Муза художника

— Однако вы не можете не признать, что она кажется намного счастливее, когда пишет о минувших парижских днях, чем о том, как тушит чернослив Виктору на ужин.

— У них было мало денег. Они жили ради искусства, — сказала София, положив обе руки на подлокотники кресла. — Это чистая и достойная жизнь — полностью посвятить себя чьему-то искусству.

— Но жертвовать собой — неужели это так прекрасно? — поинтересовался Питер. — Заточать себя в удушливых комнатах, где у нее было не больше жизни, чем у стола или стула?

— Это была их жертва — их обоих, совместная. Его — как художника, и ее — как музы. Я повторяю вам, что во времена Северины женщин не возмущала такая роль.

— А как же тогда последняя запись, когда Виктор не хочет, чтобы их фотографировали? — привел свой аргумент Питер. — Не потому ли это, что ее сундуки и чемоданы уже стоят у двери? С нее довольно, и она собирается уходить. Вам не кажется, что они беспокоились, как бы фотография Грейс не сделала его несостоятельность как мужа достоянием общественности?

Теперь Фрейя поняла, на что надеялся Питер, когда звонил племяннику Грейс в Иллинойс. Если бы удалось найти ту фотографию, это многое бы дало.

— Вовсе нет! — вскричала София, вцепившись в подлокотники. — Это из-за ее интересного положения, которое к тому времени… из-за ее беременности… неужели вы не понимаете? Виктор не хотел, чтобы его жену фотографировали, когда явно видно, что она ждет ребенка. И Северина этого не хотела. Выставлять свое тело напоказ в таком положении считалось для интеллигентных людей чем-то пошлым и неподобающим.

— Ну, у меня другое мнение. Я думаю, Северина уходит за дверь и об этом пишет в конце дневника. Она больше не собирается появляться на картинах Виктора. Никогда. Неужели это не напоминает вам финальную сцену из «Кукольного дома»? [43] У меня из головы не выходила Нора, когда я заканчивал читать дневник. И я проверил, между прочим. В тысяча восемьсот восьмидесятых эту пьесу неоднократно ставили в Копенгагене. Она была очень популярна. Они могли…

— Позвольте вам напомнить, что пьеса Ибсена — это художественное произведение, плод воображения. Дневник же — повседневные записи, а не какая-то романтическая сказка. И Северине далеко, очень далеко до фривольной Норы.

София осторожно поставила чашку на блюдце. В последовавшей паузе они с Питером повернулись к Фрейе, на поддержку которой оба рассчитывали.

Но та решила, что сможет принять чью-то сторону только после того, как проведет больше времени с дневником. София полагалась на воспоминания двадцатилетней давности. Но она, по крайней мере, изучала записи длительное время, прежде чем сделать выводы, в то время как Питер прочитал их лишь недавно; и к тому же Питер всегда делал поспешные предположения, которые, как намекнул Мартин, порой оказывались ошибочными. Фрейя подумала о спрятанном дневнике, который ждал ее на дальней полке шкафа. Последовало долгое молчание.

— Я допускаю, что она восхищалась Виктором как художником, — наконец заговорил Питер. — Вполне естественно! Он выдающийся живописец. И я бы никогда не стал утверждать, будто Северина с самого начала противилась традиционной роли жены. Ситуация обострялась постепенно, пока не дошла до точки, когда он… показал, как далеко может зайти, чтобы сохранить контроль над ней. Эта запись в дневнике, ну, когда они вступают в… ну, физическую конфронтацию, и Риис, ну…

Он не договорил и уставился в пол, по-прежнему с упрямым выражением лица.

София очнулась от задумчивости и снова оживилась. Она громко вздохнула и поднялась на ноги.

— Я вас уверяю, мы бы ни за что не хранили работы художника, которого можно было бы… обвинить в подобных вещах. Я поговорю с Мартином Дюфреном об этой… этой вашей затее. Надеюсь, он все поймет. И я была бы признательна, если бы вы вернули мне ключ от дома. Можете оставить его в кабинете, когда будете уходить.

Питер опустил голову. Было ясно, что дневник остается в доме. Фрейя продолжала держаться нейтральной позиции, осторожно наливая еще одну чашку чая для Софии и не глядя в глаза Питеру, когда тот выходил из комнаты. Ее следующим шагом, как только он покинет дом, будет объявить Софии о том, что дневник пропал.

БУХАРЕСТ, 1984 ГОД

Йон стоит на углу улицы, пытаясь выпутаться из разговора с Логаном, который перехватил посла по пути на работу и, предварительно оглянувшись по сторонам, принялся рассказывать об особом интересе нового шофера к искусству.

— Я говорил с ним на днях, когда он ждал, чтобы подбросить нас до ресторана, — сообщает Логан. — Зовут Михай… как-то там… Михай Олтяну? Так вот, он числится в аспирантуре кафедры искусствоведения Бухарестского университета. Я сказал, что преподаю литературу, но он не поверил, о чем крайне вежливо намекнул мне. В чем дело? Неужели, — Логан нахмурил брови и надул щеки, — у меня недостаточно профессорский вид? В общем, руководителем этого Михая был Нестореску. Доктор Трайан Нестореску. У меня на факультете прошел слушок, что в прошлом году Нестореску — Император, как они его называют, — потерял работу. Обычное дело, его заподозрили в антигосударственных действиях. И Михай лишился научного руководителя. Но он по-прежнему надеется как-то выкрутиться и получить степень. Хочет преподавать и писать об искусстве, как Нестореску. Достойный парень этот ваш Михай.

Принимая во внимание всю эту импровизированную хвалебную речь, а также заметив, как что-то перешло из рук Логана в руки водителя, когда они подошли к машине, Йону несложно догадаться: первый поручил второму сделать для него несколько покупок, когда София в следующий раз пошлет шофера в «Комтурист». Возможно, согласие Логана поведать Йону историю Михая было частью их сделки.

— И вот еще что. Сферой исследования Императора было европейское искусство девятнадцатого века. Когда я упомянул о вашей маленькой коллекции, у Михая аж глаза загорелись. Вы могли бы как-нибудь позволить ему взглянуть на картины?

Логан протягивает руку и хлопает Йона Алстеда по плечу, после чего продолжает свой путь в университет. Профессора в Логане, с его мускулистым телом и упругой походкой, и вправду выдает разве только портфель, но посол понимает: в нем говорит предвзятость. Хотел бы Йон обрести объективность и составить о Логане мнение, которое не основывалось бы на так глупо волнующем его факте, что у этого человека есть законные основания на обладание Маргарет.

Ему также известно о том, что, преподавая в университете, Логан работает в тесном сотрудничестве с членами румынской элиты, которые, принадлежат ли они сейчас к научному сообществу, армии или другим ветвям государственной власти, знают друг друга со студенческих лет. Таким образом, Логан находится в выгодной позиции, позволяющей ему узнавать подробности личной жизни членов партии, что можно использовать в своих целях, а также вычислять недовольных, которых можно склонить к сотрудничеству с Западом. Логан постоянно похваляется перед Йоном своими визитами в посольство США, где его препровождают в комнату, надежно защищенную от подслушивающих устройств, и просят передать всю собранную информацию. Пока Логан явно наслаждается процессом сбора и передачи секретных данных, Йон испытывает странное удовлетворение при мысли о том, что профессор даже не подозревает о скрытых усилиях собственной жены по оказанию помощи румынским диссидентам.

Продолжая свой путь, Йон видит на противоположной стороне улицы бригаду женщин с метлами в руках. На них серая униформа, головы повязаны косынками. Румыния гордится тем, что добилась полной занятости населения. Посол решает разузнать о судьбе профессора Нестореску по прозвищу Император, по крайней мере попытаться. Если его не бросили в тюрьму или сумасшедший дом, то могли сместить на какую-нибудь должность, гораздо более низкую, чем шофер.

Со своего места в зале Йон слушает, как президент Николае Чаушеску объявляет Тринадцатому съезду партии о том, что к двухтысячному году население Румынии увеличится с двадцати трех до тридцати миллионов человек. В его речи нет ни слова о стратегиях, направленных на достижение этого великолепного результата. Вместо этого со все возрастающим энтузиазмом президент расточает похвалы тем матерям-героиням, которые дарят республике по восемь, девять и более отпрысков, играя столь важную роль в воплощении в действительность видения прославленного будущего Румынии как полностью индустриализированной и независимой модели социализма.