Дочь роскоши

– Быстрее! – прошипела она.

Русский неуклюже полез наверх. Когда он втянул лестницу, София закрыла дверь и поставила шест обратно в угол. Он со стуком упал. Лола бросила старые одеяла на постель Катрин.

– Вы оставайтесь здесь! – приказала она. Девочки сделали, как им сказали. Они, побледнев, сидели, обнявшись, в своих ночных рубашках и прислушивались к голосам внизу. Потом, к их ужасу, послышались тяжелые шаги по лестнице, и в комнату вошел немец.

Катрин всхлипнула от страха, когда он стянул с кроватей одеяла, а София, хоть и непроизвольно дрожала, все же высокомерно посмотрела ему в лицо. На щеках ее выступил слабый румянец. София подумала, что он наверняка заметит, что эти истрепанные старые одеяла явно не относятся к их хоть и выцветшим, но чистым постелям, но он вроде бы не обратил на это внимания. Может, все обойдется…

И тут пленник начал кашлять.

София застыла от ужаса при первом сдавленном кашле, а потом последовал пароксизм, который нельзя было сдержать. Голубые холодные глаза немца обратились к двери на чердаке.

– Что там? – пролаял он.

Лола побелела как мел, глаза ее потемнели от страха.

– Ничего. Это спальня моего сына.

– А у вашего сына – у него плохой кашель, да?

– Да.

– Я так не думаю! Покажите мне своего сына, а?

Шарль и Лола обменялись взглядами. Они попались и поняли это. Но ни один из них не хотел позволить врагу увидеть, как они будут валяться у него в ногах.

– Ублюдок! Смотри за собой! Я тебе ничего не покажу! – вызывающе закричала Лола, а Шарль тем временем попытался перекричать ее:

– Она тут ни при чем! Они все ни при чем, только я. Я ответственен! Я – слышите?

Немец подошел к окну, рывком распахнул его и позвал своих. Он говорил по-немецки, но можно было понять смысл его слов.

– Он здесь! Кажется, я нашел его! – Потом он вытащил револьвер и повернулся к Шарлю. – Сейчас же открой дверь, или я буду стрелять.

– Сам открой!

Шарль с вызовом посмотрел на немца, а София инстинктивно потянулась к Катрин, пытаясь защитить ее. Потом она потрясенно закричала: дверь чердака открылась изнутри, и русский с силой, рожденной отчаянием, спрыгнул оттуда. Он рухнул на немца, сбив его с ног. Револьвер щелкнул, пуля вылетела и, не принеся вреда, застряла в потолке. Двое мужчин катались, сцепившись, по полу. Девчушки в ужасе прижались друг к другу. Тут по лестнице загремели три пары башмаков, и солдаты ворвались в комнату. В какие-то доли секунды все было кончено. Русского одолели и поставили на ноги, двое немцев заломили ему руки за спину, а третий все бил и бил его кулаком по лицу, пока голова пленного не свалилась набок. Кровь текла у него изо рта и носа.

– Заберите его! – приказал немец, а потом повернулся к Шарлю и Лоле. – А вы, двое, – собирайтесь. Вы арестованы!

Какое-то время Лола высокомерно смотрела на него, ее фиолетовые глаза похолодели от ненависти. Потом она отбросила блестящую прядь волос через плечо, задрала подбородок и с презрением плюнула в лицо немца. Он тут же вытянул руку и так сильно ударил ее, что София услышала, как треснула кость. Лола чуть не упала. Потом он вытащил из кармана платок и стер плевок.

– Сука! – сказал он по-английски. – Ты заплатишь за это. И раз уж у тебя такой горячий нрав, я думаю, ты обойдешься без пальто. Пошли!

Он вытолкнул Лолу из комнаты и дальше вниз, по лестнице. София и Катрин прильнули к окну и смотрели, как Шарля и Лолу волокут по тропинке, к поджидавшей машине. Катрин начала тихо рыдать, дыхание ее участилось, и, когда Шарля и Лолу запихнули в машину, ее тельце на миг замерло, а потом она начала пронзительно кричать:

– Мама! Мама! О нет… нет!

София стояла с дико расширившимися глазами, словно птичка, готовая к полету. Пульс бился у нее в горле, адреналин гудел по венам так, что все ее тело содрогалось. Надо что-то сделать – она не могла просто так стоять и смотреть, как они забирают ее родителей!

Дверь машины лязгнула, взревел мотор.

– Мама! – снова закричала Катрин, и София крепче сжала ее, прижимая маленькое, искаженное, залитое слезами личико к своей груди.

– Все в порядке, – услышала она свои слова. – Все будет хорошо.

Но уже сердцем чуяла, что ничего хорошего не будет. Она тоже непроизвольно закричала, как и Катрин, от этой несправедливости и ужасного бессилия, поняв, что ничем в мире она не сможет помочь, чтобы спасти своих обожаемых родителей от судьбы, ожидавшей их.

Как и боялась София, Шарль и Лола предстали перед судом, их допрашивали и приговорили к депортации. Несмотря на все усилия, ни одному из детей Картре так и не позволили повидаться с ними.

Проходили дни, какие-то сумбурные, нереальные. София думала, что это похоже на жизнь в забытом, заброшенном мире. Они все еще находились в смятенных чувствах от пережитого потрясения, все еще не могли оценить весь этот ужас, что с ними произошел. Каждое утро София просыпалась, ожидая услышать резкий голос Лолы, заполняющий собой маленький коттедж, или лишенное мотива посвистывание Шарля, долетавшее на второй этаж, – хоть что-нибудь, чтобы развеять этот кошмарный сон. Но когда холодная, пустая тишина распространялась по домику, до нее доходило, что это не сон, а вместе с этим глубоко внутри нее возникала боль, она росла, расширялась и вползала в горло мучительным спазмом. И быстро, чтобы не давать ему целиком овладеть ею, она вскрикивала, отбрасывала одеяла и спускалась на кухню готовить завтрак. Она заставляла себя проходить мимо комнаты родителей и не заглядывать в нее, хотя слишком хорошо представляла себе неестественный порядок – кровать, которую она заправила, когда их так бесцеремонно вытащили оттуда в утро ареста (они так и не спали у ту ночь), косметические баночки Лолы, аккуратно расставленные на туалетном столике, на каждой – крышечка, трубка Шарля, лежавшая в пепельнице, и его старая куртка с залатанными рукавами, висевшая за дверью.

Все останется так до их возвращения, пообещала она себе, с мебели будет стерта пыль, все останется на своих местах. И если иногда в ней оживал страх, что они никогда не вернутся, она тут же отбрасывала его. Она должна верить, что однажды они вернутся, – когда кончится война. Она должна верить. Это единственный способ не сойти с ума. Она не могла позволить себе развалиться – она должна была быть сильной, чтобы заботиться о других.

И Катрин, и Поль очень тяжело восприняли случившееся. В те первые дни Катрин не могла ничего делать – только плакала. София никогда не слышала, чтобы она рыдала во сне, теперь же она едва позволяла Софии хоть на секунду оставить ее. София могла понять ужасное состояние беззащитности и печали, которое владело сестренкой, ведь Катрин еще во многом была ребенком, вокруг нее всегда суетились и больше всех любили, как младшую в семье. Но постоянное присутствие Катрин и ее слезы заставляли Софию с большим напряжением сдерживать себя. Что же касается Поля, то София вскоре обнаружила, что не может ожидать от него той моральной поддержки, на которую могла бы рассчитывать. Он много гулял, на целые часы исчезал из дома и часто возвращался намного позже комендантского часа. София была в ужасе, что его тоже поймают и станут допрашивать оккупационные власти; много ночей она стояла у окна, всматриваясь между занавесками в темную ночь. Она взволнованно молила Господа, чтобы Поль вернулся, а нервы ее разрывались на кусочки.

Но когда он был дома, то все равно его как бы не было, ибо он слонялся повсюду, словно привидение; он молчал, если она не заговаривала с ним, и отворачивал нос, когда она к нему обращалась.

Он тоже плакал. Как-то ночью София спустилась на кухню и обнаружила его сидящим за кухонным столом. Он склонил голову к сжатым рукам и горько рыдал. Это зрелище усугубило ее собственные переживания и в то же время наполнило беспричинным гневом. Она знала, что это нечестно – Поль ведь тоже имел право на эмоции, – но она почувствовала, что он предал ее тем, что сломался. Он был ее старшим братом, разве она не могла хоть немного опереться на него? Она постояла в проеме, глядя на него и не зная, что делать. А когда он поднял глаза, София испугалась его искаженного, залитого слезами лица.