Прекрасный зверь (ЛП)

— Меня лечили целый год, что-то было с легкими, врачи оказывается поставили неправильный диагноз и выписывали не те лекарства, болезнь в результате прогрессировала. Сейчас врачи меняют лекарства, но ничего не помогает. Единственное, что они еще не попытались сделать это прооперировать, чтобы удалить зараженные части легких, но я не могу себе это позволить, и вообще я так ослабла, не думаю, что смогу пережить операцию. Из-за неправильных лекарств я потеряла слух и началась страшная боль в суставах, ты даже не можешь себе представить, как они ломят по ночам.

 В тот же день я звоню Шейну и сообщаю, как именно я хочу потратить деньги на Читру. Я хочу, чтобы она наблюдалась у лучших врачей в Индии, чтобы ей сделали операцию, и когда ей станет лучше, я хочу, чтобы она прилетела к нам и пожила у нас какое-то время. Он сказал, что найдет человека, который все устроит, найдет лучших для нее врачей, причем немедленно, чтобы ей назначили правильное лечение и подготовили в последствии к операции. Меньше чем через час он перезванивает, продиктовав адрес частной клиники, которая готова принять Читру на лечение.

Когда Читру принимают в этой частной клиники, я выдыхаю с облегчением. В помещениях работает кондиционер, чисто и выглядит все современным. Медсестры сразу же начинают суетиться вокруг нее. Я стою у стойки регистрации и плачу, видно из меня выходит страх и напряжение, которые я испытывала с тех пор, как увидела в каком состоянии пребывала Читра.

Я говорю Читре, что должна вернуться в Лондон, но я приеду за ней.

Она виснет у меня на руке и жалобно лопочет:

— Езжай, моя любимая доченька. Я всегда буду любить тебя, — говорит она, и мы обе плачем.

 Я сообщаю маме, что уезжаю к Шейну в Лондон, внутренне готовясь противостоять всем ее массивным аргументам «против». И впервые за всю мою жизнь, отец принимает мою сторону.

— Просто отпусти ее, — говорит он.

— Ты видел этого человека, к которому она собирается поехать? — тут же восстает моя мать.

— Нет, но я верю, что Сноу не выберет плохого, — тихо отвечает отец.

— Ну, а я видела его, и он выглядит как самый худший плейбой, — она поворачивается ко мне и резко спрашивает: — Кто он? Ирландец?

— Он цыган.

Она разводит руками и качает головой в недоумении.

— О мой Бог! Я не могу поверить. Он цыган! Они самые худшие из всех. Они — кучка воров. Чем он занимается?

— У него свой бизнес.

— Бизнес?! Какой бизнес может быть у цыгана? Воровать крышки от люков по ночам, а потом продавать их на металлолом?

— Мам, пожалуйста, перестань. Даже если бы он был беден, а он не беден, я все равно бы уехала к нему.

— Он сделает тебя беременной, разобьет сердце и бросит, а ты прибежишь сюда домой с его внебрачным ребенком, — она со злостью поглядывает на отца. — Ты этого хочешь для нее?

— Я хочу, чтобы Сноу была счастлива, — говорит мой отец, стоически противостоя матери.

Я перевожу взгляд на отца, и он быстро мне подмигивает. Мои глаза расширяются от удивления. Я тут же перевожу взгляд на маму, слава Богу, она не увидела этого.

— У меня такое впечатление, будто я разговариваю с двумя кирпичными стенами, — раздражается она. — Он не сделает ее счастливой. Она влюбилась в его внешность и обаяние. Он явно будет не последним в ее жизни.

— Я не верю, что он будет не последним, — отец оборачивается и смотрит на меня. — Сноу особенная. Ее будет трудно бросить.

Я улыбаюсь отцу. И он улыбается мне в ответ.

— Ну, потом не говори, что я тебя не предупреждала, — фыркает мама.

Мама так на меня разозлилась, что даже отказалась поехать со мной в аэропорт.

 Шейн сказал мне, что меня будут кто-то встречать в аэропорту Хитроу, держа плакат, на котором будет написано мое имя. Как только я выхожу, у меня наступает шок. Шейн стоит с огромным букетом цветов и с большим розовым медведем. Я не бегу к нему. Я так внезапно остановилась, что человек позади меня натыкается мне в спину, а я пялюсь на напряженного Шейна. И вдруг, увидев меня, он в одно мгновение становится милым, смешным, съедобным и великолепным, мое сердце просто заходится.

Он сгибает палец и манит меня к себе, я подхожу к нему и обнимаю, пока он стоит с этим нелепым огромным медведем и цветами.

— Мишка? — спрашиваю я.

— Это идея Лэйлы, — смущенно признается он.

Я смеюсь.

— Твоя сестра подумала, что тебе стоит подарить мне плюшевого мишку?

— Да, — он замечает маленькую девочку, стоящую рядом, и протягивает ей медведя. — Хочешь такого? — спрашивает он.

Девочка кивает, ее глаза становятся как блюдца, и сразу же забирает мишку.

Ее мать говорит:

— О, это так мило. Спасибо.

— Без проблем, — отвечает Шейн и поворачивается ко мне. — Боже, я так по тебе скучал. Не могу дождаться, когда окажусь внутри тебя.

И именно это он и делает. Мы садимся в машину и на полпути к дому своего деда, мы останавливаемся на небольшой проселочной дороге, где он срывает с меня трусики и оказывается внутри меня... превосходно!

 Дом его деда — небольшой одноэтажный коттедж с асфальтированным местом для стоянки и дорожками, на окнах ситцевые шторы, кресла покрыты кружевными салфетками на изголовье, ковер с каким-то рисунком. Его бабушка седая женщина, забитая, с испуганными глазами, всю свою молодую и уже более сознательную жизнь она прожила с хулиганом и задирой. Женщина, похожа на молчаливый призрак, все время пребывала в страхе, что чем-то может спровоцировать ярость мужа, хотя бы из-за того, что всего лишь ходит по земле.

Она готовит на кухне знаменитое цыганское блюдо, которое Шейн сказал называется Jimmy Grey. Говядина, печень, курица и свинина, лук и брюква мелко обжариваются в животном жире.

Цыгане — народ гордый. Они едят, спят, скорбят, празднуют только с себе подобными. Ревниво оберегая себя и свои кланы от проникновения не цыган, у них нет доверия к другим. Возможно, их недоверие к другим национальностям связано с вековыми гонениями на них и ненависти, от которой они страдали, независимо, где обитали. Как только я появляюсь у нее в доме, тут же чувствую, мгновенную настороженность и недоверие со стороны бабушки Шейна.

Я gorger, не цыганка.

Поэтому не пытаюсь приблизиться к ней, просто смотрю на людей вокруг, как они готовятся к смерти одного из них. После того, как Шейн представил меня куче дядюшек, тетушек и кузенов, он ведет меня в спальню деда.

Смерть уже витает в комнате, в воздухе стоит какой-то странный запах, и дед лежит совершенно неподвижно. В вазе на прикроватной тумбочке стоят полевые цветы, горят свечи, хотя сейчас светло и середина дня. Старик, лежащий на кровати, должно быть, это его великий день, уйти в мир иной, но даже после более чем года борьбы с раком, он по-прежнему выглядит крупным, крепко сложенным мужчиной.

Под его густыми седыми бровями, сверкают яростные черные глаза, которые тут же впиваются в меня. Шейн подводит меня ближе, и дед смотрит, словно просверливает, своими черными глазами, меня насквозь. Я хочу что-то сказать, но язык не двигается, я почти загипнотизирована его страшным взглядом. Молча, не произнеся ни слова, он отворачивается.

— Пойдем, — шепчет Шейн мне на ухо, и мы выходим из комнаты.

Я выдыхаю с облегчением.

— Это было странно, — говорю я.

— Да, кто его знает, что происходит у него в голове? Пошли. Я хочу познакомить тебя с мамой.

Мать Шейна развешивает белье на бельевую веревку.

— Ма, — зовет ее Шейн, она поворачивается и смотрит на нас. Во рту она сжимает прищепки. Она вытаскивает их и держит в руке, мы подходим ближе.

— Привет, Сноу, — говорит она, рассматривая меня. Она не слишком дружелюбна, но она отличается от своей матери и отца. У нее добрые глаза и чувствуется большая любовь к своей семье.

— Привет, миссис Иден. Я сожалею о вашем отце, — говорю я.

— Не огорчайся, моя дорогая. Для моей матери будет лучше. Она наконец-то станет свободной.

— Если он был таким ужасным человеком при жизни, почему твоя мать привела сюда всю свою семью? — спрашиваю я Шейна, мне интересно узнать.