Любящие сестры

Но допустить, чтобы Энни узнала о ее прошлом, тоже нельзя. С кем она тогда останется? Анри в Париже, надежды на развод нет. А племянницы неминуемо бросят ее.

«Я предала свою сестру, – думала Долли, чувствуя, как разрывается от боли сердце. – А теперь я предаю ее детей».

– А почему это надо хранить в секрете?

Лорел вглядывалась в лицо дяди Руди в полумраке.

Тетя Долли сказала, что встретиться с ним лучше всего на Кони-Айленд. Она часто возила Лорел по субботам в парк или в зверинец. А сегодня выбрала Аквариум. Пока они ехали сюда, тетя объяснила, что дядя Руди не сделает ей ничего плохого и не будет бранить за побег. Он просто хочет повидать ее, убедиться, что у нее все в порядке. Но если так, то почему у тети такое смущенное и красное лицо? Будто она плакала? И почему дядя Руди теперь просит никому не говорить, даже Энни?

Лорел очень хотелось, чтобы тетя была сейчас рядом. Но Долли уехала, пообещав вернуться за ней через час. Поначалу Лорел немного испугалась, но дядя Руди был очень добр, водил ее по зеленым от сумрачного света переходам, окаймляющим огромные аквариумы, и показывал разных рыб. Он расспросил ее о школе, о Бруклине и Груберманах. И ни разу не попытался обнять или даже дотронуться до руки – она бы этого не вынесла. И ни слова не сказал об их с Энни побеге из дома… до сих пор.

– Поверь мне, так будет гораздо лучше, – настаивал он.

– Но ведь тетя Долли знает, почему же Энни нельзя? – спросила она шепотом, хотя было раннее утро и другие посетители еще не пришли.

– Твоя сестра… она просто не поймет, – сказал он, пряча глаза с таким видом, как обычно делают взрослые, если не хотят рассказывать детям того, что им еще рано знать.

Чувствуя, что ей снова становится страшно, она во все глаза смотрела в его резиновое лицо с нависающим лбом, ужасно похожее на ламантина, который плавал перед ней за толстым стеклом. До сих пор она ни разу не вспоминала о своем дяде. Он всегда был для нее просто странным маленьким человеком, который приходил в гости к Вэлу и почти не обращал на нее внимания, если не считать пристального взгляда, который наводил на нее страх. Теперь он разговаривал с нею впервые в жизни. И на самом деле интересовался, как она живет. Может, он совсем не такой плохой?

– Но если я ей объясню…

– Послушай, – прервал он. – Ты уже большая девочка, и я могу говорить с тобой, как со взрослой. – Он слегка придвинул к ней лицо – они были почти одного роста. Жирная шея, выпирающая из воротника помятого плаща, напряглась, маленькие черные глазки подернулись печалью. – Вэл… твой папа… в ту ночь, как вы убежали из дома… ну… ему было очень плохо. К тому времени, как я узнал об этом и довез его в больницу, он умер. Не знаю, чем Энни ударила его, но это повредило мозг. Врачи сделали все возможное, чтобы спасти его, но увы… – закончил Руди, глядя в сторону и кося глазом на ламантина, медленными кругами плавающего за зеленоватым стеклом. – Он не оправился от удара.

Умер? Мой папа умер? Внезапно закружилась голова и пересохло во рту; бутерброд, который он купил ей по дороге, остановился в горле, превратившись в нечто огромное, наполненное горечью. Но ведь тетя Долли говорила, что недавно звонила Вэлу по телефону. Как же он может быть мертвым?

– Это неправда! – закричала она. – Он жив! Тетя Долли говорила с ним.

– Твоя тетя Долли очень хорошая. Она заботится о тебе и сестре… как и я. Она понимает, что об этом лучше никому не рассказывать. Если полиции станет известно, что это Энни… – Его голос пресекся.

Лорел вздрогнула, вспомнив кровь на Мусином «Оскаре» и на своем одеяльце.

– Энни не хотела этого! Я знаю, что не хотела! – с рыданием в голосе закричала она, чувствуя, что задыхается.

– Я знаю. – Он неловко потрепал ее по плечу. – Я так и сказал врачам. И полиции, которая пыталась разнюхать правду. Что это несчастный случай, что он, видимо, поскользнулся и ударился об угол стола.

– Ты не сказал им про…?

– Энни? Конечно, нет. Именно это я и хочу тебе рассказать, детка. Я на твоей стороне. И сейчас и всегда. Я буду помогать тебе. Пока я в Нью-Йорке, я буду навещать тебя. А потом… если тебе хоть что-нибудь понадобится… любой пустяк… тебе стоит только позвонить. Вот мой телефон. Только никому не говори об этом. Идет?

Лорел глотала слезы. Сумрачные переходы, странный мерцающий свет аквариумов… Словно она на дне, без воздуха, захлебывается в воде.

– Но почему… почему нельзя говорить Энни? – сдавленным голосом произнесла она.

– Ты хочешь сказать ей, что она убийца? А ты подумала, как она будет себя чувствовать после этого? Я, конечно, понимаю, что Вэл не из тех, с кем легко и просто. Но вряд ли твоя сестра стала бы убивать за это человека.

– Но…

– Ты любишь сестру, да? – мрачным шепотом спросил он, придвинувшись к ней так близко, что его дыхание, горячее, пахнущее сигаретами и «Джуси фрут», обдало ей лицо. – Зачем же ты хочешь расстроить ее?

Такой поступок может настолько замучить человека, что он и сам жить не захочет.

«Как Муся? Неужели он думает, что Энни так расстроится, даже… Нет, – сразу же подумалось ей, – нет, Энни не такая. Она не станет убивать себя».

От волнения ее стало подташнивать. По щекам катились слезы. Ламантин остановился у самого лица за стеклом и смотрел большими, печальными, все понимающими глазами.

Она вспомнила, как ей хотелось сделать для Энни что-нибудь по-настоящему важное, помимо еды и прачечной. И вот теперь она может помочь ей. Только это слишком трудно – хранить такой ужасный секрет.

Но ведь если она расскажет, что Вэл умер, будет еще ужаснее. Может быть, Энни даже позабудет, что это несчастный случай, и станет думать, что специально ударила его. И тогда… дядя Руди, наверно, прав – это будет мучить ее, пока… пока она не умрет, как Муся.

Она вспомнила обгрызанные до крови ногти Энни и как иногда, проснувшись ночью, заставала ее сидящей на постели с неподвижным лицом.

– Я не скажу, – произнесла она твердым шепотом.

Головокружение прошло. И зеленоватые отблески воды под ногами перестали казаться морским дном, так что стало можно дышать. Появилось даже чувство удовлетворения за себя.

Она будет оберегать Энни от этого ужасного известия. И будет радоваться, что оказывает ей такую важную услугу. Потому что она не просто глупое дитя, которое только цепляется за шею тяжким грузом. Это будет для нее возможность проявить свою заботу об Энни, так же как Энни всегда заботится о ней.

ЧАСТЬ II

1972 год

11

– Мне кажется, я непременно упаду лицом в грязь.

Энни поглядела на девушку, сидящую рядом с ней на заднем сиденье лимузина. В мелькающем свете проносящихся мимо фонарей она выглядела даже моложе своих девятнадцати лет и казалась очень испуганной.

– Нет, в грязь лицом ты не ударишь, – заверила Энни. – Сама же говоришь, что пела эту арию сотни раз. Притом тебе совсем не надо петь ее всю, только чтобы Донато понял идею.

– Я имею в виду не это. – Девушка (кажется, ее зовут Сюзанна) округлила глаза. – Я говорю про платье. Оно же длиной в целую милю! Я почти уверена, что запутаюсь в нем и грохнусь. Подумать только, ведь женщины в прежние века постоянно носили такие юбки! – Она приподняла с пола тяжелые складки пурпурного бархата.

Споткнешься? Как бы не вышло чего похуже! Энни оглядела лиф платья – вышивка шириной в ладонь украшала грудь студентки консерватории Джульярда. Над вышивкой угрожающе округло возвышались два пухлых бугорка. А что, если в тот миг, как Сюзанна вздохнет поглубже, чтобы начать свою арию, эти упругие шарики выскочат над вырезом лифа? Господи, вот это будет сюрприз! Донато и другие мужчины на банкете разинут рты, а женщины покраснеют от оскорбления. А ведь там соберутся самые крупные воротилы пищевой индустрии.