Все или ничего

– А меня не устраивает, – настаивал на своем Гэйб.

– Гм... – покачала головой Джез, настолько ошеломленная его настойчивостью, что не могла найти нужных в этой ситуации слов. Эта удивительная перемена, готовность Гэйба говорить о женитьбе, – нет, это уж слишком. Но с какой серьезностью он говорит, с какой решительностью!

– Что, черт возьми, должно означать твое «гм»? – спросил Гэйб.

– Да что угодно. Послушай, каких слов ты от меня ждешь? – грустно спросила Джез. – Что все это так неожиданно? Правильно, так оно и есть.

– Так. Что дальше?

– Я не вышла бы ни за кого другого, – медленно проговорила Джез, тщательно подбирая слова, чтобы в минном поле возможных ответов выбрать наиболее безопасный, не таящий в себе угрозы и одновременно позволяющий еще потянуть, подумать. Как бы она этого хотела! Она просто не может позволить себе показать ему, насколько она ждала этого предложения!

– Отлично. – Гэйб нахмурился.

– Но... Каким ты будешь мужем? – вдруг вырвалось у нее.

– О господи! Да мы прожили вместе уже больше двух лет! Если ты до сих пор не узнала меня...

Он едва сдерживался.

– Жить вместе и быть женатыми – разные вещи. Замужество... это риск. Семейная жизнь – это множество обязательств и компромиссов, когда один из супругов почти всегда оказывается в невыгодном положении... Замужество... вовсе не так уж прекрасно... – Голос Джез постепенно стих: она вспомнила своих родителей.

– Слушай, забудь о своей семье. У нас все с тобой будет по-другому. Ты будешь ездить со мной повсюду. Поверь, я никогда не уеду куда бы то ни было, оставив тебя одну дожидаться моего возвращения.

– Сомнительно, очень сомнительно, – пробормотала Джез как бы себе самой, прикрыв глаза, чтобы не обнаружить мучительных противоречий, раздирающих душу, и изумления от столь неожиданного для него обещания.

Фотожурналисты, как и акулы, вынуждены постоянно передвигаться, даже когда спят. Их жизнь стихийна и непредсказуема, как сегодняшняя обложка «Тайма», которая через несколько дней превратится лишь в смутное воспоминание. Она усилием воли попыталась унять дрожь в пальцах, сцепив их, только чтобы Гэйб ничего не заметил и не понял.

Гэйб, стараясь проникнуть в ее мысли, казалось, только пуще расстроился. Он не отрывал глаз от прекрасной головки с копной темно-золотых волос, задумчиво склоненной набок: никогда прежде не испытывал он такого упрямого, абсолютного и непреодолимого желания подчинить ее, добиться ответа. Джез, отстраненная и недоступная, погруженная в свои воспоминания, вдруг показалась ему незнакомкой. Он быстро поднялся, поджарый, взъерошенный, с потемневшим лицом, еще более упрямый, чем когда-либо, настроенный добиться своего, и сжал в объятиях Джез, заставив ее поднять голову и посмотреть на него.

– Ты не можешь не выйти за меня, разве не так?

– Должно быть... – признала Джез, чувствуя, как совершается с ней чудо преображения, а ее благоразумным, нетерпеливым, дисциплинированным и пылким сердцем начинает овладевать уверенность. – Я просто никогда не задумывалась...

– Хватит раздумий, они тебе вредны, – решительно проговорил Гэйб, дотягиваясь до ее губ. – Давай лучше не говорить, а действовать.

– Просто действовать? – Она успела сделать вдох между поцелуями, стараясь оттянуть мгновение его победы, чтобы в тревожащем потоке последних возражений прочувствовать, проверить прекрасную реальность. – Нельзя же просто пожениться – тут есть что взвесить и обсудить. Я должна буду сообщить отцу. Нужно позаботиться о платье, наконец, выяснить, где нам могут оформить брак и куда пригласить гостей... О-о, сколько еще всяких сложностей, – жалобно простонала Джез в притворном отчаянии. Хорошо бы он снова принялся ее уговаривать. Еще раз. В конце-то концов, должок за ним давний.

– А мы все сделаем проще. Сначала поженимся, потом соберем вечеринку – отправимся к «Александру» и сообщим всем и каждому, что произошло. – В голосе Гэйба слышалось торжество.

– Свадьба-сюрприз?

– Верно. Просто мы и тот, кто нас обвенчает. Ты и я. Джез, Джез, разве нам нужен еще кто-нибудь?

– А отец?

– И отец.

– Хорошо, – вдруг сказала Джез. – Я согласна.

Несмотря на упрощенную схему, предложенную Гэйбом, приготовления к «свадьбе-сюрпризу» заняли несколько недель. Французы – народ законопослушный и никогда не позволят кому бы то ни было в своей стране пожениться, повинуясь лишь внезапному импульсу, а уж для американцев, живущих в Париже, эта процедура еще более усложняется. Джез, наполовину лютеранка, не посещала католическую службу, Гэйб вообще религией не интересовался, так что ни один из священников не мог их обручить. Наконец им удалось отыскать представителя американской церкви в Париже, который согласился совершить обряд бракосочетания у себя в кабинете, получив предварительно разрешение, и даже пригласил в качестве свидетельницы свою жену. Свидетелем же выступал Майк Килкуллен, который должен был прилететь в Париж за несколько дней до свадьбы. Церемонию назначили на вторую неделю декабря, чтобы друзья не успели разъехаться на рождественские каникулы.

За день до «свадьбы-сюрприза», пока Джез давала последние распоряжения «У Александра», Гэйб отправился в пресс-клуб, чтобы немножко выпить и унять «синдром новобрачного», как он определил свою повышенную нервозность. То ли и вправду нервы, то ли несвежие устрицы, гадал он, запершись в туалетной кабинке, уже дважды пытаясь выбраться оттуда, но каждый раз поспешно возвращаясь.

– По-моему, я видел Гэйба в баре, – услышал он знакомый голос.

– Я тоже. Но когда оглянулся, его уже не было, – отозвался второй. Гэйб узнал по голосам знакомых фотожурналистов, но ситуация показалась ему не самой подходящей для того, чтобы объявить друзьям о своем присутствии. – Наверное, помчался домой, к Джез. На его месте я бы так и сделал.

– Ты идешь к ним завтра на вечеринку?

– Неужто же пропущу такое?

– Тоже верно. Представь только: Гэйб и Джез закатывают рождественский прием! В жизни бы не поверил этому!

– Тепло домашнего очага, старина.

– Да что с ним случилось, черт его подери? Вот ты как специалист что думаешь?

– Раннее угасание. Слишком раннее, я бы сказал. Либо узы большой любви – выбирай, что тебе больше нравится. Результат все равно один.

– Относительно любви я все понимаю. И сам бывал влюблен – почти каждый раз, кстати. Но разве она мешает призванию? Уравнивает тебя с толпой? Гэйб дважды получил Пулитцера, а что теперь? Уже год, как я не помню ни одного фото с его подписью, которое вызвало бы мое восхищение.

– Да-а... Когда вспомнишь, какие снимки он присылал из Камбоджи в 1975 году...

– А сенсация с Патти Херст...

– Черт, а помнишь его репортаж о сдаче Сайгона коммунистами в семьдесят пятом? Когда с крыши посольства вертолетами вывозили последних морских пехотинцев?

– А резня в черном сентябре семьдесят второго на Олимпийских играх? Помнишь? Гэйба самого тогда чуть не убили...

– А помнишь его снимки из Биафры? Они тоже тянули на Пулитцера, как и репортаж о событиях в Кентском университете.

– Да, а теперь это все – история. Спорим, что в один прекрасный день Гэйб согласится снимать баронессу Ротшильд в новом маскарадном костюме! Окопался в Париже, под крылышком женщины своей мечты, а когда такое случается...

– Ладно, какого черта, любовь тоже многое может, но похоже, что это и вправду угасание... Гэйб накрутился вволю, а каждый из нас рано или поздно вынужден будет отступить.

– Только не каждый отступает. Возьми хотя бы Капу. Он приземлился на нормандской земле в день высадки союзных войск и все еще работал, пока не нарвался на мину в Таиланде, бедняга.

– Капа – это целое поколение, до Гэйба. Таких больше не делают.

– Так или эдак, но Гэйб явно отвалил от работы. Хоть с этим-то ты согласишься?

Последние слова Гэйб не расслышал, поскольку за говорившими открылась и вновь закрылась дверь, оборвав их слова. Ублюдки завистливые! Гнусные гиены! Даже личная жизнь – объект их ядовитой зависти. Их слова означают одно – надежду на то, что он проиграл. Свиньи лицемерные, мать их... Они надеются – именно надеются, а не предсказывают и не сожалеют, что одним фотожурналистом, который даст фору любому из этих жалких ремесленников и который, даже в самые худшие свои дни, был несравненно лучше их, станет меньше.