Входи, открыто!

Ляля с Мишей и Саня снова стали часто видеться после того, как Инна уехала.

— Это у нас семейное, первую жену не по себе берем, — утешал его отец после отъезда Инны. — Вот со второй будешь жить до гробовой доски. Сейчас все «в нарукавниках», вот ты и остался не у дел.

Зато у отца и тети Наташи дела пошли в гору. Опытные экономисты были нарасхват. Кажется, они и Милочку в Плехановский пристроили. Но Саня не был в этом уверен, сводная сестра его никогда особенно не интересовала. В детстве она жила больше у своей бабушки, чем с ними. А потом Саня перестал жить в семье. Саню после продажи квартиры родители прописали к себе, чтобы не пропала московская прописка, и он уехал в дедовский дом в Посад. Но после своего переезда стал гораздо чаще бывать у Ляли с Мишей, даже ночевал иногда, если ехать к себе было слишком поздно, или не очень-то хотелось, или было много дел на другой день в Москве.

Но Ляля недолго прожила со своим Мишей, они разъехались. Саня не вникал, почему это произошло. Принял как данность. И когда она осталась одна с дочкой, стал волей-неволей снова ее опекать: то отвозил на вокзал, то в больницу, носил сумки, коробки и чемоданы, переставлял мебель.

На взгляд маленькая большеглазая Лялька с маленькими беленькими ручками так и осталась воплощенной беспомощностью. Обманчивое впечатление. Она нуждалась в помощи только потому, что в голове у нее роилось бесчисленное множество самых неожиданных замыслов, а вокруг было множество приятельниц, которым она норовила помочь. После того как Саня встретил на вокзале пятую Лялину подружку, а та, точно так же, как предыдущие, стала угощать его коньяком после того, как он внес чемоданы к ней в квартиру, а потом предложила еще и остаться переночевать, он наконец понял, что Ляля просто-напросто устраивает его судьбу. И тогда возблагодарил небо за собственную прозорливость, за Посад и не слишком высокий забор, который отделял его от суетного мира. Останься он в Москве, не видать бы ему письменного стола как своих ушей; благодаря Ляле он все встречал бы и встречал ее судьбоносных подружек. Но после этого случая он расставил все по местам. Ляле твердо сказал, что возить на вокзал и с вокзала будет только ее с Иришкой, и со спокойной душой укатил в Посад. Виделись они теперь не часто, и обычно по делу. А не часто, потому что Елене Игоревне помощь требовалась в исключительных случаях, она не слишком любила, чтобы ей оказывали помощь, зато сама очень любила помогать.

И надо сказать, что ее помощь в литературных делах считалась неоценимой, ею дорожили даже литературные зубры, удивляясь чутью и неожиданным решениям. Зубры звали любимую редакторшу Лялечкой и Ляленькой и дарили шоколад и конфеты, чтобы смягчить темперамент. А вот дочку называли не иначе, как Ириной, прибавляя иной раз даже Михайловна, до того та была серьезна и рассудительна в свои пять лет.

Ирине Михайловне Иргунов купил по дороге желтых яблок с розовыми бочками под названием «Зимний банан», Ляле, как любительнице неожиданностей, зеленых гвоздик. Свидание с Иващенко настраивало на лирический лад, все виделось в розовом свете.

И наверное, благодаря розовому свету ехал он легко, без заторов по хорошо расчищенной дороге и в Москву попал даже раньше, чем предполагал.

Увидев на пороге редакции Александра Павловича с кульком и букетом, Ляля радостно всплеснула руками.

— Игрунчик! Ну, мне тебя сам Бог послал! — обрадованно сообщила она.

Александр Павлович насторожился.

— Если думаешь, что бог Купидон, не надейся, — предупредил он, вручая букет и привычно целуя в щечку. — Я к тебе по делу.

— С каких это пор ты стал вспоминать Купидона? — заинтересовалась она.

— С тех пор как в воздухе повеяло новым и неожиданным, — весело отозвался он.

— Санька! Неужели у тебя такая потрясающая интуиция? — изумленно глядя на него, продолжала спрашивать Ляля. — Или у тебя в жизни какие-то перемены?

— Перемен пока никаких. Интуиция, разумеется, потрясающая. А то ты меня не знаешь, — настораживаясь все больше и больше, отвечал Александр Павлович. — Но давай-ка мы с тобой сначала займемся земным, а потом перейдем к божественному. Забирай рукопись, выдай авторские, потом за чаем и поговорим.

— Выдам непременно, вот только цветочки пристрою. Ну до чего хороши! — похвалила она лягушачьих сестричек и потянулась за вазой, чтобы налить в нее воды.

Сначала Ляля все расправляла и переставляла гвоздики в вазе, потом стала переставлять вазу, одновременно руководя Александром Павловичем и указывая, в какой шкаф ему лезть и с какой стороны лежат книги. Наконец, удовлетворенно полюбовавшись цветами, согнала Александра Павловича со стула, влезла сама и вручила ему стопку книг.

— Видал, сколько наиздавали! — сказала она. — Вот что значит два месяца не видеться.

— Красота! — обрадовался Александр Павлович, перебирая книги. — Кто бы мог подумать! «Путь в греки» вышел! Значит, и денежки заплатите?

— Заплатим, только не все сразу. Отправляйся в бухгалтерию, думаю, половину получишь прямо сейчас.

Вот это был сюрприз так сюрприз! Нежданный, негаданный и тем более радостный. Александр Павлович полетел как на крыльях. Он давно уже не только привык, но даже приспособился к издательской неаккуратности в платежных делах. Гонорар был всегда подарком судьбы, и само ожидание его, если только не растягивалось на долгие месяцы, было сладостным. А уж получение — настоящим праздником. Иргунов с аппетитом поставил залихватскую закорючку в ведомости, пересчитал хрустящие бумажки, положил в карман и вернулся к Ляле, улыбаясь самой широкой из своих улыбок.

— Слушай, Сань, неужели ты в самом деле почувствовал, что у меня ожидаются перемены? — встретила она его вопросом, который, как видно, всерьез не давал ей покоя. — А как ты это почувствовал? И какие, можешь сказать?

— Перемены грядут непременно, — пропел Саня. — И все к лучшему, не сомневайся! Ну, что там у тебя? Не томи, выкладывай, — поторопил он ее и снова насторожился. От Ляли можно было ждать чего угодно, уж кто-кто, а он ее знал распрекрасно.

— Иринка приезжает сегодня из санатория, — начала Ляля.

— Какого санатория! Она что, больна? — забеспокоился Александр Павлович, укоризненно поглядев на Лялю. Он любил детей, скучал без своего Тяпы и был искренне привязан к крутолобой темноглазой Иринке. — Почему ж ты раньше не позвонила? Стоит оставить вас без присмотра, и вы ведете себя кое-как! — Он взглянул на часы. — Забирать откуда? Время еще есть. Постараюсь успеть. Сегодня мне опаздывать никак нельзя: встреча века! А с Иринкой что, можешь ты мне сказать?!

— Могу, но ты мне не даешь даже слова вставить, — поджала губы Ляля. — С Иринкой все в порядке, она набиралась здоровья за городом. За Ириной я поеду сама. А ты поедешь ко мне домой и заберешь Севу. Вчера вечером мы с ним довольно серьезно поговорили, мирно, спокойно, но с утра пораньше он почему-то набрался. Не могу же я привезти Ирину домой, пока там сидит и пьет Сева.

— Ну, ты ему и наговорила! Небось небо с овчинку показалось!

Саня представил себе «мирный спокойный» вчерашний разговор и невольно посочувствовал Севе, нелегко ему, видно, пришлось, бедолаге! Севу он видел всего два или три раза. Ничего плохого сказать о нем не мог. Здоровенный такой, чубатый красавец. Художник по профессии.

— Глупости ты говоришь, Саня! Ты же знаешь, какая я терпеливая! — решительно возразила Ляля.

Лялино терпение существовало только в ее собственном воображении. Саня был в этом убежден. Ну разве что она готова была взрываться раз в десять чаще!.. Но сейчас ему было не до взрывов и не до Севы. Пусть это будут ее проблемы. У него своих хватает. Ляле он всегда рад помочь. Но не сегодня! Сегодня у него и без пьяного Севы напряженка.

— Ляленька! А ты подумала, куда я его дену? — ласково спросил он, решив про себя, что ни за что не сдастся.

— А я?! — с неподдельным возмущением спросила Ляля.

Вот это логика! Воистину женская. Чугунее стали. И к ней, похоже, готовится еще более убедительный аргумент: синие Лялины глаза потемнели наподобие грозовой тучи, и сейчас из них то ли хлынет дождь, то ли сверкнет испепеляющая молния. Но Саня упорно стоял на своем и продолжал говорить очень мягко, будто с малым ребенком.