Карибский круиз

— Вот черт, не повезло! — вздохнул он. — А я на седьмой.

— Ну, может, мы встретимся за ужином? — с надеждой продолжила Джеки. — Вы ужинаете в какую смену?

Генри заглянул в свой билет и сообщил:

— В ту, которая начинается в шесть тридцать. А вы?

— Нам тоже досталась в шесть тридцать, — наступила очередь вздохнуть мне. Я была в полном отпаде, когда нам прислали авиапочтой билеты и мы обнаружили, что там вместо твердо обещанного агентом нормального для всех людей начала ужина в восемь тридцать стояло совершенно несуразное время. Теперь нам придется ужинать либо со старперами за восемьдесят, либо с грудными младенцами.

Мы поболтали с Генри еще несколько минут, и я должна признать: он оказался весьма симпатичным и обходительным парнем, так что совсем неудивительно, что ему удалось продать больше всех «шевроле» в своем регионе. Но он вдруг резко оборвал разговор.

— Фу ты, я же могу трепаться безостановочно, но мне надо еще позвонить! — воскликнул он с таким изумительным провинциальным простодушием, которого нет и в помине ни у одного жителя Манхэттена. — Может, вы пойдете вперед, а я потом догоню вас?

— Отлично, — решила Джеки. — Мы найдем вас на борту!

— О, я сам найду вас, — заулыбался он. — Не стоит беспокоиться.

Пока Генри и Джеки обменивались последними многозначительными взглядами, я отвернулась к Пэт, которая пристально рассматривала носки своих туфель.

Генри отправился к телефонной будке, а мы двинулись в противоположном направлении.

— Он очень похож на кузена Билла, — на полном серьезе заявила Пэт.

— К черту Билла! — воскликнула Джеки. — К черту всех наших бывших! На корабле обойдемся без них! — Она бросила еще один взгляд на Генри, углубившегося в разговор, потом подхватила нас с Пэт под руки. — Путешествие начинается!

И мы пошли к трапу.

— Улыбочку, леди! — завопил фотограф, как только мы ступили на палубу «Принцессы Очарование» и застряли в холле, дожидаясь, пока толпа пассажиров просочится в узкий проход. Изнутри доносились потоки музыки в стиле калипсо. Стальные барабаны. Трещотки. Весь день. Всю ночь. О Матерь Божья! Если вы бывали в карибском круизе, вас уже ничем не испугать.

— Пожалуйста, улыбочку, леди! — еще раз взмолился фотограф. По его странному выговору я решила, что он из Австралии.

— Нет, спасибо, — отмахнулась я, вспомнив предупреждение турагента, что отделаться от корабельных фотографов не легче, чем от тараканов в нью-йоркских кухнях. Куда бы вы ни повернулись, они тут как тут, ловят ваши фотогеничные позы, и им совершенно наплевать, хотите вы этого или нет.

— Всего шесть долларов, и вы не платите до тех пор, пока не увидите фотографии и не решите, что вам понравилось! — тарахтел он. — Мы немедленно проявляем и печатаем, а каждый вечер выставляем их на специальном стенде у большого салона ресторана.

— Ой, да перестань, Элен! Это его работа. Ну пусть он нас щелкнет, — смилостивилась Джеки и обняла нас с Пэт за талию для группового снимка.

— А я как раз надеялась, — прошептала Пэт, — на корабельного фотографа. Я забыла свою камеру, а ведь надо же привезти фотографии домой детям.

Детям! Мое сердчишко сжалось, как всегда бывает при воспоминании о малышке Люси Ковецки. Ее настороженные карие глазки, мягкие светлые кудряшки, задумчиво-проницательное выражение ее личика… Я подумала, как она себя чувствует без матери, оставшись на неделю с отцом. Счастлива ли она или же страдает от одного его вида рядом с собой. Мне стало мучительно больно от двусмысленности ее положения. Или, может, я сама себя накручиваю? Пытаюсь перенести на нее то, что я могла бы чувствовать, оставь меня моя мать на неделю с блудным, невнимательным отцом и отправься она с подругами на Карибы? Потом я быстро напомнила себе, что Билл Ковецки — совсем не Фред Циммерман; Билл мог поставить свою врачебную карьеру превыше интересов семьи, но он был не волокитой, а всего-навсего доктором, тщившимся потешить свое честолюбие.

— Ну ладно, щелкайте, да побыстрее, — разрешила я. — И сделайте для меня парочку, — я подумала, что стоит привезти одну специально для Люси. От ее тетушки Элен.

Мы радостно произнесли «чи-и-и-з», фотограф сделал снимок, после чего наконец можно было двинуться дальше, в глубину корабля. Не тут-то было! Нам противостояла фаланга официантов с подносами спиртного, так сказать, «с прибытием». В высоких бокалах пенилась желтого цвета мешанина с какими-то розовыми зонтиками и черными вишенками.

— Не желаете ли замечательный холодный «Майами-вамми»? — предложил нам один из официантов.

— А это что? — поинтересовалась я, навсегда отказавшаяся от употребления яичных белков, сливок и прочих носителей преждевременной смерти.

— Да какая разница! Все равно оплачено! — Джеки уже схватила один бокал и жадно приложилась к нему.

— Напитки бесплатно! — подтвердил официант. — Стакан — нет. Это наш специальный сувенирный бокал. Всего пять долларов!

Пять долларов? Бокал точно такой же, как в любом баре любого отеля, только на этом красуется логотип «Принцессы Очарование» — красная туфелька на шпильке, попирающая золотую корону.

— Хочешь выпить, Пэт? — быстро спросила Джеки, пока официант не двинулся дальше. По моему лицу она уже поняла, что я — пас.

Пэт выдержала свои обычные десять секунд и приняла решение.

— Да.

Официант протянул ей бокал «Майами-вамми». Поблагодарив, она веско произнесла:

— Этот бокал будет замечательным сувениром детям.

Во время любого нашего отдыха Пэт неукоснительно соблюдала одно правило: все, что не прибито гвоздями, является сувениром — фотографии, открытки, стаканы, подставки для бокалов, шариковые ручки, блокнотики, меню, а особенно — шоколадные монетки, которые в приличных отелях кладут тебе на ночь под подушку. Я не раз задумывалась, что делают ее дети со всем этим барахлом, которое Пэт стаскивает в дом.

Она только было приготовилась пригубить свой «Майами-вамми», как человек, торопливо шедший сзади, буквально врезался в нее, отчего почти все содержимое бокала оказалось на ее кофточке.

— Ай-яй! — воскликнула Пэт в полном смущении, словно сама была виновата в происшедшем. Она вытащила платок из сумочки и принялась оттирать жирное пятно с груди. Мужчина, совершивший оплошность, только в этот момент понял, что он натворил, остановился, развернулся и принялся рассыпаться в извинениях.

— Пожалуйста, простите меня, ради Бога! — с мольбой воскликнул он, едва не падая перед Пэт на колени. — Я порой бываю так неловок! Я глубоко сожалею.

— О, да ничего страшного, — успокоила его Пэт, слегка покраснев. — Я понимаю, вы не хотели.

— Я правда не хотел, клянусь Богом! — он сложил ладони перед собой и зачастил с такой скоростью, что у меня забилось сердце. — У меня и в мыслях нет толкать женщин или их стаканы. Наверное, это потому, что я никогда раньше не был в круизе, а мне сказали, что надо быть на борту к часу дня, и я поверил им на слово и очень боялся опоздать. Вот видите, я вовсе не старался нарочно врезаться в вас и доставить неприятности. Пожалуйста, простите меня!

Ну и речь, подумала я. Этот человек просто не находил себе места от раскаяния. И как ему, должно быть, чертовски жарко в этом темном костюме-тройке! Одет он был скорее как служащий банка, а не как пассажир туристского лайнера.

Он был невысок, энергичен, с тонкими губами и тоненькой полоской усов. Коротко подстриженные черные волосы с челкой блестели, как начищенный ботинок. Сорок с небольшим, прикинула я. Или около пятидесяти.

— Меня зовут Алберт Муллинз, — представился он, в то время как Пэт продолжала промокать платком свой обширный и обильно политый «Майами-вамми» бюст. — Разрешите, я помогу вам.

Совершенно забывшись, он протянул руку и едва не прикоснулся к груди Пэт в отчаянной попытке хоть как-то помочь или загладить свою вину, но в последний момент, видимо, сообразил, что делает уже нечто совсем неприличное и покрылся пунцовыми пятнами, отчего бедняжка Пэт тоже стала пунцовой.