Решающее лето

— Это верно, Крен, — сказала Чармиан. — Я хорошо вожу машину. Как-нибудь я докажу вам это.

На ней было новое пальто из твида в черную и белую клетку и круглая красная шапочка, напоминавшая детскую, что было очень модно в том сезоне. У нее был вид элегантной молодой состоятельной особы из средних классов, умеющей жить и неплохо пользующейся этим. Она нежно взяла меня под руку и так стояла, глядя на Крендалла, готовая вместе со мной встретить его возражения, но их не последовало.

Машину она оставила на Бонд-стрит — сверкающий, чистенький голубой «райли».

Как только мы вышли, напускное оживление Чармиан сменилось мрачной озабоченностью.

— Ты думаешь поехать за город? Видишь ли, мне неудобно надолго отлучаться из галереи, хотя сегодня и нечего делать.

Она ответила мне, лишь когда мы, свернув на Олбмэрл-стрит, поехали в сторону Пиккадилли. Тут она объявила, что намерена нанести неожиданный визит Эвану, и мы едем в пригород, где он работает.

— Ты — пожалуйста, но мне-то зачем? — запротестовал я. — Останови, я сейчас же выйду.

— Не будь идиотом, — резко оборвала меня Чармиан, ловко объезжая повозку, которая задерживала движение.

Ее маленькие руки крепко и уверенно держали руль, и, когда она вела машину, казалось, что все ее существо подчиняется только этим рукам.

— Эван будет рад. А почему, собственно, нет? Почему? Ведь ему нечего от меня скрывать. Разве жена не может запросто заехать к мужу на работу?

— Нет.

— Почему?

— Потому что ты его в чем-то подозреваешь. Хотя вообще в таком визите действительно нет ничего необычного.

— Наоборот. Было бы просто странно, если бы я не заехала теперь, когда у меня есть машина.

— Странным ему должен показаться всякий визит без предупреждения, вот что. Высади меня здесь, я вернусь обратно автобусом.

— Нет, ты поедешь со мной. Разве мы не вместе всегда и везде?

— Ну, положим, не всегда и не везде.

— Нет, мы вместе всегда и везде, — упрямо повторила Чармиан. Всю дорогу от Пиккадилли до Хэймаркета, а затем до самого въезда на мост Ватерлоо она молчала.

Наконец она сказала:

— Не оставляй меня сейчас, пожалуйста.

— Но он может подумать, что ты следишь за ним!

— Именно это я и делаю.

— Следовательно, если я тебя правильно понял, ты собираешься оставить машину за углом, появиться внезапно и застать его врасплох?

— Отнюдь нет. Я собираюсь просто зайти к нему в гости. Я ведь тебе уже объяснила.

— Ты вредная, — вздохнул я.

— Нет, — спокойно и невозмутимо ответила Чармиан. Ее правая щека была мокрой от капель дождя, попадавших в машину, так как стекло было приспущено. — Если ему нечего скрывать, то ему нечего и бояться.

— Но он может решить, что ты его в чем-то подозреваешь.

— Ты уже говорил это. — Она вдруг резко затормозила: прямо перед машиной, держа руки в карманах, с невозмутимым спокойствием катил на велосипеде светлоголовый мальчуган. — Ах ты, негодник! Жаль, что я тебя не стукнула как следует. Знал бы, как гонять по улицам, где полно машин! Погляди-ка на него, Клод! Он непременно хочет угодить под автобус. Так что ты говорил об Эване?

— Он решит, что у тебя есть основания в чем-то его подозревать. Подумает, что ты, вернее мы с тобой, следим за ним. И будет прав.

— С каких это пор ты проникся такой нежностью к Эвану? — спросила Чармиан с недоброй усмешкой.

— Нежности я к нему не испытываю, ты это знаешь, но честью твоей дорожу.

— При чем здесь моя честь? — резко сказала она. — Все равно ты не можешь убежать сейчас, потому что уже поздно. — И она снова повторила: — Не понимаю, при чем здесь моя честь.

Тонкая и умная Чармиан, способная понимать с полуслова, временами, когда ей это было нужно, становилась непонятливой и упрямой. Она снова умолкла и не произнесла ни слова до тех пор, пока мы не выехали на узкие, грязные, залитые дождем улицы Нью-Кросса.

— Я думаю, он в конторе позади магазина и не сразу увидит нас. Поэтому мы сначала проедем мимо.

— Нет, он нас обязательно заметит. Он не может не заметить твоего «райли». Или мы сделаем все как следует, или совсем откажемся от этой затеи.

Трудно встретить в Лондоне место более унылое и безобразное, чем некоторые кварталы Юго-Запада. Дома из серого и желтого кирпича, высокие и мрачные, прячутся в глубине столь же мрачных сырых садовых участков, словно изуродованные болезнью калеки, инстинктивно хоронящиеся от света и любопытных взоров. Даже до войны со стен этих домов, изъеденных сыростью, пластами отваливалась штукатурка, а разбухшие и потемневшие от влаги трухлявые фанерные щиты пестрели объявлениями о сдаче внаем. И сейчас здесь все осталось прежним, разве что исчезли объявления, как, впрочем, местами и сами дома; вместо них были пустыри с остатками фундаментов, буйно поросших цепкой сорной травой. Таких улиц здесь множество, и тянутся они миля за милей, теряясь в сером тумане, вливаясь одна в другую, и лишь названия указывают, где кончается одна и начинается другая.

Миновав эти однообразные, как пустыня, кварталы, мы наконец въехали в пригород, где была контора Эвана. Свернув на Хай-стрит, Чармиан сбавила скорость.

— Теперь ты ищи дом по этой стороне, а я — по той. Должно быть что-то вроде магазина.

Мы миновали огромное здание кинотеатра, кричащее и безвкусное, исполосованное подтеками, словно не дождь так разукрасил его, а кто-то попросту выжал на него грязную половую тряпку. Проехали пестрящий рекламой пассаж, откуда доносился грохот джаза, многочисленные бары и лавки дешевого платья. Промелькнула свалка — большая воронка от некогда разорвавшейся бомбы, почти доверху заваленная мусором. Тут все еще витал дух смерти: говорили, что в результате прямого попадания бомбы под обломками рухнувшего дома погибло без малого шестьдесят человек. Там, где теперь цепкий вьюнок оплел остатки фундамента и стен, в сумерках, словно призраки, таились боль, страдание и страх. Свалка была огорожена щитами с наполовину отклеившимися листами афиш, напоминавшими фигуры, склоненные в земном поклоне. Лишь одна совсем еще новая афиша держалась на месте и приглашала в местную ратушу на «атомный бал».

За свалкой шли дома пониже, а магазины и лавки были еще более неприглядные и грязные, чем те, что встречались нам до сих пор, и здесь мы наконец увидели то, что искали, — широкие двойные стекла витрины, украшавшие фасад дома в грязно-коричнево-зелено-синих пятнах — окраска, которую почему-то принято называть маскировочной. Во всю витрину протянулась замысловатая надпись: «Автомобильный салон «Марта».

Чармиан, не доехав, затормозила. Она поставила машину в боковой улочке против салона; мы вышли и остановились, обозревая довольно оживленную Хай-стрит, словно некую библейскую гору Галаад с вершины горы Фасги. В правом углу витрины стояла маленькая спортивная машина, окрашенная в ярко-красный и синий цвета; к ней был прислонен щит с каким-то объявлением: должно быть оно предупреждало счастливчика, пожелавшего ее приобрести, что он сможет осуществить свою мечту не ранее чем года через три. Кроме машины, в этой части витрины ничего больше не было. Зато левая ее половина представляла собой невообразимый хаос: автомобильные части, старые мотоциклы, велосипеды, насосы, инструменты и какие-то марсианские комбинезоны из желтой прорезиненной ткани. Стекла были покрыты таким толстым слоем пыли и грязи, что нам с Чармиан с того места, где мы стояли, все виделось словно сквозь пелену тумана.

Был четверг, день, когда в этом квартале магазины закрывались рано. Лишь бар в пассаже, мясная лавка да «Автомобильный салон «Марта», казалось продолжали свою деятельность. Тротуары почти опустели, и редкие прохожие, прячась под зонтиками и капюшонами плащей, спешили укрыться в подъездах. Вдруг появилась девушка лет семнадцати в прозрачном дождевике. Она торопливо засеменила по тротуару, держась поближе к стенам и пряча от дождя непокрытую голову. Ступив на скользкую застекленную решетку, которыми обычно наглухо закрывают оконные ямы глубоких подвалов, она вдруг поскользнулась и, громко вскрикнув, шлепнулась на тротуар.