Лабиринты судьбы

Сейчас, спустя столько лет, мне кажется, что, поведи ты себя иначе в то роковое утро, по-другому, жизнь моя была бы совершенно иной.

Я бы не хлопнула дверью, не выскочила на улицу и не ринулась бы диким зверенышем в мир урбанизированных джунглей, где все устроено просто и грубо.

Но даже за это я бесконечно благодарна тебе.

3

Кирилл вырос на моем пути неожиданно. Я лбом ударилась о его грудь, резко развернулась и побежала обратно. И вновь он вырос на моем пути.

Всякий раз меняя направление, я снова и снова натыкалась на его грудь, будто он был везде. Как пинг-понговый мячик, я металась в смыкающемся пространстве, но по закону всеобщего угасания энергии, в очередной раз столкнувшись с препятствием, я не ринулась от него, а уткнулась в прохладный мягкий шелк рубашки. Я тоненько заскулила и как-то обмякла под его сдержанными и нежными ладонями.

— Ну, успокойся… Успокойся, — ворковал он, поглаживая мои растрепавшиеся волосы. — Не плачь… Что за горюшко-печаль? Съешь сухарик, выпей чай.

Я плакала, а он гладил мои волосы, расправляя кончиками пальцев напряженную гармошку лба, касался губами мокрых щек и ни о чем не спрашивал.

Он не спрашивал, и я знала, что, если бы он вдруг спросил о причине моих слез, стало бы ясно, что говорить об этом тягостно и унизительно.

Он бережно повел меня к машине, усадил на прежнее место, и мы поехали.

— Один мудрец, — начал Кирилл, — перед смертью позвал к себе сына и после напутственных слов и краткого завещания дал ему ларец. Ты слушаешь? — он посмотрел на меня.

— Слушаю, — кивнула я, утирая слезы.

— В ларце были две прорези. «Когда тебе станет невыносимо плохо, посмотри в одну прорезь, — сказал мудрец. — Когда невыразимо хорошо — в другую».

Мудрец умер, а сын зашагал по жизни. Он выстроил дом, женился, у него родились дети, но грянула война. — Лицо Кирилла было обращено на красный свет светофора. Он притормозил и замолчал.

— Ну? — напомнила я нетерпеливо.

— Сын ушел на войну и вернулся калекой. — Кирилл мельком посмотрел в мою сторону. — Вернулся калекой и обнаружил на месте дома пепелище. От людей он узнал, что красавица жена, которую он любил до беспамятства, погубив детей, сбежала с вражьим солдатом…

Жизнь показалась ему адом. Он увидел уцелевший погреб и полез туда, чтобы отыскать веревку, но… наткнулся на ларец. — Кирилл сбросил газ на повороте. — Наткнулся и вспомнил наставление отца. Он заглянул в первую прорезь. «Крепись, сынок, все пройдет», — прочитал он надпись, сделанную отцовской рукой.

— …Понимаешь, маленькая моя, все пройдет. Всякая боль, какой бы силы и глубины она ни была. — Кирилл помолчал, обогнал ползущий автобус и посмотрел на меня. — У-у-у, какая ты… — протянул он игриво, подмигнул и скорчил забавную рожицу.

— Какая? — Я наклонилась к зеркалу.

— Чучелиндо чумазое, — сказал Кирилл, едва коснувшись тыльной стороной ладони моей щеки. Потом он опустил руку на мое колено и ласково провел по нему теплой ладонью.

— Как ты сказал?

— Чучелиндушко мое чумазое. Щечки заплаканные, коленки грязные, волосы всклокоченные. — Он приблизился ко мне и заговорщически поинтересовался: — Ты не подрабатываешь пугалом? А то бы пригласила, вдвоем-то оно сподручней.

Так и осталось между нами за мной это «Чучелиндо».

Мы приехали к речке, я умыла лицо, вошла в прохладную воду по скользким голышам, присела на огромный валун и закрыла глаза.

Вода мерно перекатывала камушки, оттачивая их, отполировывая, доводя до глянцевого блеска и округлого совершенства. Уж она-то наверняка знала, в чем заключается ее земная миссия.

Юркие мальки, осторожно приблизившись к моим ногам, описали пару концентрических кругов и, осмелев, стали тыкаться носиками в озябшую кожу, словно птички, склевывая предполагаемый корм.

— Я прочел в городской «брехаловке», что в нашу речку любители экзотики напустили пираний. А ты не читала, а? Пираньи всегда так, — он медленно подходил сзади, понижая при этом голос, — сначала приклевываются, а потом ка-ак с-с-с-хватят!

Кирилл резким движением взял меня за плечи, и я от неожиданности вскрикнула. Рыбки веером разлетелись в разные стороны.

— Читала. А как же! Только пираньи предпочитают мужские ноги, их хозяин так приучил, — с энтузиазмом подхватила я.

Кира присел рядышком. Мы несли всякую чушь, смеялись и по-детски болтали ногами, вздымая каскад брызг и разгоняя осмелевших рыбешек.

Я чувствовала, как уходит в прохладную зыбь мое первое горе.

Лето закончилось быстро. Морщинистые, постаревшие как-то вдруг листья покидали свои утлые пристанища, приникая к остывающей земле.

Почему-то в те минуты, нет, в те годы — от шестнадцати и примерно до двадцати — я все время думала о смерти.

Казалось, ее костлявый палец уже манил меня последовать мудрому примеру легкокрылых старцев.

— Я боюсь умереть, — плакалась я своей бессменной подруге Ларке, и она смеялась в ответ.

— Тебе до смерти, как медному самовару: еще поплюешь кипяточком.

— Все равно… — возражала я, показывая на шаркающих старушек. — Посмотри, какие они страшные. Будто изнутри разлагаются.

— Ты жуткая натуралистка. В зеркало посмотри, а не на этих старушенций. Кто разлагается, а кто и расцветает.

Ларка всегда восторженно относилась к жизни, намереваясь прожить триста лет и при этом остаться нераспустившимся бутоном.

Я смотрела в зеркало и подмечала душераздирающие подробности увядания. Мне отчаянно не хотелось стареть и умирать.

— Дурочка! — пресекла мои душеизлияния Ларка формальной констатацией факта.

Кирилл уехал к занедужившей матери, и страдания мои как-то зарубцевались, лишь нет-нет да вскинется у сердца саднящая, необъяснимая тревога.

Я часто вспоминала Кирилла, мысленно прослушивая и разбирая все наши разговоры.

— Умей взглянуть на себя чужими глазами, — решительно втолковывал он мне, — но не просто чужими, а отстраненно-беспристрастными. Так, будто ты врач, и все твои болячки не имеют к тебе совершенно никакого отношения. Они чужие.

— Но так не бывает, — возражала я. — Если болит у тебя, то болит именно у тебя, а не у какого-то мнимого пациента. Разве можно, наблюдая, как рушится твой мир, предположить, что это как бы и не твой мир. Когда все рассыпается и начинается хаос…

— Хаос не начинается. В мире все подчинено порядку. Начинается паника. Вот она-то как раз и губительна. Она дезорганизует и опустошает. Собери свою волю в кулак, и ты увидишь, что на самом деле нет безвыходных ситуаций. Но если уж событие заворачивается так круто, что ты не в силах изменить что-либо, измени свое отношение к нему.

Я понимала, что это не его откровение, что этой мысли уже много-много лет, но, возможно, она и есть предел познания человеком всех законов бытия.

— Да, — согласился Кирилл. — Я не претендую на авторство. Но узнать что-либо еще не значит — постичь. Понимаешь? — Он почесал затылок, как первоклашка, решающий сложнейшую философскую проблему цивилизации. — Я в твои годы тоже частенько думал об этом, а вот осознал лишь недавно… До этого надо дорасти, что ли. Не возрастом, понимаешь? Не количеством прожитых лет. Господи, как же попроще? — Он отвел глаза, сосредоточившись на какой-то таинственной точке в пространстве, и медленно продолжил:

— Мудрость, конечно, приходит с жизненным опытом… Только вот… Жизненный опыт — понятие относительное, и зависит он не столько от возраста, сколько от способностей души, что ли… Впитывать истину и не забывать о ней, а аккумулировать в себе. Понимаешь? И любое событие воспринимать сообразно его значимости… Понимаешь? — Он беспомощно смотрел на меня своими зелеными глазами.

— Нет, — отвечала я, пряча эти выкладки в самый дальний ящик памяти, убежденная, что наступит день, и мое бестолковое неведение сменится внезапным постижением глубинного смысла его слов.