Странные женщины

Меня бил мандраж. В пять часов я заказал на семь, и два часа ходил по комнатам, как шакал в зоопарке, туда-сюда. А без десяти семь я чуть не смылся. Даже уже куртку напялил и в подъезд выбежал. Постоял. Подумал. Вернулся. Пошел на кухню, взял нож, из холодильника начатую бутылку водки, протер лезвие водкой и полоснул по руке, там, где вен нет. Так я воспитываю в себе волю. Обработал порез той же водкой, наскоро перевязал. Щипало и болело. Зато я немного успокоился. Хотел для полного успокоения водки выпить. Нельзя. Все должно быть чисто. А то так и привыкну — с водкой. Стереотипы быстро вырабатываются.

Ровно в семь в дверь позвонили. Парень лет двадцати пяти. Все осмотрел и сразу деньги взял. На меня даже не глянул. Только спросил: один буду? Я говорю: да. Он и пошел. Сейчас, говорит, девушка придет.

Пришла девушка. На голову выше меня. Большая и белая. В смысле: блондинка и кожа белая, мне не нравится такая кожа, даже не белая, а бело-розовая какая-то. Это про таких говорили: кровь с молоком. Поперлась сразу в комнату.

Ничего, говорит, у тебя уютно. Тебе, говорит, сколько лет-то?

Я даже разозлился. Тринадцать!

А она говорит: да ладно, мне самой семнадцати нет.

Я говорю: до скольки же ты к восемнадцати дорастешь? До метр девяносто?

Она даже не обиделась. Шутник, говорит. Раздевается и ложится и лежит, как на пляже, только без купальника, а голая.

Я на нее смотрю — и ноль эмоций. Только злость какая-то. Зато успокоился. А эмоций — ноль. Но я себе еще заранее сказал: не трепыхаться! Она не человек, ее стесняться не надо. Она обязана, вот и все… В общем, лежит и ждет… Я сел, начал рубашку расстегивать. От нее потом пахнет и вином. И еще чем-то. И духами каким-то липкими. Сумасшедший запах. То есть лежит орясина, и ничего привлекательного. Ну, грудь большая, ну и что? И все остальное большое — ну и что? Я почему-то что-то другое представлял. Сам виноват, надо было сказать, когда заказывал: больших не надо, люблю среднего роста и темноволосых. Как Маша.

Абсолютно никакого волнения, зато такое спокойствие, что я сам себе поразился. Разделся, лег. Она сразу ко мне. Сразу за работу. А я ничего не чувствую. До этого как представлю, что вот настоящая проститутка придет, и так далее, тут же весь насквозь возбуждаюсь. И вот она пришла, вот голая возится на мне своей головой, а я смотрю на ее волосы и вижу, что она была темно-русая, корни на сантиметр отросли, пора опять красить. А ей, наверно, некогда, работы много. Даже смешно. А она пыхтит, бедняжка. И тут я понимаю, что ничего не выйдет. Хоть два часа, хоть десять. Во-первых, я спокойный и холодный, как айсберг в океане. Во-вторых, я хоть и ничего в этом не понимаю, но чувствую, что она толком ничего не умеет. И не хочет. То есть формально все. И тоже злится. Вот так лежим и злимся друг на друга.

Тут я говорю: постой, мне надо кое-что.

Она отвалилась.

Я пошел в другую комнату, там у нас второй телефонный аппарат. Звоню Андрюше-однокласснику и шепотом говорю: звякни мне через пару минут. Он говорит: ладно.

Вернулся.

А она уже телевизор смотрит. Включила сама и смотрит с таким видом, что ей больше ничего на свете не надо. Я думаю: хоть грудь, что ли, ей поцеловать? Потренироваться. Ну, начал это делать. Стараюсь, чтобы ей понравилось, а она из-за моего плеча все телевизор смотрит.

Вдруг: ой!

Я ей: что такое?

Она говорит: щекотно!

Ладно, говорю. Давай поцелуемся.

Она говорит: мы не целуемся.

А я целуюсь!

И начал ее целовать, а от нее вином воняет, и губы как мертвые какие-то. Перестал. Просто глажу ее, без всякого даже любопытства, а ведь в первый раз! — и думаю, когда же Андрюша-то позвонит?

Наконец звонок. Я хватаю трубку, он говорит: ну и чего надо?

Я весь из себя как будто перепугался, говорю: когда?

Чего когда?

Я говорю: ладно, дождусь вас.

Он говорит: ты с ума сошел?

Но я уже трубку положил. И говорю ей: слушай, кошмар! Родители позвонили. У них там отменили одно дело, они домой возвращаются. Хорошо хоть позвонили. Через пятнадцать минут будут здесь.

Она говорит: ну и что?

Я говорю: как ну и что? Придется тебе уйти.

Щас прям! — и полтора часа на холоде стоять? За мной раньше не приедут.

Я говорю: может, ты думаешь, я деньги назад хочу взять?

Она даже рассмеялась: взял один такой, кто тебе их вернет, мальчик? Я разозлился: слушай, короче, я тебе прямо говорю, сеанс окончен. А она даже не одевается. Пусть, говорит, родители посмотрят, чем их сын занимается.

Тут я разозлился окончательно. С какой стати я перед ней хитрю? Кто она такая вообще? Я говорю: никакие родители не приедут. Это просто приятель позвонил. А ты мне просто не нравишься, поняла? Ты толстая кобыла.

Она на меня вылупилась и говорит: ты на учете в психушке не стоишь? То есть абсолютно не обиделась. Оделась, легла опять телевизор смотреть. Так и смотрела, пока за ней не приехали. А я ушел в другую комнату и заставил себя читать книгу. Надо уметь отвлекаться от ситуации. Это очень важно. В общем, за ней приехали. Она дверь открыла, говорит: сейчас иду, а сама зашла ко мне и заявляет: слушай, псих, спасибо тебе. Я сто лет так не отдыхала. Я смотрю на нее: а у нее и лицо человеческое, и глаза человеческие. И вижу, что она в общем-то симпатичная девушка. И вдруг мне так жалко стало, что уходит, были бы деньги, я бы еще на час ее задержал…

Где-то я читал: отрицательный результат — тоже результат. Это точно. Потому что я понял раз и навсегда: если мне не нравится женщина, я никаким усилием воли себя не переломлю. Потому что в таких вещах усилие воли не поможет. Хотя, если натренировать… Но я даже не знаю, как это тренируют… Поэтому лучше пока не пробовать. Когда нравится — другое дело. Почему я целуюсь с Викой? Потому что мне нравится с ней целоваться. Если бы мне не нравилось с ней целоваться, я бы не стал с ней целоваться. Вывод: мне надо искать такой вариант, чтобы объект нравился. И такой объект есть.

Но я не позволил себе думать, что я проиграл. Просто взялся не за свою игру. Я не позволил себе впасть уныние. Хотя в школе на другой день был немного какой-то злой. Хотелось что-нибудь сделать. Я ведь давно уже ничего такого не делал. По собственной теории: удивлять надо редко. Первый урок прошел, второй, третий. Я все думаю: что бы мне такое…

Четвертый-пятый сдвоенные, литература. Валерия Петровна. Первый год в нашей школе. Милая женщина, между прочим. И умная, и вообще. Вот она мне нравится. Все при ней. Я о ней иногда думаю в определенном смысле. А что такого? Обычные подростковые мечты. У всех были. Маша Машей, тут любовь, а почему о других не помечтать? Нет, я на этом не зацикленный. Но про другое я скажу потом. Короче, литература должна быть. Звонок на урок, Леры нет. Это у нее уже прозвище. У всех есть. У нее безобидное, по имени. А математика обидно зовут: «Хэд-энд-шолдерс». То есть шампунь от перхоти. Реклама по телевизору. Или сокращенно: Шолдерс. В общем, она задерживается.

Везовой говорит: прокладки меняет. Олдейз на олвейз.

Это у него шутки такие. Тоже из рекламы. Рекламой у всех мозги забиты до макушки. Зубные пасты, прокладки, шампуни те же самые. Ну, он говорит, все хихикают. Ничего страшного не сказал в общем-то. И грубей шутят. Но мне захотелось что-то сказать.

И я сказал: а ты пока подгузники иди смени. С подгузниками «Хаггис ультра-драй» не страшна никакая сырость!

Он сразу завелся. Потому, что с ним так никто не шутит. Я сказал — тихо стало. Все ждут, что он скажет. А он тужится и молчит. Я говорю: тебе даже не подгузники, а тоже прокладки нужны. С крылышками.

Конечно, юмор не высшего качества. Но он дозрел.

И говорит: а если в морду?

Я говорю: что значит — если? Учат тебя, учат, а ты ясно выразиться не можешь! Что ты хочешь сказать, Везовой? Что значит — если в морду? То есть ты хочешь спросить, что будет, если ты ударишь меня? Отвечаю: получишь обратно.