Сад лжи. Книга вторая

После короткой паузы Сильвия, обращаясь к дочери, спросила:

— Да, кстати, а дату уже назначили?

— „Дату"? — удивилась Рэйчел, не сразу поняв, о чем говорит мама. Конечно же, она имела в виду начало судебного процесса, о котором ей сейчас меньше всего хотелось думать. Но мама вправе знать о ее делах. — Пока еще нет, — ответила она как можно более беззаботным тоном. — Мой адвокат сказала, что потребуется еще какое-то время. Она называет это „снежным комом". Бумажным, разумеется. В наше время защитники буквально забрасывают друг друга разными бумагами, так что иногда случается, что кто-нибудь один оказывается погребенным под этим „снегом".

— „Сказала"? Так что, у тебя защитник — женщина? — удивленно спросил Никос, подавшись вперед.

Рэйчел переключила внимание на него. Сегодня он казался более угрюмым, чем обычно. И старше — в своем темном костюме с жилеткой. За ужином он почти не разговаривал, а если и произносил несколько слов, то делал это как бы нехотя. Неужели в их отношениях с мамой, подумала Рэйчел, возникли какие-то сложности?

Ей хотелось надеяться, что это не так: уж слишком хорошо Никос влиял на маму. За те несколько лет, что он был рядом, она прямо-таки расцвела, как одна из роз в ее саду. На щеках румянец, в глазах блеск. Наверняка, говорила себе Рэйчел, они спят вместе. И разве не чудесно, что у мамы есть кто-то, кто о ней заботится?

Впрочем, наверное, глупо так думать о маме, словно она девочка, за которой надо присматривать. Уж кто-кто, а она вполне доказала, что может постоять за себя.

— Да, женщина, — ответила Никосу Рэйчел, со смешком добавив: — Случается, что мы поднимаемся выше уровня медицинских сестер или секретарш. Не часто, но все же…

— Да, конечно, — улыбнулся в ответ Никос. — Но я не это имел в виду… просто твоя мама не очень-то много рассказывала мне об этой печальной истории.

— Это не ее вина, а моя, — заметила Рэйчел. — Я старалась рассказывать ей как можно меньше, — и обернувшись к Сильвии, прибавила: — Мне не хотелось расстраивать тебя больше, чем следует, мама.

Что-то мелькнуло в затуманившихся зеленых глазах Сильвии — и они засверкали холодным блеском. Рэйчел, вздрогнув, отвела взгляд.

— Нет нужды что-либо от меня скрывать, — проговорила Сильвия мягким, как обычно, голосом, в котором, однако, проскальзывали теперь стальные нотки. — Я не рассыплюсь на куски. Мне приходилось испытывать в жизни вещи и пострашнее.

Рэйчел снова сделалось стыдно. Ну, конечно же, как она могла забыть! Ей вспомнилась смерть папы. Разве не доказала тогда мама, какой сильной она может быть. Гораздо сильнее, чем думала Рэйчел.

В этот момент Брайан под столом сжал ее пальцы — и это растрогало Рэйчел чуть ли не до слез. Боже, как давно он вот так, спонтанно, не касался ее руки!

— Прости, мама. Мне просто… не очень-то хотелось говорить на эту тему. Ни с кем, кстати. Не только с тобой.

— Да и потом, пока что особенно было не о чем, — поспешил напомнить жене Брайан. — Обычная предсудебная волокита. На юридическом языке это называется выяснение обстоятельств. Роза занималась сбором свидетельских показаний. Она…

— Роза? Адвоката Рэйчел зовут Розой? — прервала его Сильвия сразу же охрипшим от волнения голосом. Плечи ее сжались. Рука с ножом неподвижно застыла в воздухе. На серебряном лезвии играли отблески пламени горящих свечей.

Брайан с удивлением взглянул на нее.

— Да, ее зовут Роза Сантини, — уточнил он.

Эти два слова эхом отдались в неестественной тишине, которая наступила в столовой.

Сильвия сидела с широко распахнутыми глазами, побледневшая, словно вся кровь разом отхлынула от лица.

„Странно, — недоумевала Рэйчел. — Имя Роза что-то для нее значит. Иначе откуда у нее такой остолбенелыйвзгляд?"

Глухо звякнув, из пальцев Сильвии выпал нож — по белоснежной льняной скатерти разлетелись черные крошки. Пошатнувшись, она прижала ладони к груди. Лицо ее сделалось совсем белым.

— Мама! Что с тобой? — бросилась к ней Рэйчел.

Сильвия покачала головой. Словно выброшенная на берег рыба, она жадно ловила ртом воздух. Костяшки вцепившихся в край стола пальцев побелели.

Следом за Рэйчел к Сильвии кинулся Никос.

Она нашла в себе силы жестом дать понять, что никакой помощи ей не надо: затрепетавшая в воздухе кисть напоминала раненую птицу.

— Ничего… ничего… — пробормотала она непослушными губами. — Сейчас все пройдет. Что-то, наверное, съела. Просто закружилась голова. Может быть, мне лучше прилечь? Пожалуйста, вы уж меня извините. Ты оставайся здесь, Никос. Наверх меня проводит Рэйчел…

Дочь обняла мать за плечи и пошла с ней в спальню, не переставая удивляться — и даже пугаться — ее худобе. „А что, если мама больна? — подумалось ей. — Я была так занята все последнее время собственными проблемами, что вполне могла ничего не заметить…"

Сама мысль о том, что она может в один прекрасный день потерять маму, показалась ей невыносимой. Представить свою жизнь без мамы, без ее нежности и даже ее старомодного, но такого в сущности безобидного оптимизма, было невозможно.

Тишину спальни — когда-то здесь мама делила свое ложе с папой — нарушало лишь тиканье старинных часов, стоящих на высоком комоде. Рэйчел медленно огляделась, припомнив, как ребенком на цыпочках ходила по этому бледно-серому ворсистому ковру, любуясь антикварной полированной мебелью, вазами тонкого хрусталя и статуэтками стаффордширских бультерьеров, расставленных на хрупких ночных столиках. Как она тогда боялась что-нибудь разбить — даже дыхание сдерживала. Теперь, взрослой, она убедилась, как прекрасно это место на самом деле. Место, где все говорит о маме с ее любовью к изысканности и безмятежности. Да это, в сущности, чудесный островок в бушующем океане жизни.

„Здесь, в этой комнате, — сказала она себе, — не может случиться ничего плохого".

Рэйчел с тревогой взглянула на Сильвию, такую худую и бледную под кружевным покрывалом. Она только что приняла таблетку „валиума", которую Рэйчел нашла в аптечке ванной комнаты, и, казалось, вот-вот должна заснуть.

„Господи, — не могла успокоиться Рэйчел, — если бы только мама не была такой бледной!" В мягком розоватом свете ночника, падающем на мамино лицо, ей были хорошо видны темные круги под закрытыми сейчас глазами.

Осторожно присев на край кровати, она следила за тем, как слабо вздымается и опускается грудь Сильвии.

Помимо своей воли Рэйчел вспомнила Альму Сосидо: как часто она вот так же сидела на краешке ее кровати и несла свою горькую вахту. Правда, она знала, что Альма уже никогда больше не проснется…

„Да нет, — утешила она себя, — мама в полном порядке. Просто устала — вот и все. Ее утомила эта работа по переустройству дома, беготня, постоянные поиски обоев, ковров и паркета из орехового дерева, чтобы было подешевле… Она совсем как ребенок, увлеченный новой игрушкой: ему и в голову не придет передохнуть или вообще отказаться на время от своей забавы…"

И все-таки Рэйчел решила взять с мамы слово, что она обязательно вызовет своего доктора, не откладывая, прямо с утра. А потом пройдет полное медицинское обследование.

Неожиданно Рэйчел увидела, как из-под покрывала выскользнула рука — холодные пальцы сжали ее запястье. Господи, мама! Что случилось?

Глаза Сильвии были широко раскрыты и в упор смотрели на дочь. Взгляд, однако, казался затуманенным, как у лунатика.

Сердце Рэйчел высоко подпрыгнуло в груди.

— Доченька… — проговорила Сильвия каким-то странным шепотом, смотря на Рэйчел невидящими глазами. — Где ты?

— Я здесь, мама, — произнесла Рэйчел нарочито бодро.

„Что с ней такое? Неужели она потеряла ориентацию? Или произошло что-то еще более серьезное?" — пронеслось в голове у Рэйчел.

Но мама тут же спохватилась. В глазах появилось прежнее осмысленное выражение.

— Да, да, конечно. Ты Рэйчел… — и Сильвия улыбнулась такой печальной улыбкой, что с глаз дочери словно бы спала пелена и она смогла увидеть ту, другую, маму, о чьем существовании раньше лишь изредка догадывалась. — Хочу, чтобы ты знала, я никогда не раскаивалась… — И, прервав фразу на середине, Сильвия закрыла глаза.