Принцесса Миа

С чем он согласился. Хотя он все время принюхивался и говорил: «Можно открыть окно? Кажется, здесь… здесь немного жарковато».

Если от меня пахнет, то мне безразлично. Честно говоря, мне безразлично абсолютно все. Ну разве это не грустно?

Поэтому Тине было трудно вовлечь меня в пустой разговор, что она явно пыталась сделать, не иначе как по сговору с моей матерью. Для того чтобы мне захотелось вернуться в школу, Тина пыталась меня заинтересовать рассказами, что про меня спрашивали и Джей Пи, и Кенни, но особенно Джей Пи, который попросил Тину кое-что мне передать – плотно сложенную записку, к которой я не проявила ни малейшего интереса.

После этого Тина и Борис сидели у меня, как мне показалось, еще целую вечность (я знаю, это грустно, когда лучшая подруга пытается поднять мне настроение, но у нее ничегошеньки не получается), а потом, наконец, ушли. Я развернула записку, которую прислал Джей Пи. Там было много всего в духе «да ладно тебе, не может быть, чтобы все было ТАК плохо» и «почему ты не отвечаешь на мои звонки?» и «хочу пригласить тебя на «Тарзана», места в первых рядах партера!» И «ну вернись в школу, я по тебе скучаю».

Что было очень мило с его стороны.

Но когда твоя жизнь рассыпается на кусочки» куда тебе меньше всего хочется идти, так это в школу, сколько бы классных парней ни говорили, что они по тебе скучают.

15 сентября, среда, 8.00, мансарда

Утром ко мне ворвалась мама. Она так сильно сжала губы, что их почти не было видно. Она сказала, что понимает, что мне грустно. И понимает, что у меня такое чувство, как будто жить незачем, потому что бойфренд меня бросил, лучшая подруга со мной не разговаривает, и у меня нет возможности когда-нибудь выбрать себе работу. Она сказала, что понимает, что у меня все время потеют ладони, неровное сердцебиение и язык странного цвета.

Но потом она сказала, что валяться в постели три дня – это предельный срок. Теперь я встану с кровати, оденусь и пойду в школу, даже если для этого ей придется силой тащить меня под ДУШ.

Я не двигалась с места, оставаясь там же, где провела последние семьдесят два часа – в моей кровати, смотрела в окно и ничего не говорила. Мне просто не верилось, что мама может быть такой равнодушной. Серьезно.

Тогда она попыталась применить другую тактику. Она заплакала. Она сказала, что очень волнуется за меня и не знает, что делать. Она сказала, что никогда не видела меня в таком состоянии, что я даже ничего не сделала, когда Рокки попытался засунуть себе в нос монету. Неделю назад я бы подняла шум, что мелочь валяется по всей мансарде и дом опасен для ребенка. А сейчас я даже не встревожилась. Но это была неправда. Я не хочу, чтобы Рокки задохнулся, и я не хочу, чтобы мама из-за меня плакала.

Но в то же время я не представляю, что я могу сделать, чтобы ничего этого не случилось.

Потом мама снова сменила тактику. Она перестала плакать и спросила, хочу ли я, чтобы она пустила в ход тяжелую артиллерию. Она сказала, что не хочет беспокоить папу, потому что он очень занят на Генеральной Ассамблее ООН, но что я не оставляю ей выбора. Она спросила, этого ли я хочу, хочу ли я, чтобы она побеспокоила по этому вопросу папу.

А я сказала, что если она хочет позвонить папе, пусть звонит. И что вообще-то я сама собиралась поговорить с ним насчет того, чтобы переехать в Дженовию и жить там постоянно. Потому что, честно говоря, мне больше не хочется жить на Манхэттене.

Я только хотела, чтобы мама оставила меня в покое, чтобы я могла жалеть себя и дальше. И мой план сработал… только он сработал даже слишком хорошо. Мама так расстроилась, что выбежала из комнаты и снова начала плакать.

Я правда не хотела доводить ее до слез! Мне жаль, что она так расстроилась. Особенно еще и потому, что на самом деле мне не очень хочется переезжать в Дженовию. Там мне наверняка не позволят целыми днями валяться в кровати. А мне это начинает нравиться. У меня даже свой режим дня появился. Утром я встаю раньше всех и завтракаю, обычно я доедаю все, что осталось в холодильнике от вчерашнего ужина, потом кормлю Толстого Луи и чищу его лоток.

Потом я снова ложусь в кровать и в конце концов ко мне забирается Толстый Луи, и мы вместе смотрим по MTV десятку победителей хитпарада, потом переключаемся на VH1. Потом кто-нибудь, или мама, или мистер Дж., приходит и пытается отправить меня в школу. Я отказываюсь, и обычно это отнимает у меня столько сил, что потом я чувствую, что мне нужно еще немного поспать.

Потом я просыпаюсь, чтобы посмотреть два сериала, которые идут в это время.

Потом, убедившись, что поблизости никого нет, я иду в кухню и устраиваю себе ланч – ем бутерброд с ветчиной или готовлю в микроволновке поп-корн или еще что-нибудь, мне не так уж важно, что. Потом я снова забираюсь в кровать с Толстым Луи и смотрю «Народный суд», а потом «Судью Джуди».

Потом мама приводит ко мне Тину, и я делаю вид, что я живая, а когда Тина уходит, я снова ложусь поспать, потому что ее визит меня очень утомляет. Потом, после того как мама и все остальные уснут, я иду в кухню и соображаю себе что-нибудь перекусить, и потом часов до двух или трех ночи смотрю телевизор.

 Через несколько часов я встаю и после того, как я понимаю, что это не дурной сон, что я на самом деле порвала с Майклом, все повторяется с начала.

Пожалуй, я могла бы жить так до восемнадцати лет, когда я начну получать зарплату как принцесса Дженовии (что не произойдет до тех пор, пока я не стану формально взрослой и не начну выполнять мои обязанности наследницы престола).

Ну да, я понимаю, трудновато выполнять обязанности наследницы престола, лежа в кровати. Но я уверена, я бы что-нибудь придумала.

Но все равно, это очень плохо, когда мама плачет из-за меня. Я подумала, что, может быть, стоит сделать ей карту ли что-нибудь еще.

Но для этого нужно встать с кровати и найти маркеры и все остальное. А я слишком устала, чтобы заниматься такими вещами.

15 сентября, среда, 17.00, мансарда

Видно, мама не шутила насчет тяжелой артиллерии. Тина сегодня после школы не зашла. Зато зашла бабушка. Но мама, как бы сильно я ее ни любила, и как бы я ни жалела, что она из-за меня плачет, очень сильно ошибается, если думает, что бабушка может какими-то своими словами или действиями заставить меня передумать и вернуться в школу.

Я туда не пойду. Это просто не имеет смысла.

– Что значит «не имеет смысла»? – спросила бабушка. – Конечно, смысл есть. В школе ты учишься.

– Зачем? – спросила я. – Все равно заранее известно, кем я буду работать. На протяжении веков многие из царствующих монархов были полными кретинами, но их все равно допустили до власти. Так какая разница, окончу я школу или нет?

– Ну, ты же не хочешь быть невежей? – не унималась бабушка.

Она сидела на самом краешке моей кровати, прижимая к себе сумочку, и смотрела по сторонам – точнее, косо посматривала – например, на домашние задания, которые вчера принесла Тина и которые валялись на полу, на фигурки к сериалу «Баффи, Истребительница вампиров», по-видимому, не понимая, что теперь это редкие и дорогие вещицы, примерно как ее дурацкие чашки лиможского фарфора.

По выражению ее лица было ясно, что в комнате внучки-подростка она чувствует себя как в каком-нибудь темном переулке Чайна-тауна.

Ну да, не спорю, у меня в комнате беспорядок. Но все равно.

– Почему это я не хочу быть невежей? – спросила я. – Некоторые из самых влиятельных женщин на нашей планете тоже не окончили среднюю школу.

Бабушка фыркнула.

– Назови хоть одну.

– Пэрис Хилтон, – сказала я. – Линдсей Лохан. Николь Ричи.

– Я совершенно уверена, – сказала бабушка, – что все эти женщины окончили среднюю школу. Но даже если нет, тут нечем гордиться. Невежество никогда не было привлекательным. Кстати, о привлекательности. Давно ли ты в последний раз мыла голову, Амелия?