Дестини

Он говорил все тише, замолк, повернулся к Элен и заглянул ей в лицо.

– Я так хотел… – он нахмурился, – так хотел, чтобы ты сегодня повеселилась. Хотел, и готовился, и все пошло прахом. И…

– Ох, Билли. Обними меня. Крепко-крепко… Элен шагнула к нему как слепая, и он обнял, прижал ее к себе обеими руками. Она опустила голову ему на грудь, услышала стук его сердца и расплакалась. Ей казалось, что она плакала очень долго; плакала о себе, и о маме, и о Билли, и о его отце; плакала об Алабаме и о том, что ей пятнадцать лет; плакала, потому что светила луна и деревья шелестели под ветром. И пока она плакала, Билли не вымолвил ни единого слова. Он просто крепко держал ее, прижавшись лицом к ее волосам. Когда она наконец затихла, он нежно приподнял ее лицо и посмотрел в глаза.

– Хотелось бы мне, чтобы ты была предназначена для меня, – произнес он с огромной нежностью и печалью. – Хотелось бы верить, что так и будет – когда-нибудь. С той минуты, как я себя помню, я только этого и желал, я даже молился об этом. И сегодня… я собирался тебе об этом сказать. Что я чувствую, Я думал… надеялся.

Но я всю дорогу сам себя обманывал и, может, все время знал, что обманываю. – Билли нахмурился, его зимородковые глаза горели, как звезды. – Жаль, что я не могу хоть изредка заглядывать в будущее. Чтобы узнать, что случится – с тобой. Ведь я не знаю, куда ляжет твой путь, но он уведет тебя очень далеко отсюда. Это я знаю. Мне хочется, чтобы тебе там было счастливо и надежно. И еще хотелось бы думать, что ты не забудешь. Не забудешь меня. Как мы вместе проводили время…

– Билли?

– Я люблю тебя. – Он взял ее за руку и подержал с секунду. – С того самого дня, как ты сюда приехала. С того времени, как ты была совсем еще крошкой. Ты прекрасна. Ты ни на кого не похожа. В тебе есть что-то особенное. Когда я вижу тебя, луна и солнце будто разом светят на небе. Вот и все. Мне просто хотелось, чтобы ты знала. Это ничего не изменит. Я не жду от тебя ответного чувства. Но мне хотелось, чтобы ты знала.

Элен опустила голову. Она чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

– Знаешь, что сегодня сказала мне Присцилла-Энн? – Она не решалась взглянуть на него. – Она сказала… сказала, что у меня мать шлюха.

Слово далось ей с трудом. Билли вскинул голову, как сторожкий зверь, почуявший опасность. Он шагнул к Элен, но она остановила его, подняв руку.

– Сказала. Так и сказала. Сказала, что в Оранджберге все это знают, может, кроме одной меня. Все мужчины. Она сказала…

Билли обнял ее.

– Неважно, что она там сказала. Выбрось из головы.

Она ревнует.

– Не могу выбросить. Никогда не забуду. До смерти помнить буду. И прошу тебя, Билли, пожалуйста, ответь.

Я никого другого спросить не смогу, но я должна знать. Это правда? Так говорят?

– Мало ли что говорят. – В его голосе слышались неловкость и замешательство. – Твоя мать, как и ты, на других не похожа, а это им не по нраву, они такого не терпят.

– Это правда!

Билли потупился, и у Элен оборвалось сердце. Потом он поднял глаза, подался к ней и схватил ее за предплечья.

– А сейчас послушай меня. Послушай. Люди идут на всякое – на что угодно, – если у них нет денег. Если им одиноко. Если надеждам приходит конец. Ты что, станешь проклинать их за это? Я бы не стал. Потому что неизвестно, как бы ты сам повел себя на их месте. Доведенный до точки. – Он отпустил Элен. – Она любит тебя, Элен. Она заботилась о тебе, как умела. И как бы она себя ни вела…

– Но меня-то это в каком свете выставляет?

– Ни в каком. Ты – это ты. Прекрасней тебя я ничего в жизни не видел. Ты – Элен. И мне кажется… мне кажется, ты можешь стать всем, чем захочешь. Понимаешь? Всем.

Он легонько встряхнул ее и отошел.

– Теперь пошли. Уже поздно. И больше не плачь. Я тебя провожу.

Они молча пошли поддеревьями, по чахлой траве, мимо трейлеров, погруженных во мрак. Элен вдруг вскрикнула и побежала. Дверь зеленого жилого прицепа стояла открытой, свет из нее падал на траву желтым пятном; внутри приглушенно играло радио, и, распахнув хлипкую деревянную калитку, они увидели мать, мешком валяющуюся на полу.

Билли взлетел по ступенькам, обогнав Элен. Она вошла следом, проморгалась, привыкая к свету, растерянно огляделась, опустилась на колени. В прицепе пахло рвотой. Она осторожно приподняла голову матери. Фиалковые глаза на секунду приоткрылись, мать застонала. Билли замер как статуя посреди крохотной комнаты.

– Билли… что случилось? Что с ней?

– Напилась, – ответил он буднично, подняв с пола пустую бутылку. – Она все выпила за… один нынешний вечер?

– За вечер? Не знаю. Она не пьет. Я думала, что не пьет. Это…

– Постой. Сейчас я ее подниму. – Билли наклонился. Элен встретила взгляд его голубых глаз, он горько ей улыбнулся. – Все путем. Она оправится. Я знаю, что нужно делать.

Впоследствии Элен с отвращением вспомнила эту унизительную сцену. Мать не держалась на ногах, Билли пришлось ее тащить на себе, придерживая за голову. Каким-то непонятным образом он умудрился выбраться с ней наружу. Мать вывернуло наизнанку, Элен заткнула уши, чтобы не слышать этих ужасных звуков.

– Ты тут пока приберись, – крикнул ей Билли бодрым, чуть ли не радостным голосом. – Скоро она оклемается. Очистится и потом будет спать.

Когда наконец он втащил мать в трейлер, Элен сделалось страшно от ее вида. Мать была белой как мел, под глазами залегли черные тени. От нее шел мерзкий запах. Глаза у нее теперь были открыты, но взгляд как у слепой: она уставилась на Элен, потом на Билли, потом в никуда. Она постанывала.

– Я постелила, – сказала Элен и растерянно взглянула на Билли.

– Вот и хорошо. – Он поднял мать на руки как тряпичную куклу и внес в спальню. Осторожно опустил ее на постель, словно маленькую девочку, повернул на бок, убрал подушку, натянул одеяло и подоткнул со всех сторон.

– Может, ей что-нибудь дать?

– Ни-ни, она тут же сблюет. Утром у нее будет трещать голова – тогда дашь ей таблетку алка-зельцер.

Билли больше не усмехался. Он взял Элен за руку и тихо увлек в другую комнату.

– С ней и раньше бывало такое?

– Нет, ни разу.

– Что-то выбило ее из колеи, или как?

– Да нет, ничего такого. Когда я ушла, с ней все было в порядке. То есть мне так казалось. Она выглядела очень счастливой. Ох, Билли!

– Не трухай. Такого, вероятно, не повторится. Она, возможно, из-за чего-то расстроилась, а тебя рядом не было. Вот она и глотнула, чтобы взбодриться, ну а потом опять приложилась, так оно и пошло…

Элен понимала, что он пытается ее успокоить. Но в его глазах она улавливала сомнение и тревогу.

– Хочешь, я пока побуду с тобой?

– Нет, Билли. Все будет в порядке. Тебе утром выходить на работу. Я с ней посижу. Не нужно обо мне беспокоиться.

Билли улыбнулся какой-то непонятной кривой улыбкой.

– Но я беспокоюсь, – сказал он. – И, видно, никогда не перестану.

Провожая Билли, Элен неловко взяла его за руку и крепко сжала.

– Спасибо, Билли, – шепнула она. – За все.

Он не поцеловал ее, даже не прикоснулся. Просто спустился по лесенке в их маленький дворик. В лунном свете Элен проводила его взглядом – какой он высокий и гибкий!

– Я запомню, Билли, – вдруг крикнула она ему вслед. – Никогда не забуду… Все, что ты мне сказал. Никогда.

Но Билли не обернулся, не оглянулся, и ей не дано было узнать, слышал ли он ее.

Когда он скрылся из виду, Элен заперла дверь, медленно прошла в спальню, присела на свою постель и поглядела на мать – худые плечи, седеющие волосы разметались по простыне, ни кровинки в лице. Мать тяжело дышала.

Прошло какое-то время, и мать вдруг открыла глаза Ее взгляд был устремлен на Элен, но, как показалось Элен, она ее не видела.

– О господи, – отчетливо произнесла мать, – Блаженный Иисус! Во что же это я превратила свою жизнь?

Закрыла глаза и уснула.