Кровное родство. Книга первая

– Наверное, я что-нибудь съела вчера. Может, это от устриц, – простонала Аннабел.

Она долго и детально обдумывала разные варианты, прежде чем приписать свое внезапное недомогание устрицам. Она знала, что лишь что-то требующее медицинского присмотра, но при этом не слишком серьезное, может убедить Элинор, которой было бы очень сложно отложить свое турне, оставить внучку одну в Нью-Йорке.

Гостиничный врач недоумевал:

– Я не нахожу ничего, но, по вашим словам, у нее всю ночь были рвота и понос. Значит, что-то все же не в порядке, и ей пока не следует отправляться в дорогу. Лучше вам оставить ее здесь – в „Плазе" она в полной безопасности, а я буду каждый день навещать вашу внучку и сообщать вам о ее состоянии.

Взгляд, брошенный на врача пресс-агентом издателя, был исполнен благодарности и облегчения. Все очень осложнилось бы, если Элинор не вылетит сегодня же в Чикаго.

– Но я не могу оставить девочку одну в Нью-Йорке, – возразила Элинор, – особенно если она больна.

Тем не менее она колебалась, зная, как тщательно планировалось это турне, во что оно обошлось издателю и сколько времени заняла его подготовка.

– С вашей внучкой ничего серьезного, – успокоил ее врач. – Думаю, через пару дней она будет вполне здорова.

– Нет, я не могу бросить ее, – решила наконец Элинор.

– А как же все эти обеды, приемы, подписание документов? – взмолился пресс-агент. – Вы не можете разочаровать всех этих людей, которые ждут встречи с вами!

– Мне очень жаль, – Элинор покачала головой.

– Может быть, вызвать сюда Шушу? – подала идею Аннабел. – Хотя, пока она сюда доберется, я, скорее всего, уже буду с тобой в Чикаго.

– Пожалуй, это решение вопроса, – подумав, ответила Элинор и направилась к телефону.

Перепуганная Шушу сказала, что вылетит в Нью-Йорк как только сумеет, попросила передать трубку Аннабел и принялась расспрашивать о симптомах ее недомогания.

– Просто легкий приступ нолик, – заключила она наконец. – А теперь будь умницей, лежи с грелкой и не вставай с постели, пока я не приеду.

– Хорошо, – обещала Аннабел, чувствуя себя все более виноватой.

Она пролежала в постели до времени вылета самолета на Чикаго. Потом, сбросив простыни, вскочила, сорвала с себя ночную рубашку и заплясала по комнате, кружась, как танцующий дервиш. Она свободна! Она одна в Нью-Йорке! Одна в „Плазе"!

Она подбежала к окну и посмотрела вниз, на зеленые кроны деревьев Центрального парка; справа, за цепочкой запряженных лошадьми кэбов, равнодушно ожидающих охотников прокатиться, искрился на солнце фонтан. Дальше кипела жизнью Пятая авеню, а где-то там, вдали, – отсюда не различить – находилось агентство Бейтсов: место, где может решиться будущее Аннабел – может быть, вся ее жизнь…

Дженни Бейтс и в голову не приходило, что Аннабел притворилась больной, чтобы остаться в Нью-Йорке. Она знала только, что у девушки нет денег, хотя она может заказать в „Плазе" все, что пожелает; в таком положении оказывались все англичане, поскольку официально дозволенная им к обмену сумма была смехотворно мала и им приходилось договариваться о покрытии расходов с друзьями-американцами.

В то же утро, немного позже, миссис Бейтс отвела Аннабел в магазин „Бергдорф Гудмэн", находившийся напротив „Плазы". За новые туалеты платило агентство – Аннабел должна была рассчитаться с ним позднее, из своих будущих заработков.

Перед ленчем Аннабел позвонила Шушу в надежде, что еще успеет и сумеет отговорить ее от поездки. Она сказала, что чувствует себя намного лучше и что, скорее всего, уже завтра сможет вылететь в Чикаго, к Элинор.

– Ну, слава Богу, – с облегчением вздохнула Шушу. – А то ты нас здорово напугала. Мне не удалось бы вылететь раньше, чем завтра утром… Одевайся потеплее и делай все, что говорит доктор.

– Непременно, – обещала Аннабел и тут же унеслась в „Сакс".

На следующее утро, после еще одного грандиозного похода по фешенебельным магазинам, на залитой солнцем Пятой авеню перед Аннабел в назначенное для нее время распахнул свои ярко-красные двери институт красоты „Элизабет Арден". Пятью часами позже из этих же дверей выпорхнула совсем иная Аннабел – по-новому накрашенная, с накладными ресницами, ногтями и с индивидуальными рекомендациями по макияжу в сумочке. Ей подстригли и осветлили волосы, изменили прическу. Роберто смоделировал для нее парик, накладку и шиньон, но готово все это будет через три недели.

Аннабел пришлось поспешить, чтобы успеть добраться до своего номера в „Плазе" и сообщить Шушу, прежде чем та ляжет спать, что у нее все в порядке и она вполне в состоянии вылететь в Чикаго.

– Ну и отлично, – обрадовалась Шушу. – Мне бы хотелось самой поболтать с Нелл, но тут ведь можно потратить сутки и не дозвониться. Уорминстерская телефонистка устраивает целую проблему из каждого звонка в Лондон – что уж говорить о Нью-Йорке!

– Я передам Ба привет от тебя, – пообещала Аннабел и отправилась в „Блумингдейл".

Вечером, говоря с Элинор, она прибегла к той же тактике: „наверное, завтра". Потом, дожидаясь Скотта, который заканчивал свою программу, она размышляла о том, что, хотя все матери сами были в свое время дочерьми, их, как ни странно, без особого труда удается дурачить таким юным особам, как она.

На другой день, рано утром, Аннабел снова была у „Элизабет Арден", на сей раз – в розовом гимнастическом зале. Тут уж ей пришлось изрядно поработать всеми до единого мускулами своего тела – даже теми, о существовании которых она до этого и не подозревала.

Ей пришлось начать привыкать к новой осанке и походке: ее учили высоко держать грудь, подбирать живот, плавно и изящно поднимать руки, как балерины перед началом танца, и ходить так, словно у нее между ягодицами зажата монета и она боится ее уронить.

– Вот уж никогда не думала, что быть красивой так трудно! Ведь это самая настоящая работа – с утра до вечера, – пожаловалась она Скотту, когда они сидели в баре „Плазы", попивая мартини.

Скотт разглядывал ее в полном изумлении: так она изменилась за эти четыре дня. Она будто стала выше ростом, раскованнее, порывистее – и в то же время, каким-то парадоксальным образом, в ней появилась некая вкрадчивая сдержанность, какая бывает в повадках кошки, которая замечает и оценивает все как бы мимоходом и точно рассчитывает любое, даже самое томное из своих движений.

Именно этого эффекта добивалась Дженни Бейтс и надеялась, что фотографии сумеют передать его. Человек, абсолютно владеющий собой в любых обстоятельствах, – вот какое впечатление производила новая Аннабел, и это отличало ее от всех остальных девушек из арсенала Бейтсов. По мнению Дженни, именно такой образ – образ наступающих шестидесятых – наиболее соответствовал настроениям женщин той поры.

Миссис Бейтс решила, что, прежде чем предложить Аннабел „Аванти", нужно дать ей возможность поработать перед камерой, чтобы преодолеть застенчивость и приобрести некоторый опыт, в противном случае ее отдача не превысит двадцати процентов заложенного в ней потенциала. Она как раз изучала готовые снимки Аннабел, когда в агентство позвонил нений фотограф. Он находился в состоянии полной паники: в разгар выполнения очередного заказа его модель разболелась, а заказ не терпел отлагательств. По условиям контракта требовалась блондинка.

– У нас как раз есть одна – новенькая, но очень перспективная, – сказала миссис Бейтс. – Если вы не против, я…

– Пришлите мне ее как можно скорее!

Первая в жизни Аннабел съемка оказалась для нее нелегким испытанием. Аннабел нервничала, была напряжена и ощущала себя так, как, вероятно, могла бы себя чувствовать внезапно ожившая статуя: лишь усилием воли ей удавалось заставить руки и ноги повиноваться.

– Вам нужно расслабиться, – привычно, как он делал это на протяжении уже тридцати лет, объяснял ей фотограф. – Забудьте обо всем, кроме камеры. Как будто в студии никого больше нет. Смотрите на камеру, говорите с ней, улыбайтесь ей – так, будто вы в нее влюблены.