Лучшие друзья (СИ)

Говоря самой себе эти слова, медиум тут же саркастично фыркала, не веря уже даже самой себе. Ну как? Как можно бороться, когда беды и проблемы накапливаются, как снежный ком? Раньше считая Генриха своим врагом, Анна приобрела к себе в коллекцию ещё и Вальдемара с Йо, причём последнего она опасалась больше, чем первых двух.

Асакура теперь знает гораздо больше. Он и вовсе не должен был этого знать, и несмотря на данное ей обещание девушка всё равно с трепетом представляла, как пройдёт эта ночь, и увидит ли она утро. Теперь и её жизнь стала похожа на пороховую бочку, фитилями которой были Йо и Генрих.

Глубоко вдохнув, при этом сжав кулак, Анна отворила дверь с мыслями о том, что бессмысленно волноваться о том, что ей неподвластно. Даже сейчас Асакура сопровождал её мысли и придавал уверенности, однако, когда она оказалась внутри, увидев просторный холл с потолками в два этажа и коваными лестницами, ведущими к разным крыльям особняка, медиум растеряла всё понимание действительности, смотря на пустоту и тьму комнаты.

Анна была практически уверена, что сейчас в особняке царит хаос и паника, все ищут её по приказу разгневанного Генриха, который должен был налететь на неё с криками, как только она перешагнула бы порог. Но вопреки всему в резиденции было очень тихо: ни прислуги, ни хитрого Вальдемара, ни даже огонька ламп и свечей. Единственным светом, освещающим холл особняка, был лунный луч, скользящий с улицы через большое окно.

Постояв в нерешительности около пяти минут, при этом оглядывая, будто вымерший особняк, Анна могла придти лишь к одному выводу: Генрих очень сильно на неё разозлился из-за утреннего инцидента с обвинениями Вальдемара – настолько, что даже не волновался из-за её исчезновения.

Что ж, осознавая то, что её нежелание идти в спальню совпадает с нынешней реальностью, девушка ещё раз огляделась по сторонам, посмотрела на второй этаж и решила, что сегодня ей лучше переждать ночь в гостиной, расположенной с левой стороны напротив обедни. Конечно, комнат в этом доме было предостаточно, но она решила, что безопаснее всего ей будет именно на первом этаже.

Анна быстрым шагом, на носочках, чтобы звук её каблуков не услышали, похоже, спящие обитатели дома, прошла через зал к дальней комнате с левой стороны и, быстро отворив дверь, проскользнула внутрь, надеясь на то, что до утра её никто не побеспокоит. Однако горящий в камине огонь и сидящий в широком кресле мужчина, крутящий в руках пузатый бокал с бренди, разрушал её планы и едва не заставил воскликнуть от неожиданности.

Медиум просто отказывалась верить в происходящее: она стояла лицом к профилю Генриха, который даже взгляда не поднял на её появление, предпочитая любоваться пламенем. Возможно, он представлял, как там будет гореть Анна. Кто знает... Но в какой-то момент девушка захотела бежать – бежать так быстро и далеко, чтобы эта мощная и прекрасно ощутимая ярость аристократа не догнала её.

– Мне кажется, я запретил тебе покидать особняк, – не отрывая взгляда от огня и продолжая крутить бокал в левой руке, абсолютно спокойно и без единой эмоции на лице сказал Генрих, демонстрируя учёной Анне всю палитру его эмоций.

Эту молчаливую злость, страшнейшую из всех проявлений эмоций у Шварца, блондинка уже видела не раз. Однако каждый из этих раз она испытывала сковавший её тело холод и чувствовала дыхание опасности в затылок.

Ощутив затянувшееся молчание и не последовавшие оправдания, Генрих прекратил вертеть в руке бокал и повернул голову влево, увидев, что его жена молчит так, будто воды в рот набрала, или, что ещё хуже, как партизан на допросе. Она не смотрела на него, предпочитая показывать свою сдержанную обиду и любуясь цветком орхидеи в горшке, стоящем на столе, справа от двери.

– Ты злишься на меня? – без труда догадался Генрих, почему его любимая решила сыграть с ним в молчанку. Но Анна снова не отвечала, словно своим молчанием подтверждая все его теории. – Из-за утра? – и снова атмосфера окропила тишина.

Выдохнув так, будто он переломил себя, Шварц поставил бокал с бренди на круглый столик рядом с креслом и, встав, направился к девушке, которую любил настолько, что ненавидел, когда она на него обижалась. Говорят, что просить прощенья могут лишь сильные люди – те, кто дорожит тем, что имеет, – и Генрих, по всей видимости, был именно таким.

Он был готов извиниться за грубость, которую сегодня позволит в её сторону, он был готов, как всегда, прикоснуться к её щеке своей ладонью и, поцеловав нежные губы, сказать, что он виноват перед ней, однако сама Анна не была к этому готова. Увидев, что подошедший аристократ поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, девушка не сумела уловить того, как её тело среагировало быстрее разума.

Да, она отступила на шаг назад, испугав не только себя своим непреднамеренным поведением, но и Генриха, который так и застыл с непониманием ситуации. У него начисто в ту же секунду было отбито желание извиниться, а в груди начинала закипать нешуточная злость.

– Что это значит? – пока что спокойно, не теряя маски уравновешенности, задал вопрос Шварц, требуя ледяным голосом объяснений, а Анна... А что Анна? Она и сама не знала, что ему ответить.

Только после совершения этого действия она поняла, что просто не хотела, чтобы Генрих к ней прикоснулся. Теперь и сердце, и душа, и даже разум знали и были на все имеющиеся в мире проценты уверены в том, кого именно она любит по-настоящему, а не испытывает жалость и желание помочь. Однако то, как она резко вышла из своей роли, создавало ей огромную проблему, из которой ей нужно было срочно выпутываться.

Роль... Именно её «просил» играть Вальдемар, преследующий какие-то свои личные цели. Анна не могла простить себе того, что ей придётся плясать под чужую дудку, потому что иного пути у неё всё равно не было. Однако после сегодняшнего разговора с Йо и сейчас, находясь на пороге безвыходности, девушка вдруг задумалась: а что если и с Генрихом быть более откровенной. Как говорится: «Хуже уже не будет».

– Я... – начала с осторожностью говорить медиум, испытывая чувство дежавю. Ещё пару часов назад она точно так же говорила с Йо, испытывала на себе его взгляд, только вот в нынешней ситуации она чувствовала не нежность и желание тёмных, как эта прекрасная ночь, глаз, а настойчивость и опасность голубых омутов, готовых к самым непредсказуемым поступкам. – Я боюсь... – не договорив, так как она сама не знала, стоит ли идти по старому сценарию, замялась Анна, опустив суженный взгляд к полу.

– Меня? – догадался Генрих, в тот же миг испытавший, как его с головы до ног окатила холодная и жестокая реальность, которую он создал своими руками. Его жена боится его. Что может быть ужаснее? – Я признаю, что погорячился с утра, но и ты пойми... Что? – заметив, что девушка медленно качает головой из стороны в сторону, не понял Шварц, к чему всё это ведёт.

– Я боюсь не тебя, – снова, словно в холодную воду, окунула медиум своими словами аристократа.

– А чего ты боишься? – сменив сдержанность на явное недопонимание на лице, почему-то с осторожностью спросил Генрих, всё же прикоснувшись к любимой и аккуратно приподняв её лицо за подбородок, чтобы она сказала ему всё, смотря прямо в глаза.

– Я боюсь, что однажды твои нерушимые принципы возьмут над тобой верх, и ты потеряешь самого себя, – хоть эта фраза была и не из самых лёгких, но Генрих прекрасно понял, что она имеет в виду, и её слова подействовали на него так, будто острый клинок отрезал ему язык, лишая возможности хоть что-нибудь ответить. – Мне плевать, что будет со мной, – продолжала говорить Анна с той же заботой и безграничным беспокойством в глазах, – но что будет с тобой, если вдруг твоя любовь ко мне уступит место безразличию или мести.

– Мести? Безразличию? – не мог понять этих слов Генрих, даже прикладывая все усилия своей логики. – Вряд ли ты сможешь вызвать у меня эти чувства по отношению к себе, – сложно передать словами, какие чувства испытывал Генрих, не понимающий, для чего затеян этот разговор, однако можно точно сказать, что дышать ему становилось не сложнее, а больнее. Каждый вздох отдавался острой болью в области сердца, а немного приоткрытые губы Анны, всё также смотрящей на него с сожалением и волнением, заставляли его понять, что ей есть, что ещё сказать.