще совсем теплой. Она ведь плакала еще несколько минут назад.

И он зарыдал от горя. Крик разнесся по всей шахте и отозвался эхом в космосе. Плача, он выбрался из колодца и побрел к лагерю. В шатре волхва он обнаружил багровую мантию, вышитую золотыми нитями: это была ее мантия.

Вернувшись к колодцу, он вновь спустился в него, затем подтянулся на руках вверх и обрезал ножом веревку. Он упал на дно рядом с невестой. Накрыв мантией остывающее тело любимой, он обнял его и вновь заплакал. Слезы падали на ее волосы.

– Твоя смерть не напрасна, любовь моя, – рыдал он. – Боги слышат мою клятву, и поэтому я обещаю тебе, что однажды лучи солнца озарят эти свитки и мир узнает послание.

– Ну что, на сколько потянет такая находка? – спросил Хангерфорд с ухмылкой. – Я имею в виду доллары и центы. Например, сколько может дать музей за такой кусок папируса?

– По меньшей мере миллионов пять, – ответила Кэтрин, стряхивая с одежды грязь.

– Пять миллионов!

– Конечно. Может, и пятьсот миллионов. А может, и столько, сколько вообще нельзя сосчитать.

– Ладно-ладно. Я просто спросил.

– Хангерфорд! – воскликнула она гневно. – Понятия не имею, сколько это стоит. Мы ведь даже еще не знаем, что это. – Она посмотрела на тоннель. – Тот череп… Я хотела бы побывать там еще раз…

– И что ты можешь сказать об этой вещице? – поинтересовался он, тыча в пучок ниток, который она нашла в тоннеле.

– Думаю, седьмой-восьмой век, – ответила Кэтрин, в то время как толпа любопытных окружила ее. Кэтрин была облеплена песком, золотисто-каштановые волосы были покрыты мельчайшей пылью. Несмотря на то, что она снова видела солнечный свет и ощущала освежающий бриз, она не могла избавиться от ужаса, испытанного в узком тоннеле и глубоком, темном колодце. – Судя по особенностям переплетения этих льняных нитей и виду этой веревки… это определенно поствизантийский период.

– Давайте откроем это.

Но Кэтрин отпрянула от тянущегося к ней техасца.

– Нет. Наука диктует свои правила: это должно быть открыто в присутствии свидетелей. Я позвоню в Каир, сообщу о находке в Департамент культурных ценностей. Они пошлют к нам кого-нибудь. И… вам лучше оставить этот район до тех пор, пока он не будет обследован властями.

– Конечно-конечно. Я могу перенести работы вон туда. Нам в любом случае придется освободить местность для теннисных кортов. А ты не забудь рассказать мне новости, как только что-то выяснится, хорошо?

– Хангерфорд, поверьте, в этот момент я думаю только о вас.

Он усмехнулся и ушел.

Кэтрин поспешила в свою палатку, застегнула входную молнию и включила свет. Ей пришлось подождать минуту, чтобы успокоиться.

Купился ли Хангерфорд и все остальные на ее выдумку? Возможно. Ни в коем случае она не должна была позволить им узнать, что эта находка может обладать большей ценностью, чем они могли себе представить. Если бы она все им рассказала, эта вещь тут же превратилась бы в простой трофей. Эта вещь принадлежит ей, и чем скорее она свяжется с властями Каира, тем лучше.

Кэтрин принялась искать ключи от своего «лэндровера», но тут же остановилась. Чиновники в Каире славились своей ленью. Она должна была немедленно привезти их сюда. Но как? Она посмотрела на кусок папируса, который ей еще предстояло прочесть. Если бы она доложила, что папирус был изготовлен в третьем или четвертом веке или еще раньше, чиновники примчались бы сюда в мгновение ока.

Она поняла, как следует поступить. Расположив фрагмент под ксеноновой лампой и вооружившись увеличительным стеклом, она принялась читать.

Похоже, это было началом письма. «От твоей сестры Перпетуи, я шлю привет сестрам в доме дорогой Эмилии, достопочтенной…» Кэтрин сдвинула брови. Какое слово следует дальше?

«Дьяконос»!

По-видимому, это была ошибка. Кэтрин и раньше сталкивалась с определением «дьяконос» – дьякон – но лишь тогда, когда речь шла о мужчинах. Женщина была «диакониссой». Она перечитала предложение. Нет, все было вполне ясно: Перпетуя обращалась к Эмилии, женщине, называя последнюю «дьяконос», диакониссой.

С озадаченным видом Кэтрин продолжила чтение: «Дорогие сестры, я собираюсь поделиться с вами одним невероятным посланием, от которого у меня до сих пор трясутся руки. Но прежде знайте: с вами говорит вовсе не мой голос, а голос святой женщины по имени Сабина, пришедшей ко мне при удивительных обстоятельствах. Еще я хочу предостеречь вас: прочтите это письмо тайно, иначе ваша жизнь может оказаться в опасности».